Но прибыли они сюда, к Днепру, не для того, чтобы спорить о том, как следует относиться к реестровому казачеству, как распределить войска и назначить выдающихся полковников на ведущие регименты Речи Посполитой, на силы воеводств и староста, Коронному гетману не нравилась чрезмерная подозрительность польного гетмана к странствующим нищим женщинам по селам и дорогам, которые бродят следом за королевскими войсками.

— Пану Кричевскому приказываю быть моими глазами и ушами в штабе польного гетмана. Чтобы он не хлопских нищих выслеживал, а больше подчинялся бы воле коронного гетмана! За сборными войсками реестровых казаков, возглавляемых есаулами Барабашем и Илляшем Караимовичем, будет следить полковник Ян Вадовский, находясь при них… Полковничье обмундирование… и саблю возьмите у чигиринского подстаросты, который болтается тут, перепуганный… Полки, пан Вадовский, надо посадить на челны и плыть по Днепру, не ожидая двигающегося по суше войска ротмистра Потоцкого и полковника Шемберга. Высадитесь на берег перед первыми днепровскими порогами.

— Пан польный гетман будто бы хочет применить иную стратегию и не намеревается делить войско на части, — вставил Кричевский.

— Снова мне напоминают о нем!.. Пускай Калиновский думает, как ему взбредет в голову, но он должен придерживаться общей стратегии, проводимой коронным гетманом. Поэтому и назначаю вас, полковник Кричевский, к гетману Калиновскому, чтобы не он руководил операцией, а я, уважаемые панове полковники! Но, прошу внимания… генеральные есаулы реестрового казачества! — вдруг обратился он к Барабашу и Караимовичу. — Вы обязаны защищать Кодацкую крепость на Днепре!

— Как же ее защитишь, ежели там сейчас такое половодье? — спросил Барабаш.

— Не надо защищать! Высадитесь на правый берег заранее, пан генеральный есаул, и будете поддерживать связь с войсками пана Шемберга. А если произойдет серьезное столкновение с лайдаками Хмельницкого, присоединитесь к войскам полковника Шемберга. Пану Кричевскому немедленно связаться с польным гетманом. Войска пана Калиновского должны преградить им путь с Низу за Чигирином. Да так преградить, чтобы и птица не пролетела оттуда.

Потоцкий повернулся к сыну. Стефан собирался уже уходить, надевая гусарский кивер. Он осторожно потрогал перо, проверяя, не заломилось ли оно случайно. Коронный гетман с восхищением посмотрел на своего единственного сына, залюбовавшись его стройной выправкой. Перо прислали ему в подарок из Жолквы, оно от потомства черных лебедей великого Жолкевского!

— Ну, желаю успеха, пан староста… — обратился он к сыну. — Предупреди, пожалуйста, казацкого комиссара Шемберга, чтобы он предоставил большую свободу ротмистру Чарнецкому. Да стерегись этого хлопского сброда!

— Пан коронный гетман разрешает не щадить ребелизантов? — спросил молодой Потоцкий.

— А как же, как водится на войне: не щадить, уничтожать, не выпуская ни единой души с Низа! Передаю в твое распоряжение сотню гусар с ротмистром Скшетуским. Молодой пан Скшетуский надежный воин! За голову Хмельницкого пан Стефан получит звание коронного стражника в этих краях…

Сын хотел поцеловаться с отцом крест-накрест, как заведено у воинов. Но коронный гетман лишь махнул рукой, не задерживая сына, спешившего в главное в этом походе войско.

— Пан Кричевский может задержаться с отъездом, — сказал подобревший при прощании с сыном гетман. — Где несчастные пленные казаки, с которыми пришлось повозиться пану полковнику? Должен лично допросить и… примерно, на глазах у всех наказать ребелизантов!

Он даже руки потер, предвкушая удовольствие, которое он всегда переживал, присутствуя при казни. Давно он не испытывал такого наслаждения…

— Проклятые шляхтичи вешают наших братьев кобзарей, преследуют женщин, бедных нищих. А за что, скажи ты? Ну, поем мы под бандуру или кобзу. Но так испокон веку было, откуда же и кобзари взялись. Живет себе человек на своем хуторе, панщину или поволовщину[25] отрабатывает у пана. Только крик петухов, лай собак да еще свист плети панского надсмотрщика и слышит.

