Я вспомнил слова Сесилии о том, что Изабелла участвовала в каких-то странных опытах Джованни.

— Вы знаете, что ей снилось?

— Знаю. И должен вам сказать, что возненавидел ее деда — человека, с которым не был знаком. Темная была история.

Я откинулся в кресле, потрясенный тем, что в очередной раз приходилось убеждаться: Изабелла доверялась другим, а не мне, и другие знали о ней гораздо больше, чем я.

Профессор Сильвио вздохнул.

— Я сделал ее своим научным ассистентом, а затем соблазнил. Сначала действовал расчетливо, но затем, к своему ужасу, влюбился. Не сомневайтесь, в этом уже не было никакого расчета.

— Вы присвоили ее работу и опубликовали как собственную? — Мне вовсе не хотелось слушать об их любовных отношениях. Исповедь итальянца была посягательством на прошлое, которое Изабелла хотела сохранить от меня в секрете. И я, несмотря на собственные чувства, намеревался уважать ее желание. Но Сильвио гнул свое:

— Я даже собирался уйти от жены.

Поняв, что мне не отвертеться и придется слушать, я налил себе виски. Итальянец рассказывал о юной, задиристой Изабелле, которая являлась мне мимолетом и которую я, конечно, не знал.

— Она олицетворяла все, что меня раньше вдохновляло. Была даровита, дисциплинированна, и ее не ограничивали профессиональные правила и нелепые ограничения научной среды, сильно повредившие моему таланту. Когда я находился рядом с ней, то забывал о гнетущих меня многие годы принципах.

— Так вы стащили ее работу? — повторил я свой вопрос, желая, чтобы он хотя бы подтвердил, что совершил предательство.

— Она была молодой женщиной и иностранкой. Я никак не мог себе представить, что научное сообщество воспримет ее серьезно. По крайней мере так я оправдывался перед собой. Я не присваивал ее работу целиком. Пользовался фрагментарно — то здесь, то там. Она меня так и не простила.

— Поэтому вы пришли ко мне каяться? Исповедь умирающего?

— Нет, хочу увидеть его своими глазами. Убедиться, что он существует.

— Что увидеть? — Я прикинулся, что не понимаю его слов, потому что в мои планы совершенно не входило показывать ему астрариум.

— Мистер Уарнок, давайте не будем притворяться, — мягко улыбнулся Сильвио. — Два дня назад мне позвонили из Британского музея. Мы долго спорили, но в конце концов я заявил господину Уоллингтону, что ничего не знаю и ничем не могу помочь в его поисках. На следующий день я обнаружил слежку за своей машиной. У мистера Уоллингтона есть не очень приятные сообщники. Несколько лет он работал на принца Маджеда — довольно скверную личность, человека, склонного к насилию и, к несчастью, страстного коллекционера древностей, которые, как считается, имеют оккультные свойства. Позвольте мне сказать прямо: не в меру честолюбивый Маджед верит в силу устройства, о котором мы говорим, и не остановится ни перед чем, чтобы им завладеть. Я подозреваю, что астрариум у вас. Если так, ваше предположение оправданно: вы приобрели опасных и влиятельных врагов. Позвольте мне вам помочь.

По-прежнему не желая ни в чем признаваться, я все-таки спросил:

— Каким образом?

— Вы знаете, что астрариуму недостает второй половины — средства, которое приведет в действие его пружину. Если я покажу вам ключ, вы убедитесь в искренности моих намерений?

Сильвио полез в карман пиджака и достал завернутый в ткань предмет примерно четырех дюймов в длину. Развернул и показал нечто похожее на вилку с тонкой ручкой, отлитой из металла, похожего на железо. Вещь напомнила мне камертон. С одной стороны на нем было вырезано непонятное существо, с другой — торчали два зубца. Я взял у итальянца предмет и рассмотрел. Существо оказалось соколом с крошечным человеческим лицом — миниатюрной головой фараона.

— Это Ваз, ключ, — объяснил профессор, внимательно наблюдая за выражением моего лица. — Однако фигурка имеет портретное сходство не с Нектанебом Вторым, а с Рамсесом Третьим. Это один из многих фараонов, которые, как предполагается, могли править во время исхода евреев из Египта. На устройстве должны быть две выбитые одна под другой печати: Нектанеба Второго и Рамсеса Третьего.

