Вагон оказался почти пустым. Откинув мотавшуюся голову спал старик в запятнанной, сохранившей следы дневных трудов джеллабе. Рядом сидела школьница, болезненно, как все подростки, сознающая собственное «я». В конце собралась группа крепких молодых ребят — их руки яростно жестикулировали, придавая весомость словам. Студенты университета, заключил я. Напротив меня расположилась хорошо одетая на западный манер женщина среднего возраста. Она улыбнулась и изогнула бровь. Я сделал вид, что не заметил, и продолжал смотреть в окно на сменяющие друг друга улочки. А рюкзак с астрариумом положил на колени и крепко держал.

Внезапно раздался визг покрышек, и рядом с трамваем притормозила машина. Погруженный в мысли, я опустил глаза и замер: второй раз за сутки я увидел Омара, теперь — на заднем сиденье автомобиля. Он меня увидел первым, холодно улыбнулся, затем подался вперед и, похлопав по плечу сидевшего перед ним человека, показал на мое окно. Тот обернулся.

У него было характерное лицо с тяжелым подбородком и темные, глубоко посаженные глаза. В них сквозили холодная угроза, жестокость и жгучая ненависть. На несколько мгновений мир куда-то отступил, я будто повис в пустоте — мы с незнакомцем смотрели друг другу в глаза. Меня охватил необъяснимый ужас. Но светофор неожиданно открыли, и трамвай дернулся вперед. Только что поднявшаяся в вагон пожилая женщина упала на пол, из ее хозяйственной сумки по всему трамваю раскатились гранаты. Несколько студентов бросились ей помогать и загородили машину. Воспользовавшись сумятицей я спрыгнул с другой стороны вагона и побежал в переулок.

К дому Гермеса я добирался кружным путем и оказался на месте после полудня. Темный подъезд наполнял запах жарящейся рыбы, откуда-то из глубины здания доносился детский плач. Когда я вошел, свернувшаяся в углу шелудивая собака важно подняла голову и безучастно посмотрела на меня. Затем с чувством выполненного долга сторожа снова растянулась на полу.

Я посмотрел на список жильцов. Фамилия Хемидес была выведена золотыми буквами рядом со словами «Квартира в пентхаусе». Записка от руки на арабском сообщала, что лифт не работает. Пришлось тащиться по лестнице пешком.

С крыши открывался великолепный вид. Прямо передо мной в окружении двух сфинксов, пронзая небо, возвышался столп Помпея. Колонна из красного мрамора была возведена в 300 году в память римского императора Диоклетиана, спасшего город от голода. Столп представлял собой великолепное зрелище, а за ним до самого Средиземного моря простиралась Александрия. Я осмотрел садик на крыше. Верхний этаж пентхауса занимала небольшая терраса с плетеной кушеткой, стульями и множеством подушек. Все это скрывалось в тени росшего в огромных глиняных горшках винограда. Качавшаяся между плетями медная музыкальная подвеска казалась необычным плодом, и ее атональное теньканье сопровождалось напевами Зигги Стардаста Дэвида Боуи. Это было странное сочетание. Я устало опустился на кушетку, не в силах забыть человека, ехавшего в машине с Омаром. Неужели совпадение? Не может быть! Но кто он такой и на кого работает? На египетское правительство, решившее беречь свои древности? Нет, тут что-то бесконечно более зловещее. Даже сейчас, находясь в безопасной квартире, я не мог стряхнуть гнетущее ощущение беды. Нет, для меня Александрия — гиблое место.

Впустивший меня мальчик, которого я посчитал скорее за компаньона Гермеса, чем за слугу, поставил передо мной на низкий столик чайник с мятным чаем, стеклянный стакан и начал разливать. Он был одет в сари, в ушах изогнутые дугой золотые серьги глаза подведены, губы в багряной помаде. На вид ему было лет тринадцать, и двигался он удивительно женственно. Классический пример катамита, подумал я. Здешняя традиция, уходящая в глубину веков. На ломаном английском с сильным американским акцептом, приобретенным явно в результате просмотра фильмов с черного рынка, он объяснил, что Гермес совершает ежедневную прогулку и вернется к трем. Слова сопровождались шквалом фривольных жестов.

