Вилла семейства Брамбиллов, хотя и обветшавшая, все еще производила сильное впечатление. Когда такси остановилось у украшенного мраморными колоннами входа, я ощутил знакомое чувство робости. Здесь ясно чувствовалось, из какого богатого, хотя и потерявшего все свои деньги рода происходила Изабелла. Я же ничего собой не представлял. Мой отец был шахтером, а мать — ирландкой-католичкой, женщиной глубоко религиозной, сильно огорчившей своих родителей тем, что вышла замуж за протестанта. Мне всегда казалось, она так и не простила отцу, что тот оторвал ее от семьи. Мать была учительницей музыки и возлагала на своих детей куда большие надежды, чем прагматичный, не боявшийся трудностей отец, который считал, что сыновьям следует по его примеру спуститься в шахту. Несмотря на постоянные разногласия, брак родителей был союзом по большой любви. И когда два года назад мать умерла, отец почувствовал себя совершенно потерянным, как лишившийся управления корабль.

В детстве я считал, что если Бог существует, то он покинул родителей в их нужде. Мне казалось, чем беднее люди, тем они религиознее — своего рода отречение от ответственности за свою судьбу. В результате я ушел от католицизма, в университете увлекся социалистическими идеями и в итоге пришел к материализму.

Вылезая из такси, мы с Изабеллой заметили желтый спортивный «фиат».

— Машина Гермеса, — настороженно заметила жена. — Забавная встреча.

Я с удивлением посмотрел на нее. Обычно Изабелла радовалась, если предстояло увидеться с Гермесом — одним из ее немногочисленных менторов.

— Мне казалось, Франческа его терпеть не может?

— Так оно и есть. Но сегодня день рождения деда, и Гермес пришел, как делал это при его жизни. Бабуля слишком хорошо воспитана, чтобы ему отказать.

Гермес Хемидес был египтологом и старинным другом деда Изабеллы. Когда Джованни Брамбилла умер, Гермес подружился с его внучкой и стал делиться своим увлечением — я бы сказал, одержимостью — мистицизмом, астрологией и спиритуалистической философией. Признанный переводчик, он проводил часы с Изабеллой, склонившись над иероглифами, которые ей требовалось перевести. Изабелла полностью ему доверяла, и хотя я не одобрял влияния египтолога на мою жену в вопросах мистики, не мог не оценить его сдержанный юмор.

После обеда мы пили кофе в зимнем саду и ждали, когда подадут апельсиновый джем, которым традиционно завершалось угощение. Франческа и Гермес сидели напротив друг друга. Франческа — на стуле, напоминавшем деревянный трон восемнадцатого века в стиле барокко, антикварной вещи, которую она умудрилась не продать. В восемьдесят лет эта женщина сохранила осанку балерины и являла собой воплощение классического европейского изящества. Глядя на нее, невольно приходили мысли о Риме 1930-х годов. Окрашенные черные волосы были уложены короткой, рельефной волной, морщинистая оливковая кожа натянута на скулах, и вся внешность Франчески Брамбиллы говорила о том, что эта женщина была воспитана для красоты и власти.

Гермес расположился в кожаном кресле. Его длинные, седые у корней волосы ниспадали на плечи крашеными красноватыми кудряшками. Он мог бы сойти за постаревшую женщину — иллюзия, которая подкреплялась полным отсутствием растительности на лице. В золотисто-карих глазах мелькали желтые искорки, что говорило о необычном смешении крови. Овалом лица он напоминал суданца, но тонкие губы делали его похожим на европейца. Узловатые от артрита руки давали представление о его истинном возрасте — Изабелла мне сказала, что Гермесу около семидесяти.

На столе появилась серебряная чаща с джемом. Из густой золотистой массы, словно лебединые шеи, тянулись десять серебряных ложечек. Они символизировали членов семьи, большинство которых уже давно умерли. Аадель поставил на инкрустированный жемчугом и деревом стол четыре стакана с водой. Я быстро запил горьковато-сладкий вкус джема и потянулся за маленькой чашкой густого кофе.

