—

Нет, я знаю наверно, мне сказал сам Карлос.

—

Но почему же его взяли?

—

Его обвиняют & ереси и колдовстве.

—

Господи! Ведь выдумают же!

—

Против него целый заговор. Тут участвуют и моя мать, и сосед Маттео, и многие другие. Все это устроил Каттини.

—

Вот подлый! Ну, как не переломать ему ребер! — вскричал Беппо. — Гм… бедняга ведь пропал, Ванни! — добавил он, помолчав.

—

То же сдается и мне. Ты знаешь, моя сестра выходит замуж за Джузеппе.

Беппо остолбенел от изумления.

—

Как?! За этого каналью?!

Джованни пожал плечами.

—

Я сам не меньше твоего удивляюсь. Он уже сегодня был у нас.

—

И Бригитта не плюнула ему в лицо?

—

Она очень ласково с ним поздоровалась.

—

Но это черт знает что такое! Бригитта, «святая Бригитта», как я ее звал, так любившая Марка, и вдруг… Знаешь, наслушавшись таких вещей, можно с ума спятить!

—

Между нами сказать, мне сдается, что сестренка что-то задумала.

—

А! Это меняет дело! Ее согласие на брак — просто хитрость?

—

Мне кажется.

—

Вот это так, этому можно поверить! Ты не знаешь, куда Марка заключили?

—

Нет.

—

Хоть бы это узнать. Все, может быть, можно было бы хоть весточку ему подать.

—

Я подговорю Бригитту, чтобы она выведала у Каттини.

—

Вот-вот!

—

Поедем ко мне. Вместе и потолкуем с Бригиттой.

—

Нет, я лучше останусь дома. Столкнусь у тебя, пожалуй, с Каттини, не выдержу и побью его.

—

Я и сам тоже едва удерживаюсь, чтобы не дать ему пинка. Э-эх, Марк, бедняга! Увидимся ли мы с ним когда- нибудь? Ну, прощай!

—

Вечером будешь на площади св. Марка?

—

Буду.

—

Там встретимся и поговорим. Бригитта-то пусть работает.

—

Я надеюсь на нее.

Вечером на площади перед собором св. Марка Джованни говорил Беппо:

—

Я передал Бригитте.

—

И что же?

—

Она пыталась расспрашивать полегоньку Каттини.

—

Ну?

—

Нем как рыба. Чуть речь заходит о Марке, он хоть бы щелкнул.

—

Ах, проклятый! Плохо наше дело!

—

Я еще не теряю надежды, дружище. Не такова Бригитта, чтобы отступать. Дай сроку — выпытает.

—

Дай Бог! — ответил Беппо, тяжело вздыхая: несмотря на уверение товарища, он мало надеялся.

Джузеппе Каттини со дня ареста Марка был в довольно странном состоянии духа. С одной стороны, согласие Бригитты на брак с ним заставляло его чувствовать себя на седьмом небе от радости, с другой — от страшных «трех» его кидало в жар и холод. Дело в том, что кабатчик далеко не был уверен в своей безопасности. «Как бы этот проклятый еретик не наплел чего-нибудь на меня», — думал он, и ему уже мерещилась страшная темница. Он уже почти раскаивался, что подал донос, и вздыхал о счастливом времени, когда не нужно было заботиться ни о каких «трех», можно было говорить что угодно и чувствовать себя в полнейшей безопасности. Теперь приходилось следить за каждым словом: жест, который сделал инквизитор, хорошо запомнился ему. Поэтому всякий раз, когда заходила речь о Марке, Каттини становился, действительно, «нем как рыба», по выражению Джованни. Даже с Бригиттой он не разговаривал о нем, как ни старалась та навести разговор на это. Единственным его утешением являлась мысль, что Марк погиб безвозвратно, и, если иногда, в минуту опасений, он раскаивался, что подал донос, то гораздо чаще злобная радость заставляла замирать его сердце, когда он представлял себе картину казни Марка; ему мерещились дымные облака, языки пламени и посреди них искаженное муками прекрасное лицо «северного еретика» — Джузеппе все еще думал, что Марка приговорят к публичному сожжению; он плохо знал обычаи «трех», девизом которых было: суд скорый и тайный.

