— Рад бы признать, что такие случайные события имеют некий скрытый смысл, — ответил я. — Но не могу. Может, сказывается мое научное образование — кто знает? Но если бы нечто подобное случилось со мной, я бы посчитал это глупой шуткой.

— Перестань, Оливер, я же видел, как ты работаешь, — не все у тебя основано на холодной логике.

Я сознавал, что он прав, и от этого чувствовал себя неловко. Поэтому решил переменить тему разговора.

— Ты мне еще не рассказал, почему стал пожарным и тушишь нефтяные скважины.

Билл провел рукой по воде; капли, падающие с его пальцев, показались непомерно огромными — восхитительно вздувающимися мирами прохладной, прохладной влаги.

— Наверное, нравится искушать богов. Понимаешь, каждый раз, когда мы закладываем взрывчатку, я жду, что умру. Не могу отделаться от ощущения, что живу взаймы.

— Чувство вины оставшегося в живых?

— Я же сказал, что пропустил свой смертный день, братец. Вот и все.

Мы лежали на солнце и думали о том, что было недосказано между нами. Наконец Андерсон снова заговорил:

— Знаешь, я вовсе не имел в виду, что то, что произошло с Изабеллой…

— Понимаю, — оборвал я его и побрел в неглубокое озеро.

У кромки вода показалась мне теплой. Я оттолкнулся от берега и поплыл на глубину, где она была холоднее. Набрал в легкие воздуха и нырнул. Четыре гребка в зеленоватой воде, и подо мной показался песок, тянущиеся к свету водоросли, словно кисточками, щекотали тело. Холодные струи течения успокаивали пылающую кожу. Растопыренные, как лягушачьи лапы, пальцы рассекали воду в просачивавшемся сверху аквамариновом свете.

Я плыл вперед параллельно дну. Мелькнула стая крупных рыб, металлически-голубых под лучами подводного солнца, и, вспыхнув брошенными серебряными монетками, тут же метнулась в сторону. Я почувствовал, что мимо меня проплыло нечто большое и невидимое. По коже побежали мурашки, волоски на теле встали дыбом. Вспенивая воду, я поспешно повернулся, и как раз вовремя — успел заметить, как в лесу водорослей скрылись чьи-то голые ноги.

Секундой позже среди листьев показалась Изабелла — распущенные волосы облепили лицо, груди светились. Я замер в страхе, медленно опускаясь ко дну, а она грустно улыбалась, и ее лицо напоминало полупрозрачную, просвечивавшую сквозь зелень озера луну. Махнув рукой, чтобы я следовал за ней, Изабелла поплыла прочь, и я узнал знакомые движения. Борясь с паникой, я убеждал себя, что это не призрак.

Попытался ее догнать, но потерял в темном лабиринте. Хотел найти, рискуя запутаться в водорослях и поднимая тучи ила, но ничего не добился. Легкие разрывало от боли, и я ринулся к поверхности.

Задыхаясь, я вырвался на воздух и стал молотить руками и ногами, не понимая, куда плыть. Несколько минут не мог отдышаться, затем все-таки выбрался на берег и, рухнув на землю, остался лежать, свернувшись.

И тут услышал странный протяжный, жужжащий звук — вызывал мой спутниковый телефон. Я сел. Андерсон стоял и бешено махал руками.

— Ты в порядке? — крикнул он мне.

Дрожа, я поднялся на колени, стараясь собраться, но перед глазами по-прежнему стояло лицо Изабеллы.

— В порядке! — крикнул я, опершись о песчаный берег. — Просто не могу, покурив, плавать.

Спутниковый телефон продолжал звонить.

— Ответь! — крикнул я и, вновь войдя в воду, поплыл к нему.

Взволнованный голос Барри звучал словно издалека, будто он кричал сквозь стеклянную стену.

— Оливер, эта потрясающая штука — без сомнений, астрариум. Мне не приходилось видеть ничего настолько механически сложного.

— В каком смысле? Это древний артефакт?

— Я сломал себе мозги. Он не из бронзы, а из какого-то сплава, что может объяснить, почему он так хорошо сохранился. Обладает необыкновенными магнитными свойствами. В середине механизма имеется что-то вроде шестерни с двумя магнитами, которая должна вращаться. Слушай дальше — это вообще ни в какие ворота. Когда я стал определять возраст деревянного корпуса по углероду, то решил, что брежу. Повторил тест пять раз и всегда получал один и тот же результат.

