Обо всех этих вещах я не писал Габриэль. По своей наивности она могла рассказать о моей воле матери, а мать могла поспособствовать моей преждевременной смерти. Шанталь позарез требовались деньги — ее фонды и имущество в этой стране продолжали оставаться под арестом; банковские счета в Швейцарии были заморожены; а ее маленькую империю, как я слыхал, энергично прибирали к рукам соперники и коррумпированные правительственные чиновники. Мне не хотелось провоцировать Шанталь на то, чтобы она попыталась воспользоваться моими активами в своих интересах или же из нежной любви к дочери убила меня, чтобы обеспечить наследницу приличным приданым.

Габриэль вернулась в Штаты в середине декабря. Она планировала провести неделю в Калифорнии, навестить находящуюся в заключении мать, а затем побыть неделю со мной, прежде чем вернуться во Францию. За два дня до ее приезда в Майами я серьезно заболел. Я приехал в больницу в три часа дня, а к четырем меня положили на операционный стол. Старые швы моей тонкой кишки разошлись. Несколько лет назад, после того как Шанталь стреляла в меня, тридцать шесть дюймов кишок были удалены, а два оставшихся отрезка сшиты. Со временем на этом месте возникли спайки, затем частичная закупорка, прободение и как следствие перитонит.

Меня оперировали четыре часа, после чего целую неделю я находился под особым присмотром. Дважды, как рассказали мне сестры, я едва не умер. Останавливалось сердце. Я помню сквозь дымку забытья, что приходила Габриэль. Я не уверен, что мы разговаривали; если и так, я ничего не помню.

Однажды утром я проснулся в чьей-то комнате — слабый, худющий, все еще больной, но уже миновавший кризис, а главное — в здравом уме.

Габриэль появилась с цветами.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше всех.

— Говорят, что ты скоро поправишься.

— Ты едва не стала наследницей, Габриэль.

— Врачи говорят, что это последствие старого ранения.

— Да, мне стреляли в живот.

— Кто стрелял?

— Твоя мать.

— Боже! — воскликнула она. — Ну и пара! Какой-то кошмар! С одной стороны, смешно, но с другой — это все-таки ужасно.

Габриэль была в голубом шерстяном костюме и белой шелковой блузке. Она отрастила волосы. Молодая, очень хорошенькая и снисходительная к своему глупому отцу. Как и большинство девушек ее возраста, она, похоже, считала себя взрослой, а родителей — детьми. Но вела себя исключительно корректно.

— Как твоя мать?

— Подавлена, сердита, дерзка, напугана… Но скоро ее могут освободить под залог.

— Откуда она взяла деньги?

— У нее есть банковский счет, о котором правительство не знает. Где-то на Каймановых островах, я думаю.

— Когда будет суд?

— Намечен на июль.

— Где ты сейчас остановилась?

— Дома.

— Как поживает старина Блай?

Она улыбнулась.

— Страшный сквернослов. Я учу его ругаться по-французски. Теперь, когда ему что-то скажешь, он отвечает: «Merde»[13].

— Блай — замечательный собеседник и превосходный лингвист.

— Дэн, ты не будешь возражать, если я возьму «Ленивые кости»?

— А ты сможешь сама управлять им?

— Я не стану плавать далеко. Я в оба конца пойду не под парусами, а с помощью двигателей.

— Ну конечно, развлекись. Как дела с учебой?

— Возможно, я завершу этот год и больше не вернусь туда. Я хочу найти себя в жизни.

— Надеюсь, ты хочешь бросить учебу не из-за денег.

— Нет… Ну, я пойду. Сестра сказала мне, чтобы я не задерживалась у тебя долго.

— Придешь завтра?

— Конечно.

— Знаешь, Габриэль, потребуется, естественно, время для моей поправки, но я думаю, что к весне буду чувствовать себя совершенно здоровым. Давай махнем с тобой на яхте по Карибскому морю, к Наветренным и Подветренным островам. Будем плыть днем, бросать якорь с заходом солнца. Будет чертовски здорово! Как ты думаешь?

— Мне бы очень хотелось этого.

— Договорились.