Взгляд мальчика скользнул по рюкзаку, который я положил рядом с собой на кушетку и, словно защищая, накрыл рукой. Он оскалился идиотски невинной улыбкой. Затем, к моему изумлению, снял с узких плеч расшитый блестками шарф и принялся танцевать под музыку. Нелепое кружение было явно гиперболизированным повторением западного танца, который он видел пару раз в кинофильмах. Он запел высоким фальцетом, но голос то и дело срывался и становился басовитее. Пение этого мальчика-мужа, переплетавшееся с мотивами Боуи, было до странности красиво и трогало за душу.

Он шагнул ко мне, поводя бедрами в нескладной попытке совратить. А я не знал, то ли смеяться, то ли плакать, то ли бежать.

В этот момент в дверях, ведущих на террасу, показался Гермес.

— Уста! — крикнул он и хлопнул в ладоши.

Мальчик тут же прекратил танец, уныло поплелся к проигрывателю и снял долгоиграющую пластинку.

Гермес вышел на крышу, и я встал поздороваться с ним. Он был одет в расшитый кафтан, между прядями жидких крашеных волос поблескивали жемчужные серьги, на морщинистой шее красовалось ожерелье из такого же жемчуга. Он напоминал современного алхимика, купившего аксессуары в хорошем магазине беспошлинной торговли. Щелкнув пальцами, Гермес приказал мальчику оставить нас вдвоем.

— Прошу прощения, — начал он. — Глупый парень мечтает стать рок-звездой и жить в Нью-Йорке. Хотя должен сказать, что он не без таланта. Рад вас видеть, Оливер. Допивайте чай.

Я поставил рюкзак на стол перед Гермесом и сделал глубокий вдох. Быстро, чтобы не дать себе времени ни о чем пожалеть, открыл застежку.

— Я тут кое-что принес. Кое-что, по поводу чего мне нужен ваш квалифицированный совет.

Гермес откинул клапан рюкзака и очень осторожно вынул из него астрариум. Нежно, будто совершая акт любви, развернул ткань, в которую я закутал артефакт. Поставил на стеклянный столик и, пробормотав что-то вроде молитвы, расслабился.

— Бедняжка Изабелла… так близко от открытия… — Он поднял на меня глаза. — Кто-нибудь еще это видел?

— Только один человек. Но он мертв. Подозреваю, что его убили. — Я ждал, что Гермес будет потрясен, и меня разочаровала его реакция.

— В наше время несчастные случаи не редкость. Я считаю такую тенденцию историческим феноменом. Мы живем в эпоху случайностей. — Таков был его загадочный комментарий.

Я нахмурился. Могло быть и такое объяснение, но меня раздражала склонность Гермеса к мистицизму, более мрачному и приземленному, чем у Изабеллы.

— Я польщен, что вы принесли этот инструмент сюда, — продолжал он.

— Надеялся, что вы сумеете прочитать надписи на дисках, — закинул удочку я.

— Разумеется, попробую. — Египтолог достал из кармана очки и взглянул сквозь них. — Два языка узнаю сразу: греческий и вавилонский. И конечно, иероглифы. Но есть еще и четвертый, которого я не знаю. Это займет некоторое время. Надо будет сделать на резине оттиск выгравированного текста. Оставьте инструмент у меня, и к завтрашнему вечеру я выполню перевод.

Я колебался, не желая расставаться с астрариумом на ночь и понимая, что одно его присутствие в этой квартире ставит под угрозу жизнь Гермеса. Мысль, что я невольно могу стать причиной еще одного убийства, казалась невыносимой. Перед глазами возник труп австралийца — окоченевшие пальцы скрючены, на шее красный след от удавки. Я поднял глаза — Гермес пристально смотрел на меня.

— Даю вам четыре часа. Подожду здесь, пока вы работаете.

— Вы должны мне доверять.

— Четыре часа. У меня есть на то свои причины.

Египтолог рассмеялся и протянул мне руку.

— Осторожный человек — мудрый человек.

— Осторожный человек — живой человек. А я дал обещание.

— Боюсь, астрариум потребует новых жертв. За вами следили?

— Я от них оторвался.

— Хорошо. В Александрии шпионы повсюду. Люди втираются друг к другу в доверие, а затем доносят. Вот такая царит постыдная распущенность. Пойдемте, подождете у меня в приемной.