— Какой?

— Дружище, астрариум не из эпохи Птолемеев. Он старше — из времен фараонов. Я обнаружил на нем два изображения Нактореба, известного также как Нектанеб Второй. Это тридцатая династия, что само по себе невероятно. Но еще более поразительно третье изображение — Рамсеса Третьего. Оливер, ты представляешь, какое это время?

— Понятия не имею, — прохрипел я. От страха и волнения мне с трудом удавалось говорить.

— Двадцатая династия! — выкрикнул в телефон Барри. — Около тысяча сто шестидесятого года до нашей эры, времени скитаний Моисея.

У меня пересохло в горле, сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот прошибет стенку желудка. Если астрариум — ровесник двадцатой династии, ему больше двух тысяч лет. Нет сведений, чтобы фараоны обладали подобной технологией. Если предположение подтвердится, это будет означать полный пересмотр истории, сроков начала цивилизации и нашего понимания древних египтян. И еще, что астрариум — ценнейшая вещь, стоимость которой невозможно представить.

— Это невозможно. Ты ошибаешься. — Я старался говорить спокойно.

— Дружище, я не ошибаюсь.

— Хорошо. Вернусь, как только смогу. А пока помалкивай. Слушай меня, Барри, никому ни слова. — От нахлынувших чувств закружилась голова, и я сел на землю. Представил Фахира, Амелию, Гермеса. Лицо Изабеллы. Как бы она обрадовалась, услышав то, что говорил мне сейчас Барри.

— Оливер, это открытие века!

— Обещай, что будешь вести себя тише воды ниже травы. Не хочу, чтобы нас засадили в тюрьму за хищение древних артефактов. Вернусь через пару дней. И ради Христа, будь осмотрительным.

Связь прервалась, прежде чем Барри успел ответить. Я посмотрел через плечо и с облегчением увидел, что Андерсон крепко спит на полотенце, а стиравшая белье крестьянка исчезла.

Я прилетел в Александрию через четыре дня. Взял такси и доехал из аэропорта до улицы Корнич, где жил Барри. Многоквартирный дом был построен в начале двадцатого века в стиле неоклассицизма и очаровывал своим осыпающимся великолепием. Барри много лет снимал здесь жилье, и у него был уговор с хозяйкой — сирийкой-христианкой мадам Тибишрани. Пышная вдова лет шестидесяти, живущая на первом этаже со своей увечной дочерью, сохраняла квартиру за Барри во время его продолжительных и зачастую необъяснимых отъездов и служила ему неофициальным почтовым ящиком, прилежно собирая его корреспонденцию. Она обожала австралийца, если требовалось — яростно бросалась на его защиту и терпела многочисленных молодых гостей (в основном женского пола), которые то и дело приезжали к нему пожить.

Квартира располагалась на третьем этаже и имела большой балкон, заворачивавший за угол здания. Я вышел из такси.

Солнце садилось, и его кроваво-красный глаз висел над морем, уже подернутым темнеющими ночными облаками. Над городом, отражаясь эхом, несся призыв к молитве — мелодичное причитание, неизменно затрагивающее какие-то струны в моей душе. Господствующее положение на площади занимала величественная белая мечеть Аббу эль-Аббас с двумя куполами и стройной башней минарета, словно тянущейся ввысь, к Богу.

К мечети небольшими группами шли верующие. Свежий, приправленный ароматом далеких стран ветер донес запах моря. Я обернулся на дом Барри, и у меня упало сердце — я сразу заметил: что-то не так. Обычно висевшие там птичьи клетки исчезли, ставни были закрыты. Ничего подобного я раньше не видел.

Швейцар пропустил меня внутрь без единого слова и снова занял место на черном пластмассовом стуле у лестничной клетки. Я взбежал по лестнице на третий этаж. Дверь квартиры Барри была закрыта. Волшебный глаз, врезанный в нее, чтобы оберегать жилье от зла, смотрел на меня, словно смеясь над моими растущими страхами. Я постучал медным молоточком, но никто не ответил.