— Не тем тоном, полковник, следовало бы тебе говорить со мной! — возмутился Богдан. — Острова не воеводские, и нечего тут нарушать покой осокорей да верб. Шел бы ты, пан шляхтич, своей дорогой, чтобы можно было разминуться с тобой. А люди пускай объединяются. Разве я знаю, куда забросит их судьба, придавленных сафьяновыми сапогами шляхтичей. Тебе, очевидно, известно, что каждый человек хочет жить, вот и ищут казаки, как и я, спасения. А что касается меня, не советую радоваться прежде времени. Если вы и впредь будете распространять ложь, возведенную на меня ничтожным шляхтичем, я сумею защитить свою честь вот этой саблей. Мне все равно, — садись, пан Вадовский, и прислушивайся, о чем мы будем говорить. У меня нет никаких секретов, а святая правда обо мне, может быть, заставит и твою душу — душу шляхтича — усомниться в той клевете. О людях, приютившихся на островах, тебе нечего беспокоиться, полковник! Они идут, верно, — идут. Да разве это только сейчас наши бедные люди бегут в такую даль из родного дома? Они бегут от непосильных жолнерских постоев в селах, от грабежей и унижений, убегают от таких, как и вы, пан Вадовский…
— Пан Вадовский, мы хотели бы без лишних свидетелей передать пану Хмельницкому послание нашего короля, — решительно произнес Хмелевский, словно и не слышал острого разговора Богдана с черкасским полковником.
— Мне непонятно, Стась, почему мы должны скрывать от людей послание короля? Я ни за что не позволю арестовать меня или уговорить. Черкасские казаки наши люди. Они скорее своего полковника Вадовского свяжут, чем меня. Не так ли, братья черкасцы? — обратился Хмельницкий к казакам, толпившимся у двери.
— Ну его к лешему!.. К тебе переходим, полковник Богдан, хватит сидеть на шее у своих же братьев хоть тут, хоть на Поднепровье! — крикнул один из казаков.
— Так это ты к бунту подстрекаешь и черкасских казаков?! — закричал полковник Вадовский, пятясь к двери.
Хмельницкий грозно ступил к нему, взявшись рукой за саблю. Следом за ним двинулись и несколько черкасских казаков.
— Сам уйдешь или тебя вывести? Может, и за ноги вытащить?.. — пригрозил черкасский казак.
Вадовский стремительно выбежал из куреня.
— Банитованным меня сделали проклятые! — тяжело дыша, крикнул Хмельницкий. — Хорошо, пускай и я буду банитованным. Уже всех наших людей они сделали преступниками. Боже праведный, где же твоя правда и мир на земле, ежели проклятая шляхта творит такое беззаконие!.. — Еле взял себя в руки, посмотрел на гостей. — Признаюсь, друзья мои, я теряю власть над собой. Они выводят меня из равновесия. Прошу не обращать внимания… Более всего я удивлен тем, что среди королевских посланников оказался и пан Скшетуский. Не в том дело, что вы, полковник, шляхтич, прошу прощения, не всех шляхтичей и я считаю нашими врагами. А вот ваш сын…
— Он тоже воин Короны, пан Хмельницкий, и выполнял приказ, — твердо сказал Скшетуский.
— Понимаю, уважаемый пан полковник, вы тоже получили такой же приказ. Но, как душевный человек, вы поняли всю несостоятельность предъявленных мне обвинений, когда, напав на мой след возле Днепра, не особенно старались найти меня… Вы поступили благородно, пан полковник, и я не забуду этого до самой смерти! К сожалению, нет у вашего сына этого благородства души. Пока что он действует заодно с подлыми полковниками-чужаками… Прошу не слишком осуждать меня за резкость, расцените ее как слабость глубоко оскорбленного человека. Однако об этом хватит. Говори лучше ты, Стась, о деле. Правильно ли мне кажется, что пан полковник Скшетуский у вас за старшего? — окончательно овладев собой, спросил Хмельницкий.
— Однако здесь я уполномочен королем быть старшим, — улыбаясь, подчеркнул Станислав Хмелевский. — Именно мне, по совету короля, было приказано паном коронным гетманом привезти тебя, отныне полковника Белоцерковского полка реестровых казаков, к месту новой службы…
— Что-о?! — воскликнул Хмельницкий, вскакивая со скамейки.
