— Нет порядка, жалуются казаки. Какой-то разброд пошел среди казачества. Уже и Днепр сковало льдом, а Кизима и не думает идти на помощь Скидану. Только донские казаки да русские добровольцы с Курщины отражают набеги лащовских головорезов.

На берегах Днепра и сейчас было оживленно. Беглецы с правого берега, кто на чем мог и как мог, переправлялись на этот до сих пор, казалось бы, спасительный левый берег. Они бежали в безграничные степи, в непроходимые леса, чтобы переждать там лихую годину, уцелеть хотя бы для своих детей.

Но как остановить этот людоедский поход Ваала, какой ценой заплатишь за это! Только бы предотвратить расширение страшного кровопролития и дикого грабежа…

В догоравшем селе Кумейках всюду лежали замерзшие трупы, а жолнеры, словно обожравшиеся псы, рыскали по пожарищу с мешками за плечами. Увидев казацкого старшину, ехавшего в сопровождении двух джур, жолнеры нисколько не смутились. Они чувствовали себя тут полными хозяевами, как вон те псы, справлявшиеся с трупами людей. На вопрос Богдана, где сейчас находится гетман, один из них не оборачиваясь свысока бросил через плечо:

— Пан польный гетман тераз бендзе[6] в Корсуне.

В Корсуне…

Хмельницкий не стал расспрашивать у них, как проехать на Корсунь, а направился сам искать дорогу, лишь бы поскорее выбраться из этих пропитанных войной прибрежных лесов. После долгого блуждания по лесным дорогам, объезжая до сих пор еще не замерзшие трясины у заросшей камышом Роси, они к вечеру добрались до Корсуня. По беспрерывному потоку двигавшихся в этом направлении войск Богдан определил, что польный гетман где-то тут собирает военный совет. Вскоре он натолкнулся на многочисленный штаб польного гетмана.

— Как хладнокровно люди сеют смерть, уважаемый пан Адам, — обратился Богдан к словоохотливому Адаму Киселю, идущему впереди большой компании шляхтичей. Некоторые из шляхтичей были навеселе и не скрывали этого, а, наоборот, кичились, как и своим участием в победе над казаками.

Кисель понял намек Хмельницкого, но не подал вида, обрадовавшись такой удачной встрече с ним.

— Вовремя приехал, уважаемый пан генеральный! — восторженно сказал Кисель, придерживая своего коня, чтобы поравняться с Богданом. — Очевидно, слыхали уже, что взбунтовавшиеся казаки передали вчера пану польному гетману зачинщиков этой бесславной битвы…

— Всех? — поторопился спросить Богдан таким тоном, словно хотел именно такого исхода этой кровавой кампании.

— К сожалению, не всех! Только изменника полурусса Павла Бута, прозванного Павлюком, вместе с Томиленко и несколькими старшинами. Бедняге Скидану пришлось убежать от своих же разгневанных чигиринцев. Гуня теперь снова возглавил остатки взбунтовавшихся казаков. Жаль и этого православного старшину Дмитрия Тимошевича. Умным, рассудительным старшиной был он в молодости.

— Другие к старости вроде умнеют… С кем же разговаривает теперь пан польный, коль уважаемый пан Адам находится тут? Очевидно, с казаками. Ведь там нет их полковников?

— Но зато есть пан генеральный.

— Они закованы в цепи? Известное дело, не полюбовный мир, а… смирение побежденных. К сожалению, запоздали и мы, замешкавшись в Киеве. А хотелось заблаговременно с его милостью польным гетманом поговорить.

Из-за угла улицы выехала, повернув к церковной площади, большая группа высших старшин. Посредине ехал, словно на праздник, польный гетман, нисколько не опечаленный войной, тысячами трупов, дикой резней. Он улыбался в ответ на многочисленные поздравления сопровождавших его шляхтичей. Потоцкий не скрывал своего полного удовлетворения победой. Его взгляд был устремлен в даль, над головами этих льстивых людей, плотным кольцом окружавших не его, а должность, почетное место, которое он занимает сейчас в ореоле победителя казаков. Военный гений польного гетмана еще ярче светился на фоне позапрошлогоднего поражения на этом же приднепровском суходоле под Киевом!

