Было жарко — свыше девяноста градусов[3] при очень высокой влажности. Давление слегка упало, но затем стабилизировалось. Море искрилось и переливалось под ярким солнцем. По неловкости я уронил за борт отвертку и смотрел, как она по спирали опускалась все ниже и ниже, пока стальной стержень не превратился в блестящую точку, которая затем исчезла в глубине.

Мы немного поплавали, выпили по паре бокалов, снова поплавали, а когда опустились сумерки, поужинали в кокпите хлебом и холодной консервированной говядиной с оливками. Раскаленный красный шар солнца опустился в море, и на небосклоне появились Венера и Марс.

Я включил ходовые огни. Некоторое время мы сидели при красном свете нактоуза, притихшие и несколько погрустневшие, затем Кристин спросила:

— Почему мы здесь?

— Я задаю себе этот вопрос десять раз на дню.

— Нет, я имею в виду, почему мы дрейфуем? Почему не идем своим курсом?

— Потому что ждем попутного ветра.

— Ведь у этой штуки есть двигатель, правда же?

— Нам может понадобиться уйма горючего, когда мы будем толкаться возле рифов.

— Ты сегодня не подзарядил батареи.

— О'кей. Примерно час мы будем плыть в сторону юга.

Мы двигались к югу почти два часа, затем я остановил двигатель, и «Херувим» лег в дрейф.

Волнение началось где-то после полуночи, а спустя несколько часов задул северо-восточный пассат и понес нас к цели со скоростью четырех узлов.

К вечеру на десятый день нашего путешествия навигационные приборы показали, что мы находимся в пяти милях от отмели Марии Магдалены. С наступлением темноты мы увидели маяк. Кристин внимательно вглядывалась в него, отсчитывая про себя интервалы, пока я фиксировал вспышки с помощью секундомера.

— Вот он, — сказала на наконец.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

Первое, что мы увидели, приблизившись к отмели Нативити, были буруны на северо-восточной оконечности, подсвеченные восходящим солнцем. Периодически оттуда докатывался громоподобный шум. Туманная дымка и морская пена были розоватого оттенка и напоминали сахарную вату.

Мы спустили паруса и шли с включенным двигателем под прикрытием отмели. Кристин стояла впереди, внимательно наблюдая за изменением цвета воды, которая меняла оттенки в зависимости от глубины — от темно-голубых и молочно-зеленых до индиговых и темно-синих.

Я находился в кокпите, осторожно ведя судно и чертыхаясь. Передо мной лежали карты, а на глубиномере отсвечивались красные цифры: 51, 50, 49, 37, 35. На карте глубины указывались в морских саженях, а эхолот давал величины в футах, поэтому я вынужден был умножать их на шесть. Я хотел по глубинам точно отметить на карте местоположение нашего судна. Но полностью я картам не доверял. Здесь данные не будут столь исчерпывающи и точны, как, скажем, в бухте или на многолюдном побережье.

Кристин показала вправо, значит, еще ближе к рифам, и я на момент заколебался, но затем повиновался, и вскоре глубиномер показал внушающую трепет глубину 9. Под килем было не более четырех футов воды. Я мог явственно различить внизу грибовидные шляпки кораллов.

— Ты хочешь, чтобы мы разбились! — крикнул я.

Но затем глубина постепенно увеличилась. Когда она составила шестьдесят футов, я перевел двигатель на холостой ход и крикнул Кристин, чтобы она бросила якорь.

— Я сделаю кофе, — сказала она, идя к корме. — Ты голоден?

— Нет.

Я остался на палубе, поверил якорь, чтобы убедиться, что нас не сносит, после чего выключил двигатель. В наступившей тишине доносимый ветром шум прибоя стал громче и яростнее, напоминая артиллерийский огонь.

А чуть позже, когда дым от дизеля развеялся, я ощутил новый запах — крепкий запах земли и растительности. В двухстах ярдах росли пальмы, выглядевшие совершенно фантастично на фоне голубизны моря и неба. За ними, хотя и не особенно четко, виднелась белая линия прибоя.