Мало-помалу я шел на поправку и через несколько дней меня, правда еще слабого, отпустили из больницы. Габриэль продлила свои каникулы и задержалась у меня еще на неделю. Она готовила еду, следила за тем, чтобы я выполнял предписания врачей, сопровождала меня в прогулках вдоль канала.

Блай был счастлив увидеть хозяина. Распушив перья, он закричал:

— Вышвырнуть этого ковбоя вон!

Вечерами мы с Габриэль слушали музыку, играли в настольные игры, читали. Она дала почитать один из своих рассказов. Мне он понравился, но показался мрачноватым. В нем шла речь о красивой молодой женщине, которая была убита.

Габриэль навестила свою мать в Калифорнии, затем вернулась во Францию. В течение всей зимы она еженедельно звонила по телефону. Учебу она бросила, но оставалась в Париже.

Я отправил свою яхту в ремонт, чтобы подготовить ее к длительному путешествию: покрасить противообрастающей краской, капитально отремонтировать двигатели, проверить навигационную электронику, заменить оттяжки и ванты, оборудовать более солидным вельботом. Я купил три новых паруса и запасся всем, что нам может понадобиться, и даже тем, что вряд ли когда-либо пригодится. Парусник «Ленивые кости» имел длину тридцать четыре фута и траверс девять метров, что вполне обеспечивало нам определенный минимум комфорта.

Я стал тренироваться, поначалу делая все более продолжительные прогулки, затем бегать трусцой, играть в теннис, плавать. Самочувствие было хорошее.

В конце марта Мари Элиз Шардон была наконец выпущена под залог в три с половиной миллиона долларов. В тот же день финансовая инспекция заявила о своем намерении возбудить против нее дело об уклонении от уплаты налогов. Налоги и штрафы в общей сложности составили семь миллионов четыреста пятьдесят тысяч долларов.

— Мне очень жаль ее, — сказала Габриэль по телефону за день до своего прилета во Флориду. — А тебе?

— Да, конечно, Габи, — сказал я. — Немножко. Но не очень. Она сделала много гадостей.

— Но ведь и ты тоже.

— Это верно.

— Мы возьмем с собой Блая в наше путешествие?

— Конечно. Зачислим его как помощника капитана.

— Знаешь, Дэн, я прямо-таки с нетерпением жду нашего круиза.

— Я думаю, мы отлично проведем время.

— А какой маршрут?

— А у нас не будет точного маршрута. Первым портом будет Нассау. Мы побудем там пару дней, оставим некоторое количество баксов в казино, накупим ненужных безделушек… Затем мы покрутимся вокруг островов. Можем бросить якорь там, где захотим. Будем плавать, ловить на обед омаров, искать затонувшие сокровища… Сплаваем на Виргинские острова. А оттуда — кто знает? Ткни пальцем в карту.

— Сгораю от нетерпения.

Через два часа после того, как мы вышли из бухты Нассау, она появилась из укрытия. Я смотрел, как она поднималась по сходному трапу, держа в руке сложенное махровое полотенце. Была она бледной и похудевшей, но в общем выглядела неплохо. На ней были белые шорты, бело-голубая тенниска, под которой не было лифчика. Босиком. Волосы коротко подстрижены.

— Убежала, после того как выпустили на поруки? — сказал я.

— Ты всегда был такой сообразительный, Дэн, — ответила она, естественно, стараясь вложить в эти слова как можно больше иронии.

Габриэль, которая загорала на палубе, села и уставилась на нас. На лице ее играла улыбка.

— Старый испытанный прием — спрятаться на полубаке, да?

— У тебя он сработал.

Она села напротив меня. Нас разделял румпель. Ее правую руку скрывали складки полотенца.

— У меня мелькала мысль, что такое возможно, — сказал я. — Я даже хотел обыскать полубак.

— Почему же не сделал этого?

— Не знаю.

— Не злись на Габи.

— Почему?

— Потому что она помогала мне.

— Но, помогая тебе, она вредила мне.

Было замечательное утро, ясное и голубое, пока что довольно прохладное, но обещающее жаркий день. Пахло ржавчиной и почему-то свежевыпеченным хлебом. Там и сям на горизонте виднелись суда.