Я тщетно старался подавить волнение. Отдельные археологические сведения сразу составили целостную картину истории астрариума. Желание вырвать у профессора ключ было почти непреодолимым. Почувствовав мое состояние, Сильвио отступил назад.

— Оливер, очень важно, чтобы вы осознали, что собой представляет ключ. Сокол на ручке символизирует Ба фараона, его душу-птицу. Таким образом, астрариум призван защищать не только фараона — живого человека, но и оберегать его дух в загробном мире.

«А Ба Изабеллы тоже находится под его защитой?» — подумал я про себя. И в следующую секунду удивился, что способен задавать себе такие дикие вопросы.

— Откуда у вас ключ? — спросил я профессора.

— Я его украл.

В голове мелькнула догадка, и я от неожиданности чуть не выронил Ваз.

— Украли?

— У коллеги — англичанки-археолога, которая в течение семестра преподавала в нашем колледже. Эту женщину Изабелла обожала. — Сильвио, словно ожидая удара, понурился.

— У Амелии Лингерст?

— Не могу гордиться своим поступком. — Итальянец вздохнул, и его лицо приняло виноватое выражение. Но простить его, того, молодого, я не мог. Если бы потребовалось, он бы не задумываясь уничтожил Изабеллу, а это было непростительно.

— Каким образом ключ попал к Амелии?

— За несколько лет до того, как я его украл, она обнаружила ключ на раскопках, но широко о своем открытии не сообщала.

— На раскопках в Бехбейт-эль-Хагаре? — Я вспомнил групповую фотографию с молодой Амелией, найденную в книге Изабеллы. Профессор, явно под впечатлением от моих слов, кивнул.

— Мозаика, мистер Уарнок, наконец принимает вид осмысленной картины.

— Но почему там?

— В Бехбейт-эль-Хагаре родился фараон Нектанеб Второй — еще один кусочек мозаики.

— Изабелла знала, что ключ у вас?

Сильвио поднял на меня глаза, кровь отхлынула от его лица, и он смертельно побледнел.

— Это самое ужасное, что я совершил. После того как она меня бросила, я надеялся, что могу воспользоваться ключом, чтобы подкупить ее и убедить вернуться, но она уже познакомилась с вами. — Итальянец помолчал. — Сюда меня привело чувство вины. Без ключа астрариум ничего не стоит. Мне следовало отдать Ваз ей.

Он откинулся в кресле и уткнулся лицом в ладони; сквозь редеющие волосы бледно просвечивал череп. Сильвио выглядел совершенно убитым, трудно было его не пожалеть. Но даже отбросив жалость, я понимал, что он мне нужен. Наступал решающий момент в моих поисках, а он владел ключом — в буквальном смысле слова. А без этого ключа я не мог двигаться вперед. Не было иного способа убедить его отдать Ваз, и я полез в рюкзак.

— Восхитительно! Он настолько безупречен в своем замысле, что я едва решаюсь его коснуться. Вы представляете, что значит этот предмет для трех великих религий? Тысячи лет назад этот инструмент держал в руках Моисей — иудейский, христианский и мусульманский пророк. Он воспользовался им в один из поворотных моментов библейской истории, чтобы раздвинуть воды Красного моря. Живое чудо. Не могу поверить, что вижу его своими глазами. — Лицо профессора Сильвио осветилось религиозным экстазом. Я узнал это выражение — так смотрела мать, когда я был маленьким. Оно означало слепую капитуляцию верующего, просветленное перенесение в духовное, что меня всегда смущало.

— Нам это доподлинно не известно. — Несмотря на бушующие во мне чувства, я решил оставаться на твердой почве.

Итальянец провел дрожащей рукой по крышке механизма.

— Не думал, что доживу до этого момента. — Он склонился над астрариумом. — Видите эти три диска?

Я кивнул. В душу закралось нехорошее предчувствие. Астрариум начинал вызывать во мне тревогу. Теперь, когда нашелся ключ, которым активировали механизм, он стал действовать на меня еще сильнее.

Дрожащие пальцы профессора ласкали шестерни.