Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Он даже не заметил, как подошел к нему полковник Станислав Потоцкий.

— Чудесно, пан Хмельницкий! Прямо как в Римском сенате… — пожимал он похолодевшую руку Богдана, словно собирался оживить ее, подбодрить и его самого.

— Я очень умилен, уважаемый пан Станислав, что именно в такую минуту унижения вы дружески протянули мне руку. Сердечно тронут! А не знаете ли вы, милостивый пан Станислав, что-нибудь о нашем общем друге юности?

— О пане Станиславе Хмелевском?.. Вот так же, как и вы, хандрит наш пан Станислав. Служит старшиной в гусарском полку Станислава Конецпольского в Кракове. Пан Богдан, очевидно, помнит прекрасное изречение Пьера Кардинала о поповском «племени», кажется, из латинской сатирической классики…

— Пресвятая матерь, да разве при таких заботах удержится что-нибудь в голове… Не так ли, как там у него: «Поповское племя грешит дни и ночи. Только остаток суток они — чудесные люди!..»

— Вашей памяти можно позавидовать! Действительно, вот так растрачивает время и наш Стась: весь день занят с гусарами, а всю ночь, точно клещ на теле, изматывает его гетманская служба. Только остаток суток он свободен…

— Полковник?

— Королевским указом не присвоили ему этого воинского звания. Но по милости пана краковского каштеляна исполняет эти функции… Прекрасного служаку нашел себе пан, завидно смелый и… оригинальный казак. Я помню наше с ним первое знакомство.

— Растут люди, мой добрый пан Станислав, — со вздохом произнес Богдан.

22

Ганна провожала до ворот сотника Якима Сомко не как гостя, а как брата. Мороз на дворе ослабел, в воздухе летали мелкие снежинки. Густые облака затянули небо, приближая наступление зимних сумерек.

— Вроде и не заезжал ты к нам, Яким. А помнишь, как прежде мы с тобой не любили разлучаться? — печально покачав головой, сказала Ганна.

— Тогда нас было только двое, Ганнуся. А теперь ты… сама стала матерью!

— Таких, как были мы тогда, тоже только двое, Яким…

Смотрела на одетого в казацкую форму брата и любовалась им. Он был в синем шелковом жупане, подпоясанном красным кушаком. Яким не жалел денег на одежду. На боку у него висела турецкая сабля, подаренная старым полковником Ганнусей, за кушаком торчали рожки с табаком и порохом. Да и чуприна у него, как и у Богдана, по-шляхетски подстриженная…

— Когда еще заедешь? Не так уж много у меня братьев, Яким… — то ли с грустью, то ли с упреком произнесла.

— Скучаешь?

— Только ли от скуки болит душа? Да и есть кому меня развлечь! Один Тимоша так поразвлекает за день, что не дождешься, когда в постель ляжешь. А кроме него есть еще и дочки. Старшая совсем взрослая стала, уже на выданье, как говорит пани Мелашка.

— Про Богдана спрашиваю. Не осуждай и не гневайся на него. Словно в трясину попал казак. Не любят его вельможные паны, да и он не каждому в ноги кланяется.

— Не любят, а все-таки терпят. Сам король отметил его, коронный гетман интересуется Богданом, — не удержалась, чтобы не похвастаться своим мужем.

— Ну, будь здорова, сестрица, спокойной ночи, пани Мелашка! При случае передам Мартынку, чтобы навестил свою матушку… Погодите-ка. Чуть было не забыл. Карпо, пропащая душа, нашелся! Он вместе с донскими казаками отбил Назруллу у турецкого посольства. До самой Молдавии следом шли за ними.

— Все-таки отбили! — радостно воскликнула пани Мелашка.

— Удивляюсь я Богдану: зачем он якшается с этим голомозым?

— Да бог с тобой, Яким! Назрулла принял христианство и, говорят, крест святой носит на шее. Не каждый из наших православных так верует… — защищала Ганна Назруллу.

Сомко лишь рукой махнул. И уже возле коня, беря поводья у джуры, сказал на прощанье:

— Мне все равно, пускай себе… Хотя голомозые отца нашего… Да и пани Мелашка знает им цену…

Несколько тяжеловато, но все же ловко Сомко вскочил на коня и поскакал следом за казаками. Словно нырнул в небытие.

