— А что мне было делать? Молчать? — плачущим голосом вскричал юный Крайтон, обращаясь к матери. — Тут не допросишься денег на покупку паршивого форда, а этот человек предлагает миллионы!..

— Помолчи, Джозеф, — сказала миссис Крайтон, — и не перебивай отца.

— Да, Джозеф, сын мой, потрудись не перебивать меня. То, что я открою тебе сейчас, ты должен был узнать лишь в день своего двадцатилетия. Так решили мы некогда с твоей дорогой мамой. Но сегодняшний случай вынуждает меня изменить это решение. Ты согласна со мной, Дорис?

— Да, друг мой.

— Благодарю тебя, Дорис. — Мистер Крайтон повернулся к Брокару. — Мистер Брукер, поначалу мой рассказ предназначался для вас одного, но вышло так, что вы становитесь свидетелем нашего большого и печального семейного события. Вы мне сразу пришлись по душе, мистер Брукер, и я не сомневаюсь в вашей скромности…

— О, поверьте!.. — Брокар приложил руку к сердцу.

— Итак, сын мой, приготовься выслушать краткую, но жестокую повесть, которая потрясет твою юную душу и заставит тебя в согласии со мной и твоей доброй матерью сказать: «Я готов довольствоваться самой скромной долей, лишь бы не прикоснуться к этому греховному африканскому богатству, завещанному мне моими предками!..» Известно ли тебе, сын мой, кем был твой прадед, а мой дед, Джеймс Крайтон?

— Мой прадед был полковником английской армии, — Джозеф поднял от пола свои злые глаза и выпятил куриную грудь. — Я горжусь своим прадедом!

— Твой прадед был убийцей, сын мой, — с мрачной серьезностью сказал мистер Крайтон, — а военный чин ничего не значит перед лицом всевышнего. Он был жестоким, беспощадным убийцей, он сгубил тысячи человеческих жизней, и перечень его преступлений так велик, что даже бесконечное милосердие божье не спасет его от геенны огненной. В нашем семейном архиве сохранились его письма из Африки, — ты должен их прочитать, Джозеф! — в которых он похваляется тем, что его солдаты после усмирения одного негритянского племени притащили в лагерь сто восемьдесят голов, насаженных на штыки, и два бочонка отрезанных ушей… «Прекрасное дело, — заключает он это письмо, — и хороший почин!» Твой прадед убивал без разбора мужчин, юношей, стариков, женщин и детей. Это поголовное убийство он уподобляет в своих письмах «охоте на зайцев», называет его «лучшей школой для хороших стрелков»…

— Так ведь то была война! — дерзко вскричал Джозеф. — На войне всегда убивают!

— Замолчи, сын мой! — В голосе мистера Край-тона зазвучал гнев. — Я знаю, время и лживая легенда услужливо превратили подлое убийство безоружных людей в войну! Но и на войне честные воины не убивают стариков, женщин и детей… Да что говорить, — воскликнул он с горечью, — все благополучие нашей Англии в течение столетий зиждилось на беспощадном истреблении черных и желтых народов, на их крови и поте! Многие государства повинны в этом великом преступлении, но наша Англия больше всех! Она возвеличивала и щедро награждала своих наемных убийц, и твой прадед, опустошивший огнем и мечом земли нынешней колонии Буала, получил от короны за условные три фунта стерлингов в вечную собственность африканскую территорию, равную по величине лондонскому графству. Вот на чем основано наше фамильное право собственности на африканские земли: оно получено ценой тысяч жизней и рек человеческой крови, пролитой твоим прадедом, сын мой!..

Джозеф угрюмо молчал, и трудно было сказать, какие чувства таил он сейчас в своей узкой груди, обтянутой кургузым пиджачком.

— Джозеф, — сказала миссис Крайтон, видимо хорошо знавшая своего сына, — не упрямься, открой свое сердце тому, что говорит отец. Это большая правда, ты не часто услышишь ее от людей.

— Да я слушаю, чего там…

Мистер Крайтон сидел, низко склонив голову, словно под тяжестью того, что уже поведал и еще собирался поведать сыну.

— А известно ли тебе, Джозеф, — снова заговорил он, — кем был твой дед, а мой отец, Уильям Крайтон?

