Стиверсон сел за руль, пристегнулся ремнем, вставил ключ зажигания, но двигатель не завел.

— Я говорил, что нам нужны деньги — деньги для борьбы за то, чтобы вызволить немалое состояние Мари. Вы могли бы помочь.

— Ах, вот оно что! — А я-то удивлялся, с чего это он такой любезный и откровенный.

— Вы немного знаете о характере ее деятельности и знаете, насколько богата Мари. Она даже не знает точных размеров своего состояния… Полагает, что около тридцати миллионов долларов… Даже если нам удастся вызволить половину, она все равно останется баснословно богатой. Вы можете извлечь значительную прибыль, если дадите ей взаймы сто тысяч долларов. Мы могли бы подписать контракт.

— Сто тысяч — большая сумма.

— Вы можете это позволить без ущерба своему финансовому положению. Вы не богаты, но это в ваших возможностях. Это будет очень хорошее вложение капитала, Старк.

— Ваши следователи поработали в этом направлении.

— Вы должны понимать, почему я навел некоторые справки. Вы, старый враг Мари, объявились совершенно внезапно; однажды пытались убить ее. С какой стати мы должны думать, что вы желаете ей добра? А может, вы работаете на полицию и сейчас записываете наш разговор?

— Я заинтересован лишь в том, чтобы увидеть свою дочь.

— Все же подумайте о сотне косых. Вы могли бы при желании вложить и больше.

— Подумаю, — сказал я.

— Изыскивать деньги — это нередко весьма важная часть работы адвоката. Ваши сто тысяч помогут, но есть и другие источники. Жизнь Мари вызывает интерес крупных киностудий. Ее приключения могут послужить сценарием интереснейшего фильма, не правда ли?

— Могу себе представить…

— Мари делает наброски такого сценария. Как я уже сказал, студии проявляют живой интерес. Мы могли бы создать корпорацию. — Он завел мотор. — Подумайте об этом, Старк. — Машина рванула с места.

— Говнюк.

Парень, который сторожил машину Стиверсона, смотрел ему вслед. Он выглядел весьма раздосадованным.

— Этот тип обещал мне двадцать долларов, — пояснил он.

Габриэль, моя предполагаемая дочь, сняла квартиру на втором этаже дома на берегу залива в Сан-Диего. С лестничной площадки хорошо был виден простор Тихого океана на западе и гладь залива на востоке. На некоторых бакенах неуклюже громоздились бакланы. Небо было затянуто облаками, в воздухе висели частицы влаги. Я нажал на кнопку звонка и услышал звук колокольчика внутри.

Дверь открылась тотчас же. Она ожидала меня.

— Мистер Старк?

— Он самый.

— Входите.

Я вошел в просторную квадратную комнату с окнами, выходящими на три стороны, и застекленной крышей со следами паутины по углам. Здание было старое, с полами из твердой древесины, массивными потолочными балками, тяжелыми дверями, но мебель имела вполне современный вид — такую можно встретить в любом мотеле. Кухня находилась в небольшой нише слева, двери в спальню и ванную были правее.

— Ты похожа на мать в молодости, — сказал я.

— Да. Давайте мне плащ: я повешу его.

Она взяла плащ и направилась к вешалке. На ней была юбка, свитер и балетные тапочки.

В комнате был порядок, если не считать обширного стола с ворохом бумаг, книгами и пишущей машинкой.

— Присаживайтесь. Не желаете ли стакан вина?

— Да, спасибо.

Габриэль говорила на британском английском с едва заметным французским акцентом. Она направилась на кухню: я тайком наблюдал за ней. Она многим напоминала мать: ростом и изяществом, чертами лица, разрезом глаз, хотя глаза у нее были зеленые, а у матери — с оттенком ржавчины. Ее светло-каштановые волосы на солнце, по-видимому, становились золотистыми. А вот что касается рта, то я убедил себя, что он скорее похож на рот моей матери.

Габриэль подала мне стакан вина. Она смотрела прямо, с любопытством, но не дерзко. В ее взгляде отсутствовали насмешливость и вызов, так свойственные Мари.

Возле кофейного столика стояли два маленьких диванчика. Я сел на один из них, она на второй.

— Вы не мой отец, мистер Старк.

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала моя мать. И потом, мне кажется, я бы почувствовала это, если бы вы были моим отцом.