Приезд брата всегда был настоящим праздником для Ганны. С появлением Сомко в Субботове сразу исчезала печаль. Рассудительный Яким мог посоветовать и помочь, он принимал близко к сердцу малейший разлад в семье субботовской родни. Особенно он следил за настроением тосковавшей по мужу сестры. Неужели Богдан, случайно женившись на вдове, так и не нашел тропинки к ее сердцу? Сомко не скупился на деньги для сестры, когда они требовались ей в хозяйстве. Это никого не удивляло. Но этого было слишком мало. Порой Ганна с большим нетерпением ждала брата, чем Богдана. Она и сама понимала, что у Богдана и в самом деле не было никакой возможности уделить внимание семье и хозяйству. Посягательство польской шляхты на богатые украинские земли принуждало Богдана-воина забывать об обязанностях Богдана — мужа и хозяина!

Сомко выполнил свое обещание передать Мартынку, чтобы он приехал в Субботов к матери.

Однажды утром, в один из дней новогодней недели, Мелашка вышла во двор и увидела, как у их ворот остановились четверо всадников. Она тотчас узнала Мартынка, сидевшего на буланом с рыжими пятнами коне. Он стоял впереди, словно выговаривал у своих друзей право первым подъехать к воротам родного дома.

Но самый лучший конь был у Ивана Богуна. Бросались в глаза белое пятно, словно повязка на правой ноге чуть выше копыта, и тяжелая грива, свисавшая на грудь. Мелашка залюбовалась этим красивым жеребцом.

Среди них она не увидела ни Филона Джеджалия, ни племянника Карпа. Двое казаков на гнедых, почти одинаковых лошадях стояли в сторонке. Мелашка поспешила к воротам, чтобы самой, как и полагается хозяйке, открыть их таким желанным гостям. Не обманул переяславский купец и не забыл выполнить свое обещание.

— Низкий поклон нашей казацкой матушке! — еще из-за ворот первым поздоровался Иван Богун. И его казацкая шапка с малиновым донышком взметнулась вверх.

И все как один соскочили с коней. Но неожиданный шум, донесшийся из кустарника возле дороги, привлек их внимание. Они обернулись, а Богун перестал размахивать шапкой.

На дороге показались беженцы с Приднепровья, напомнив казакам, что война еще не окончилась, а только притихла, как притаившийся зверь.

В возы в большинстве были впряжены коровы. На возах лежали беспорядочно брошенные пожитки, а сверху сидели дети. Их матери, сестры, деды толпой шли сзади. Они движутся уже несколько недель, бегут, как когда-то бежали от людоловов-турок.

Мелашке не впервые приходится видеть несчастных беглецов. А куда убежишь, где спрячешься от королевских борзых? Сердце ее наполнилось гневом и страхом. Плотнее запахнула кожух, вышла за ворота, спросила у приближающихся людей:

— Что, снова проклятые ляхи затеяли войну? Ведь гетманы как будто бы примирились с побежденными.

— Палачей, матушка, хватает для нашего брата хлебопашца и без Потоцкого. Понравилась проклятым ляхам наша плодородная земля возле Днепра. Вот и грабят эту священную землю, как выкуп от побежденных! Людей закрепощают. Вон сам генеральный казацкий писарь прочитал грамоту о смирении казаков, чтоб над ним самим пропели панихиду батюшки. Такого не выгонят…

— Зачитаешь тут, люди добрые, спасая казаков. И не то прочитаешь, — оправдывала Мелашка писарей.

— Разве что спасая казаков… — сказала одна из женщин.

Мелашка предупредительно обернулась к своим гостям-казакам. Ее заинтересовали двое молодых казаков на одинаковых конях. У одного на голове под шапкой белела окровавленная повязка. «Не Данько ли Нечай, пресвятая дева? И в самом деле он!» — искренне обрадовалась она.

— Данько, горюшко ты наше! Что это у тебя с головой? Может, промыть горячей водой и перевязку сделать?.. — сокрушалась она, открывая высокие ворота.

— А это вот еще один Иван, мама. Самый молодой среди нас, он от двоих гусарских старшин отбивался саблей, точно кнутом.

— Отбился, Ивась? — встревоженно спросила старая казачка.

— Не знаю… — смущенно ответил Мелашке юноша, почтительно поклонившись матери Пушкаренко, пользующейся уважением среди казачества.

16
{"b":"17002","o":1}