— Он был плантатором, ты же сам говорил… — хмуро отозвался юный Крайтон.

— Он был палачом, Джозеф, — тихо, но четко произнес мистер Крайтон, и лицо его покрылось бледностью. — Нелегко говорить такие слова о родном отце, но я выстрадал их, сын мой. Мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда отец взял меня с собой в Африку, на наши плантации в Буала, чтобы, как он говорил, приучить меня «к делу». Эти плантации, Джозеф, по царившей в них жестокости можно уподобить только гитлеровским лагерям смерти, а твоего деда — коменданту лагеря смерти!.. И вот, сам изощрившийся в ремесле палача, отец пытался обучить и меня этому страшному ремеслу. Он заставлял меня присутствовать при наказании провинившихся негров. Вся вина их состояла в том, что, доведенные до полного изнеможения непосильным трудом, они в бессилии опускались на землю. В назидание другим их поднимали ударами плетей из слоновой кожи, связывали веревками, натирали перцем и соленой водой и выставляли под палящее солнце. Так поступали и со стариками, и с беременными женщинами, и с детьми. Если в какой-нибудь деревне люди отказывались от адской работы на плантациях и убегали в лес, их ловили и по приказу отца отрубали им правую руку. Я находился при отце, когда служившие у него наемные убийцы в качестве доказательства расправы принесли ему двенадцать отрубленных рук, в том числе три ручонки маленьких детей… Все это было, Джозеф, я видел это собственными глазами! Еще сейчас, тридцать лет спустя, звучит в моих ушах голос отца: «Учись, Дэвид, как надо поступать с этими черными скотами, чтобы заставить их работать!..» Благодарение богу, я не научился этому, темной ночью сбежал я с плантаций и три недели добирался на лодке и пешком до железной дороги. Когда я вернулся домой, в Англию, я написал отцу письмо, в котором навсегда отрекся от всякого родства с ним. Это письмо ты также найдешь в нашем семейном архиве, Джозеф. Десница всевышнего вскоре покарала твоего деда: он потерял не только единственного сына, но и самую жизнь свою. Желтая лихорадка, косившая негритянское население, изнуренное голодом и непосильной работой, свалила и Уильяма Крайтона. Несмотря на могучее здоровье, он сгорел от болезни в несколько дней. Он умер, не раскаявшись в своих великих грехах. Мне рассказывали, что в последние часы перед смертью он еще отдавал приказания, чудовищные по своей жестокости. Так глубоко был уверен этот слепой человек в своем праве распоряжаться жизнью и достоянием таких же божьих созданий, как он сам, только с иным цветом кожи…

Силы мистера Крайтона были, видимо, на исходе, лоб покрылся испариной, щеки посерели, голос спал почти до шепота.

— Передохни немного, Дэвид, — миссис Крайтон встала, подошла к мужу и ласково положила ему на плечо свою маленькую изящную руку.

— Ничего, дорогая, я близок к концу моего печального рассказа. — Мистер Крайтон притянул к губам и поцеловал руку жены.

— Да поможет тебе господь, Дэвид…

Мистер Крайтон глубоко вздохнул, словно набирая силу, и продолжал:

— После смерти Уильяма Крайтона — ты слышишь, Джозеф, я называю по имени этого чужого мне человека! — я остался его единственным наследником и тогда привел в исполнение план, который взлелеял еще в пору пребывания на плантациях. Я отозвал и уволил всех служащих плантаций, а самую землю отдал в безвозмездное пользование живущим на ней неграм. Я не получаю с моих африканских земель ни единого шиллинга дохода. Да я и не считаю себя их собственником. Но установленное законом право собственности позволяет мне уберечь эту землю и ее обитателей от злодеев, подобных Уильяму Крайтону, а таких еще немало в наших африканских колониях и подопечных территориях. Я обладаю скромным состоянием, нажитым в поте лица, и ничем не могу помочь маленькому негритянскому племени, которое тиранили мои предки. Но я никому и никогда не дам их в обиду. Каждый год мой поверенный мистер Эгберт Хиббинс направляет за мой счет в Буала человека, который проверяет на месте, не нарушил ли кто границы моих владений, не ущемил ли кто права моих черных братьев…