— Это отдает романтикой.

— Разве? Почему?

— Зов расы, крови, мистическое узнавание — все это можно найти в волшебных сказках.

— Ладно. Положим, я действительно ваша дочь. Вам-то что до этого? К чему ехать на встречу со мной? Зачем пересекать всю страну, чтобы встретиться с дочерью, о которой недавно еще и понятия не имели, — при этом она улыбнулась, — если нет никакого зова крови?

— Сдаюсь. Я не чувствую никакого зова в эти минуты. Твой ли я отец, моя ли ты дочь — мы незнакомцы. Ты видишь незнакомца в своем доме. Ты можешь испытывать какие-то чувства ко мне, вроде того — нравлюсь я или не нравлюсь, доверяешь мне или не доверяешь, но ты не ощущаешь родства со мной.

— Во мне нет ничего от вас. Я не вижу в вас ничего моего.

— Конечно, ты похожа на Мари. Но есть кое-что в твоих чертах общего с чертами моих родных. Немного — с чертами моей матери, гораздо больше — моей сестры. Твой подбородок, рот, цвет волос. Это еще ничего не доказывает. Просто я это вижу и знаю, а ты — нет.

— Моя мама говорит, что вы определенно не являетесь моим отцом.

— Ты всегда веришь тому, что тебе говорит твоя мама?

— Она сказала, что вы пытались ее убить.

— Пытался. Скрылся от нее и даже изнасиловал. А она стреляла в меня, я мог бы показать хирургические швы, и наняла человека, чтобы убить меня. И еще сожгла все мое имущество. Я потерял все. Мы оба преступники — и твоя мать, и твой предполагаемый отец. Но тебе не следует беспокоиться. Я считаю, что это не передается с генами, хотя, конечно, мы оба подаем дочери плохой пример. Так что ты не потенциальная убийца или поджигательница, Габриэль.

Она криво улыбнулась.

— Мне никогда до этой минуты не приходило в голову, что я могу стать убийцей или поджигательницей. Вы говорите, что дело не в генах?

— Ни в малейшей степени.

— Хотите еще вина?

— С удовольствием.

Дождь припустил сильнее, стуча по застекленной крыше и мутным оконным стеклам. Было темно, как в сумерках, хотя еще не было и пяти часов.

Габриэль вернулась с двумя бокалами вина.

— Так кто же, по словам твоей матери, твой отец?

— Она в разное время рассказывает мне разные истории. Ее самая любимая — мой отец был знаменитым французским дипломатом и писателем, но он не мог признать отцовство, поскольку это испортило бы ему карьеру.

— Ты веришь в это?

— Я привыкла к этому. Хотела верить. Верила, когда была моложе. А были и другие истории. Но о вас не было.

— Она ничего не рассказывала тебе о нашем морском путешествии с целью спасения изумрудов?

— О да! О ее путешествии. Вас там не было.

— Тем не менее я там был.

— Она часто рассказывала мне об этом, о своих замечательных друзьях Мартине и Кристин Терри, о кораблекрушении, об ужасных днях на спасательном плоту, о том, как затем она вернулась и нашла изумруды, которые ей отдали Терри.

— И никогда не упоминала обо мне?

— Нет. Я всегда верила, что она сама управляла судном. Нашла место кораблекрушения, ныряла и все такое. Она подарила мне неограненный изумруд, когда я была маленькая. Он и сейчас у меня. Но я не помню, чтобы она когда-либо упоминала о Дэне Старке.

— Ты была зачата во время этого морского круиза, — сказал я.

— Подумать только — зачата в океане на маленьком суденышке, которое направлялось за затонувшим сокровищем!.. А родители — преступники! — Она с изумлением смотрела на меня поверх ободка бокала.

— Ты голодна, Габриэль? Я пропустил ленч.

— Я тоже. Что-нибудь приготовить?

— Я выйду и куплю гамбургеров или пиццы. И бутылку виски — у меня сейчас не то настроение, чтобы тянуть зинфандель.

Под моросящим дождем я прошел к бульвару на берегу залива и свернул направо. Неоновые огни отражались в мокром тротуаре. Визжали шины проезжавших автомобилей. Промокший угрюмый пес увязался за мной и не отставал целый квартал, пока не увидел более подходящего пешехода — симпатичную женщину, и поплелся за ней. Слева был слышен шум прибоя.