Кристин вернулась на палубу с термосом и двумя чашками. Мы закурили и сели в кокпите.

— Здесь, кажется, вполне спокойно, — сказала она. — Мы с подветренной стороны самой опасной из отмелей, и если погода ухудшится, мы можем просто двинуться на запад.

— Я хочу бросить еще один якорь, а то как бы «Херувим» не сорвался, пока мы будем исследовать риф, — пояснил я и добавил: — Крис, буруны на юго-восточной оконечности выглядят очень опасными. Я не представляю, как нам удастся отыскать там «Буревестник», не говоря уж о том, чтобы поднять киль.

— Но сейчас отлив, правда ведь? А здесь имеются еще сизигийные приливы. При таком приливе прибой может быть очень маленьким.

— Я изучу снова таблицы приливов.

— В любом случае я не верю, что «Буревестник» затонул там. Конечно, я потеряла ориентировку той ночью, но помнишь, я говорила, что судно находилось не среди бурунов. Просто они были видны и слышны.

— Хорошо. Не думай, что я стараюсь охладить твой пыл. Просто пытаюсь реалистично смотреть на вещи.

Чуть позже я положил второй якорь в шлюпку, отплыл и бросил его. Когда я возвратился, мы устроили легкий завтрак, после чего Кристин занялась плаванием, а я стал устанавливать на шлюпке небольшой подвесной мотор и возился с этим до тех пор, пока не убедился, что шлюпка идет как положено.

Сам того не ведая, я начал понемногу разделять уверенность Кристин. Места здесь были живописные и уединенные, со множеством островов, которые ждали исследования, с водой цвета драгоценных камней, с рифами, кишащими рыбой, устрицами, омарами и креветками, с жаркими днями и индиговыми ночами — словом, именно так человек Севера мог представлять себе рай. К тому же существовал затонувший корабль, который предстояло найти, и затонувшие сокровища, которые нужно было поднять с глубины. Я чувствовал себя, как Гек Финн, только я находился в открытом океане со зрелой чувственной женщиной вместо Бекки. Я подумал, что эта жизнь, как и любая другая, может через какое-то время надоесть, но это будет еще не скоро.

Кристин захватила еду, и мы отправились на шлюпке изучать готическую архитектуру рифа. Шлюпка вместе с мотором имела осадку всего восемнадцать дюймов, но позволяло пробираться по лабиринту каналов через коралловые нагромождения и парапеты. Создавалось впечатление, что движешься по какому-то древнему призрачному городу.

Я вел шлюпку, следя за глубинами слева, В то время как Кристин вела наблюдения по правому борту. Вода была настолько прозрачной, что даже приблизительно оценить глубину было весьма трудно: детали были отчетливо различимы на глубине и пяти футов, и тридцати пяти.

Когда солнце поднялось над горизонтом достаточно высоко, оно как бы отгородило подводный мир пленкой света. Я направил шлюпку к самому обширному рифу, который находился в четверти мили. Вблизи он оказался не столь уж живописным: его площадь была меньше, чем стоянка для автомашин возле супермаркета, и на нем не было ничего, кроме песка да обломков кораллов, желтых водорослей, колючих кустов и полудюжины карликовых пальм, да еще на самом высоком месте возвышался ржавый маяк.

Мы обошли риф, пытаясь найти источник пресной воды. Такового не оказалось. Гнездящиеся на земле птицы выглядели удивительно ручными; они открывали клювы и поднимали головы, глядя на нас, вращали блестящими черными глазами, но улетать и не думали.

Маяк производил впечатление ржавой кучи хлама и походил на одно из таинственных сооружений, которые можно обнаружить вокруг старых шахт или во дворах близ железнодорожных станций. Он представлял собой цилиндрический монолит около шести футов высоты с толстой линзовой «головой», и, открыв люк, я увидел шестерни, рычаги, колеса и большой бак с горючим, который выдал сигнал «пусто», когда я постучал по нему. Пламя, когда оно горело, было не мощнее свечи, но линзы многократно усиливали мощность света.

— Похоже, он уже несколько лет не работает, — сказал я, закрывая дверцу.