От всех своих волнений Каттини отдыхал, когда был с Бригиттой. С этой девушкой произошла удивительная перемена. Куда девалась ее недавняя холодность, почти ненависть к нему? Она казалась такою любящей, была так ласкова к нему, что толстяк часто, видя перед собой искристые, ласково смотрящие на него глазки Бригитты, спрашивал себя, не сон ли это. А девушка с каждым днем становилась все более ласковой, ее разговоры с ним делались все более задушевными: она говорила с ним уже как будущая жена. Для нее самые скучные дела его, казалось, были ей очень занимательны, и она расспрашивала о них с живейшим интересом.

Порою она принималась строить планы предстоящей жизни со своим «милым муженьком», как она будет его ласкать, целовать, исполнять его малейшее желание. Каттини в это время только самодовольно пыхтел и таращил глаза.

Обыкновенно, едва Джузеппе входил в комнату и замечал «невесту», лицо его расплывалось в улыбку, а своим тусклым глазам он старался Придать выражение нежности и почему-то для этой цели часто-часто моргал красноватыми веками и вращал воспаленными белками — он, кажется, находил, что это очень ему к лицу, — но однажды, это было дней через пять после ареста Марка, он пришел очень мрачным. Не было ни обычной улыбки, ни вращения белков.

Бригитта сразу заметила перемену, происшедшую в настроении духа своего «жениха», но пока не показала вида и защебетала, как птичка.

—

А! вот и ты, мой милый! Я так ждала тебя! Что это, думаю, не идет мой Джузеппе. Верно, дела задержали? Да?

—

Да, дела.

—

А матушки нет дома: ушла с утра. Да это и лучше — нам свободнее. Что же ты, Джо, не подойдешь, не поцелуешь меня?

Каттини даже покраснел от удовольствия.

—

Вот так, давно бы так! Крепче целуй, крепче! Теперь ты повеселел, раньше, показалось мне, ты был не в своей тарелке. А? Признавайся!

—

Был грех.

—

А! Видишь! Я угадала. Я сейчас замечу, если в моем Джо перемеца. Отчего ты был не в духе?

—

Так… Дела, знаешь…

—

Это — не ответ. Ты должен со мною быть откровенным. Слышишь, Джо? А то я рассержусь… Да! Я все собираюсь спросить — скоро сожгут этого еретика? Ах, если б ты знал, как я его ненавижу! Когда его будут сжигать, я сама подкину лишнюю вязанку дров в его костер.

—

В том-то и беда, что его не будут сжигать.

—

Да неужели? — Бриггита сделала удивленные глаза. — Помилуют?

—

Нет. А только тайно казнят.

—

Экое горе! Да, может быть, ты ошибся?

—

Нет! Я узнал от сведущего человека.

—

Кто же он?

—

Тюрем… Его зовут Эрнесто.

—

Ты не договорил, Джо! Я рассержусь на тебя.

—

За что?

—

Ты не хочешь быть со мною откровенным. Чего ты боишься? Выдам я тебя, что ли? Я — твоя будущая жена. Кто этот Эрнесто? Тюремщик? Ты не договорил.

—

Ах, Гитта, если б ты знала…

—

Я и хочу знать! Что за страхи такие со мной! Слава Богу, кажется, ты мог видеть, что я люблю тебя непритворно.

—

В этом я убежден.

—

Вот видишь. И еретика я ненавижу не меньше твоего. Тебя, может быть, останавливает то, что я прежде его сильно любила! Да, я не отпираюсь, я его любила, но тем более теперь его ненавижу. Джо! Не забывай — ты не только мой будущий муж, ты также и союзник мне в мести.

—

Я знаю это.

—

Ну, так чего же ты молчишь? Говори откровенно, кто это такой Эрнесто?

—

Тюремщик.

—

Марка?

—

Да.

—

Как ты-то его узнал?

—

Гм… С деньгами все узнаешь.

—

В какой тюрьме еретйк заключен? В

piombi? В тюрьме Антонио?

—

Ни там, ни тут.

—

Ты хотел быть откровенным.

—

Я и откровенен.

—

Это и видно!

—

Я говорю правду: ни в тех, ни в других тюрьмах его нет.