Поведение Хмельницкого встревожило Станислава Кричевского, который не вмешивался в разговор. Он понимал, что Хмельницкий был раздражен разговором с черкасским полковником. Со двора доносились голоса — это казаки продолжали перебранку с полковником, угрожали ему. Там мог вспыхнуть бунт. Надо было удержать Хмельницкого здесь, чтобы он не присоединился к черкасским казакам. Какой леший принес сюда Вадовского! Надо во что бы то ни стало предотвратить взрыв!
— То, что слышишь, полковник, — спокойно промолвил Кричевский. — Пану коронному гетману на приеме у короля пришлось согласиться на предложенный им разумный компромисс. Кстати, пан Николай Потоцкий просил передать его соболезнование по поводу преждевременной кончины пани Ганны. Он обещал восстановить дом в Субботове или построить новый на Роси, в Белой Церкви…
— Это, мои добрые друзья полковники, похоже на назойливое сватовство, — засмеялся Богдан, стараясь погасить пламя гнева в душе. — Каждая девушка колупает печь на глазах у сватов, коль ей жених по душе. А здесь же и печи подходящей нет…
— Если эту шутку полковника Хмельницкого принять как его согласие, тогда, казалось бы, и разговору конец, — вмешался полковник Скшетуский. — Но мне кажется, уважаемые панове, что этим согласием еще нельзя устранить недоразумение, порочащее доброе имя пана Хмельницкого. Очевидно, пан полковник поставит еще какие-то условия. Вполне естественно, я допускаю и понимаю, что деяния Чаплинского не останутся безнаказанными.
— Постойте, панове полковники! Какие я могу ставить условия, коли вон, слышите, как отвечают на условия коронного гетмана даже черкасские казаки!.. Как прикажете вас понимать? Ведь речь идет о мире, а не войне, которую так легкомысленно начал чигиринский подстароста, очевидно по приказу коронного гетмана Потоцкого. Большое спасибо вам за добрую весточку и за совет поговорить с правительством. Но разве только одного Чаплинского надо обвинять, разговаривая с паном коронным гетманом? Ведь это он же сам окружил украинские села и города королевскими войсками! Неужели и впредь будут командовать полками реестровых казаков вот такие, как Вадовский, пришлые шляхтичи, назначенные Варшавой или Краковом? А почитайте вы угрожающие решения сейма, — до каких пор будут приниматься решения, оскорбляющие весь украинский народ? Неужели так будет и дальше? Или, может быть, вы скажете, что все это капризы Хмельницкого, поссорившегося с краковским воеводой Николаем Потоцким, а не позорные действия знатной шляхты, направленные против всего православного люда? Как видите, вот о чем надо поговорить. Это важнее, чем обиды Хмельницкого. Если у моих уважаемых друзей полковников есть соответствующие полномочия поговорить обо всем, что касается восстановления прав и свободы Украины, так зачем тогда выгонять людей за дверь? Пригласите казаков, и в их присутствии будем разговаривать. Здесь, на приднепровских просторах, нам никто не помешает говорить о том, что нас волнует. Поэтому я предлагаю пригласить сюда наших людей, заброшенных, как и я, на эти острова. Пускай запорожское товарищество, а не пан Вадовский, послушает нас. Пусть запорожцы расскажут, почему они убегают сюда, покидая теплые домашние очаги, семью и детей. Сечевые казаки помогут нам напомнить о претензиях, предъявляемых всем нашим украинским народом Речи Посполитой! Надо прямо сказать, друзья мои, вряд ли в таком узком кругу следует начинать такие важные деловые разговоры. Очевидно, об этом должен был бы подумать и коронный гетман, отправляя вас в зимнюю стужу в такую даль.
Слушая Богдана, Хмелевский не мог спокойно усидеть за столом. Словно заколдованный, он стоял, глядя на своего раскрасневшегося в пылу разговора друга. Потом подошел к двери, открыл ее, приглашая казаков войти в курень.
— Я вполне понимаю брата Богдана, — согласился он с Хмельницким. — Но мне не дано таких широких полномочий. Приехали мы сюда, чтобы отвести несправедливые наговоры на полковника Хмельницкого в измене Короне и как-то уладить его ссору с чигиринским подстаростой. Да и о назначении полковника в Белоцерковский полк — это тоже немало…
