Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Тикамацу, разумеется, величайший японский драматург, и благодаря его таланту поэзия, которая распевается речитативом, или проза, представляющая диалог, который произносился от имени марионетки, оказались плодотворным источником всей последующей драматической литературы. Непосредственные ученики Тикамацу, хотя и наделенные воображением и вдохновением не столь мощным, как талант их наставника, способствовали, однако, созданию превосходного репертуара для театра марионеток, который незамедлительно был заимствован театром кабуки. Такэда Идзумо (1691–1756) поместил, таким образом, в репертуар дзёрури историю знаменитого мщения сорока семи верных ронинов (Канадэнон тюсингура), Тикамацу Хандзи (1725–1783) обрабатывал сюжеты, взятые из жизни горожан, что принесло ему большой успех в Эдо.

После смерти великого Тикамацу стало придаваться большее значение сценической игре; это произошло как раз в то время, когда театр марионеток стал представлять действительно законченные спектакли. Постепенно куклы приобрели большую подвижность, большую гибкость, кроме того, элементы — глаза, брови, пальцы — начали двигаться независимо. В 1734 году Ёсида Бундзабуро усилил выразительность игры, изобретя новую технику манипуляции, которая требовала трех кукловодов для каждой марионетки: главный, стоявший в сандалиях на высокой деревянной подошве, приводил в движение голову, верхнюю часть туловища и правую руку куклы; один из его помощников направлял левую руку, другой — ноги. Поскольку кукловоды вынуждены были стоять на сцене, они были одеты в черное и носили маски, чтобы показать, что их, собственно, нет на сцене. Костюмы кукол — такие вскоре будут использоваться в театре кабуки — имели в игре марионеток особое значение: движения, в особенности движения длинных рукавов, выражали чувства персонажей. Певцы (таю), в исполнении которых, собственно, и выражалась душа драмы, принадлежали к двум школам, имена которых стали нарицательными, стали частью их псевдонимов — такзмото и таётакэ. Певец, которому аккомпанировал музыкант, играющий на сямисэне, стоял на платформе в правой части сцены. Марионетки и кукловоды двигались в середине сложной системы экранов и плоскостей, лишь намекающих на декорации, в которых происходило действие.

Театры марионеток и кабуки — порождение городской цивилизации эпохи Эдо: этот фактор, без сомнения, определял их успех, который сохраняется и в современном обществе.

Но

Совершенно иначе складывалась судьба театра Но, который образовался и достиг расцвета в период максимальной феодальной раздробленности. Знать предоставляла ему свои сюжеты и составляла его публику. Если Но и занимает особое место в японской цивилизации, причины этого заключаются в его пластике и славе его репертуара. Он взял самое лучшее в литературе, которая достигла своих вершин и выражала глубокие человеческие переживания. Театр Но происходил из пантомим, которые исполнялись во время больших праздников придворными в эпоху Хэйан (кидзоку-саругаку), потому он сохраняет иератическую медлительность, цветистую пышность и простонародность своих истоков. Театр Но имеет только двух главных актеров: «исполнитель» (ситэ), который является певцом и танцором и ведет действие драмы, и «помощник» (ваки), который подает ему реплики или, противостоя ему, начинает действие. Другие персонажи сопровождают главных действующих лиц: у ситэ обычно один спутник — ситэ-дзурэ и у ваки один или два — ваки-дзурэ. Между ритмическим речитативом и пением актеры исполняют медленные танцы, которые, несомненно, имеют символическое значение. Танцы занимают много места, хор и оркестр своей рецитацией (дзи-утай) комментируют события на сцене.

Актер театра Но становится человеком-символом. Его костюм сам по себе является произведением искусства, соответствующим образцам XVI века. Ситэ носит деревянную маску, покрытую лаком (омотэ), черты и выражение которой передают сущность персонажа и характер пьесы. Существует более сотни этих масок, от маски спокойно улыбающейся девушки до искаженного гримасой лица страдающего призрака. Скрывающийся за той или иной постоянной маской, которая воплощает сущность его характера, ситэ выражает свои переживания и реакции в движении (ката), которое он детализирует в своей индивидуальной манере в соответствии с установленными правилами и условностями. Из этих движений рождается танец (но-май), почти статичный, но исполненный внутреннего напряжения. Почти неподвижная поза, медленное движение рук, чуть поднятая голова для выражения сильных эмоций, ноги в белых носках скользят по гладкому деревянному полу сцены: один шаг назад обозначает разочарование или грусть, два шага вперед — волнение, возбуждение. Сложный ритм танца складывается из контрапункта движения и меняющегося темпа музыкального сопровождения.

Пьесы театра Но имеют несколько определенных сюжетов. Истории богов почерпнуты (ками-моно) из мифологических сказаний, легенды об основании храмов. В них повествуется о деяниях какого-то божества, красочные балеты — торжественные танцы молодого величественного бога (ками-май); дергающиеся движения бога-дракона (хатараки); придворный танец (гаку), исполняемый богом в облике грозного старого демона; изысканный син-но-ё-но-май, исполняемый престарелым богом, или тю-но-май привлекательной богини.

«Пьесы о людях» (отоко-моно) или «пьесы Асуры» (сурамоно) рассказывают о том или ином сражении: «путь Асуры» ведет воинов в ад; там духи древних героев, утомленные непрекращающейся борьбой, в которую их вовлекают собственные страсти, умоляют священников о спасительных молитвах. Они в общемто представляют собой повествование о победе, смерти молодого принца, безжалостно убитого в бою или о трагической кончине старого воителя.

Вот каким образом изъяснялся дух Киоцунэ:

Тогда, взяв лодку, я удалился от берега без цели,
сердце исполнилось великой печали.
И в самом деле истинно, что превратности этого мира
всего лишь сны после мечты.
Подобно цветам весны Хёгэн,
красные листья кленов осени Юэй
развеялись и поплыли по морю.
Одинокая лодка ветром, что свистит на берегу,
отбрасывается в море,
словно торжествующим врагом.
Это сборище цапель в соснах…
Не знамена ли то бесчисленных Минамото
полощутся на ветру?
При мысли этой храбрость я утратил.
О горе!
После всего бренное тело, подобно розе, должно исчезнуть,
мимолетная фигура уносится волнами, подобно летящей былинке.
О, чтобы больше не страдать от безграничного отчаяния,
я решаю покончить с собой и броситься в море!
Не стану говорить: есть сосны в Ивасиро, —
просто наклонюсь вперед и выну флейту из-за пояса.
Я сыграю чистую песню, я спою имаё, сочиню рёэй!
Прошлое, будущее предстают пред взором моим;
раньше или позже придется все кончить под легкой волной.
Прошедшее не вернуть. Время не остановишь,
сломана воля моя.
Я ничего не вижу в этой жизни,
лишь странствие, о чем не стоит и жалеть.
Для мира я — безумец, скажет кто-то, другим же все равно.
Взгляд на луну, что в ночи спускается к западу!
В путь! Я буду ее сопровождать!
Хвала Амиде Будде! О Татагата Амида!
О, удостой меня принять! И с этим
молением последним я брошусь с лодки в волны,
которые уходят!
О скорбь!
Мой бедный труп погрузится среди других останков
в глубины моря.
(Дзэами. Киоцунэ)[67]
вернуться

67

Перевод с франц. И. Эльфонд.

86
{"b":"169407","o":1}