«Король не слепой, он, очевидно, увидит теперь, какую неоценимую услугу оказал Короне Николай Потоцкий!» — думал опьяненный победой над украинскими хлопами польный гетман…

— Мы не сомневались в мудрости пана генерального писаря реестрового казачества! — покровительственно произнес Потоцкий, обращаясь к Богдану Хмельницкому. — И были уверены, что вы вовремя прибудете сюда, хотя только вчера послали в Киев гонцов за вами.

Радушие, с которым Николай Потоцкий встретил Богдана, не могло усыпить его бдительности. Для приличия поздравил польного гетмана с победой, но в застывшей улыбке ученика львовских иезуитов таилось нечто совсем не похожее на восхищение победой королевских войск.

А позже…

В тесном зале корсунского староства, возвышавшегося над крутыми водопадами Роси, становилось душно даже при настежь открытых дверях. К столу, покрытому красной скатертью, один за другим подходили старшины казачьих войск. Многие из них раненые, наскоро перевязанные попавшими под руку бинтами. С пятнами засохшей крови. Бледные, в изорванных кунтушах, с беспорядочно свисавшими чубами, они устремляли свои взоры на кучу лежавшего возле стола посрамленного оружия. В обескровленных телах холодели и их сердца. Они не смотрели на сидевших за столами победителей полковников. Только искоса поглядывали на грустного и бледного от волнения Богдана Хмельницкого. Неужели ему удалось убедить польного гетмана и добиться его согласия подписать с казаками мир! Такой слух распространялся среди побежденного войска. Вот именно поэтому они и пошли на позорную капитуляцию!..

Он сидел, как и когда-то, подстриженный по-бурсацки, и в который раз уже перечитывал про себя позорный для казаков документ. Сам гетман подал ему эти исписанные три страницы. При этом гетман многозначительно переглянулся с Адамом Киселем. Богдан догадался, что документ был составлен этим ловким украинским шляхтичем. Этот истинно православный пан постепенно становился для Польской Короны единственным представителем украинского населения и казачества, хотя никто из украинцев не давал ему таких полномочий. Это даже не Сагайдачный, который заслужил уважение у казачества за свой военный талант. Богдан не так бы составлял этот документ. Он нашел бы, к чему придраться. Но теперь ничто не поможет, капитулянты обезоружены…

Он поднял голову, окинул взглядом присутствующих в этом тесном зале. Сейчас почему-то все взоры были обращены на него. Как на спасителя или…

— Так что же, начнем, братья… — прервал Адам Кисель раздумья Богдана.

— Зачем такая предупредительность? Пан Адам не в церкви и не перед алтарем в чине схизматского попа находится… — шутливым тоном прервал его Потоцкий.

— Ах, да, да, извините… Пан писарь сейчас зачитает нам и от имени полковников и всего казачества подпишет этот документ о полной капитуляции…

— Бунтовщиков! — снова подправил Потоцкий.

— Да, да, капитуляции бунтовщиков, конечно.

Богдан сидел в конце длинного стола, составленного из нескольких небольших столов, держа в левой руке три листа желтой бумаги. Правой рукой он уперся в стол, словно помогая подняться своему вдруг отяжелевшему телу. Но этим он хотел оттянуть подписание документа, думая о его содержании, а может быть, и о своей роли в этом позорном для казачества акте.

Затем взял из левой руки в правую документ и окинул полным презрения взглядом сидевших за длинным столом победителей.

И в этот момент он увидел, как по тесному проходу от дверей шел… Карпо Полторалиха! Откуда он? Не мерещится ли? Богдан хотел крикнуть смельчаку, чтобы остановился и повернул назад, пока не спохватились гусары, поручики, но усилием воли заставил себя сдержаться. А Карпо смело продвигался вперед, дойдя почти до середины зала. Наконец он остановился. Осторожность или дерзость?..

— Саблю, саблю брось! — со всех сторон раздались голоса.

Кто-то из старшин рейтар бросился навстречу нарушителю ритуала.