Казаки, сидевшие на веслах, прислушивались к каждому слову кобзаря… В самом деле, что бы знал человек о Киеве, о Белой Церкви, если бы не эти вездесущие кобзари? Человеку на роду написано знать, что делается не только у него на хуторе, но и за его пределами. Он должен знать об урожаях у соседей, о нападениях басурман, о страшной казни Северина Наливайко, о четвертовании славного Ивана Сулимы…

— Пусть будет проклята такая наша жизнь! — гневно восклицал кобзарь в челне. — Вот и запоешь о своем брате Максиме Кривоносо. Сколько странствовал по свету, горемычный, а все-таки добрался домой на родную землю. Эх-хе-хе!.. Хороший хозяин еще бы и деньги платил нашему брату кобзарю за развлечение…

— Ты бы и нам что-нибудь спел, кобзарь Филипп, — прервал его старший на челне.

— О, смотри, только что в гости попал на вашу чайку, а уже и по имени называете. Филиппом нарекли меня православные попы, брат наш Филон Джеджалий. Прослышали мы и про тебя, славный казак с Приднепровья. И твое имя просится в песню за твою отвагу да любовь к правде людской.

— А ну тебе расхваливать, и слышать об этом не хочу! Спой нам хоть про Богуславку, коль на другое не способен. Или про того же Кривоноса, или Киев, — посоветовал кобзарю Джеджалий. Он был старшим на своей чайке и зорко следил за байдаком, плывшим впереди, на котором находился есаул Караимович; старался не отстать от него.

Казалось, что волны Могучего Днепра стонали под тяжестью почти сотни спущенных на воду возле Черкасс больших байдаков с реестровыми казаками. За байдаком Джеджалия плыла чайка лубенских казаков, возглавляемых ротмистром Иваном Самойловичем из дворцового отряда драгун лубенского магната Яремы Вишневецкого.

«Только бы не отстать от воевавших в Западной Европе опытных казачьих атаманов!» — решил молодой лубенский ротмистр.

Ни казаки, ни старшины не думали о кобзарях, когда поспешно грузились на байдаки, отплывая на Запорожье. Только ротмистр Самойлович встретил в Лубнах одного кобзаря и пригласил его с собой на байдак.

А кобзарей словно кто специально подослал — их оказалось по одному на каждом байдаке, кроме лубенского…

Генеральным есаулам казачьих войск Ивану Барабашу и изворотливому в военных делах Илляшу Караимовичу пришлось много потрудиться, чтобы разместить на байдаках четырехтысячное войско с провиантом и военными припасами. На четырех байдаках установили пушки, а на другие погрузили ядра, порох, даже конскую сбрую, потому что лошадей нельзя было пускать вплавь по холодной воде. Их погнали по берегу в сопровождении ездовых.

В такой сутолоке разве уследишь ночью за каким-то кобзарем. Да они всегда считались своими людьми в казачьих войсках!

До рассвета байдаки проплыли по Днепру до диких степей, миновав поселения смельчаков переселенцев, убежавших от завоевателей шляхтичей. Солнце здесь не ленилось, оно выглянуло, чтобы прежде всего разбудить кобзарей на байдаках. И зазвучали быстрые переборы, зазывая в танец. Покатились казачьи песни.

На сидевших за веслами казаков берега Днепра навевали грусть. Вспомнились слова нищей женщины, с которой разговаривали перед отплытием.

— Не на свадьбу ведь плывете, люди Украины, — шепотом говорила странная нищая, прибившаяся откуда-то из Подольщины, чтобы поведать им правду, да и кривоносовцам передать о их думах. — На Запорожье собирает людей банитованный шляхтой казак старинного рода Зиновий-Богдан Хмельницкий…

Старшины из новой казачьей шляхты беззаботно спали на байдаках. Сама река указывала путь казачеству, она же и убаюкивала их, как мать ребенка в колыбели. Они-то старшины, им не надо садиться за весла, спят себе на сене, укрывшись шерстяной киреей.

Третий день шли войска Богдана Хмельницкого по старому извилистому татарскому шляху. В лесах на их пути встречались овраги, заполненные водой, порой и нерастаявшим снегом, а в степи — рвы и озера. Ни хуторов, ни сел вокруг. Весенние ручейки сливались в реки, заливая следы конских копыт на дороге. Полки петляли за идущим впереди татарским отрядом. Ни выстрелов, ни даже громких голосов. Так пробираются только беглецы!