Изабелла никак не могла расслабиться. Она поднялась, подошла к окну и открыла ставни. И словно вызванная этим жестом, на небе сверкнула молния. Мгновением позже послышался дальний раскат грома.

Франческа недовольно вздохнула.

— Неужели ты считаешь, что погода может измениться по твоему желанию? Сядь, Изабелла! От бурлящей в тебе энергии я начинаю нервничать.

— Ваша внучка рвется туда, на свободу, чтобы схватиться со стихией и добыть свой Святой Грааль, — с налетом театральности заметил Гермес. — Археология — благородное призвание. Оно требует от нас качеств первопроходца.

— Пожалуйста, Гермес, не подталкивайте ее, — попросил я. — Хотя бы не в такую Богом проклятую погоду.

— Барри Дуглас погружался и не в такую погоду, — заявила Изабелла, не отрывая взгляда от потемневшего неба.

— Барри Дуглас сам признает, что специально идет на риск, — возразил я. — Его привлекают только незаконные авантюры или победы над женщинами.

Изабелла подавила смешок, а Франческа бросила на меня неодобрительный взгляд.

Барри Дуглас был нашим общим другом — блистательным австралийцем, многие годы прожившим в Александрии. Он реставрировал археологические артефакты, специализируясь на изделиях из бронзы. А если не работал, его можно было легко найти в барах, где я частенько составлял ему компанию — его дерзкий юмор и приземленность служили хорошей передышкой от неистовой суматохи города.

Франческа повернулась ко мне.

— Вы должны сказать моей внучке, чтобы она прекратила свои нелепые поиски. Именно такая одержимость погубила моего мужа.

— Джованни погубила национализация, — пробормотал Гермес.

Франческа бросила тревожный взгляд на Ааделя. Даже я понял, что старый египтолог хватил через край. В стране, которая только-только с трудом переходила от прошлого колониального феодализма к более демократичному социализму, такие суждения опасно произносить вслух. Недавно усилия президента Садата вписать Египет в свободный мировой рынок вызвали продуктовые волнения. Когда в одночасье продовольственные карточки потеряли всякую ценность и стало невозможно достать рис, хлеб и даже газ, чтобы приготовить пищу, люди взбунтовались.

— Ш-ш-ш… Я не потерплю в своем доме таких радикальных высказываний! — прошипела матрона. — Мне надо думать о безопасности семьи.

Вражда между стариками стала осязаемой.

— Баста![4] — вмешалась Изабелла. — Бабушка, благодаря этому открытию я стану известной. Подожди, вот увидишь.

— Оно тебя прикончит, — зловеще пообещала Франческа. — Не надо было позволять тебе учиться в университете.

Дед восхищался Изабеллой, но бабушка пришла в ужас, когда внучка отправилась изучать археологию в Леди-Маргарет-Холл в Оксфорде. Франческа придерживалась традиционных взглядов и мечтала о престижном браке для Изабеллы. А вместо этого появился я.

— Ты бы, наверное, гордилась, если бы я подцепила миллионера, как моя мать? — парировала Изабелла.

Франческа сделала вид, что плюет в ладошку. Она терпеть не могла невестку.

— Полагаю, я должна быть счастлива, что вы хотя бы поженились. Но меня совсем не радует, что он англичанин. — Она повернулась ко мне и резко бросила: — Вы же в курсе, что во время войны англичане посадили моего мужа в концентрационный лагерь в пустыне.

— Вместе с другими националистами, которые выступали против союзнических сил. У англичан не было иного выхода. В противном случае дед пошел бы воевать за Роммеля. Англичане просто защищались. Кроме того, бабушка, называть то место, где он сидел, концентрационным лагерем — преувеличение. Не забывай, дед был членом фашистской партии. — Все это Изабелла выпалила прежде, чем я успел ответить.

— Он был националистом, любил Италию и, да, носил рубашку Муссолини, пока дуче не издал смехотворные расистские законы, которые положили конец партии в Александрии. В то время мы все друг друга знали — евреи, копты, католики, греки. Между нами не возникало проблем. — Франческа тяжело вздохнула, явно сдерживаясь, чтобы не перекреститься. — Британец и атеист! За что мне такое?