Ему не хватало силы, но он восполнял ее недостаток ловкостью. Снова и снова Малькольм бил рыжего по лицу и телу. Наконец мужчина уронил нож на пол, и Малькольм наклонился, чтобы поднять его. Но едва разогнувшись, он понял, что угодил в ловушку.

Бородач заехал своим мясистым кулаком в лицо Малькольму, прямо в щеку. От мощного удара у него закружилась голова. Сильная боль на какое-то время дезориентировала его — и это позволило бородатому ударить его кулаком по другой щеке. Невыносимая боль наполнила голову Малькольма, мир вокруг словно заволокло туманом.

И тут последовал удар кулаком в челюсть.

Стало темно.

Тишину тьмы прорезал звук. Он разорвал его вязкий сон, и хоть Малькольм и не понял природу звука, тот явно требовал, чтобы он пробудился.

Малькольм распахнул глаза, и голову снова наполнила боль. Он не знал, как долго пробыл без сознания, но звуков драки больше не было слышно.

Но вот снова раздался пронзительный крик. Кричал ребенок.

Малькольм попытался сфокусировать взгляд. Он увидел свою младшую сестру, Уиллоу. Кто-то тянул ее к очагу на кухне.

Рыжебородый прижал тельце восьмилетней девочки к груди, ее ножки беспомощно болтались в воздухе. В другой его руке, сжатой в кулак, была ее маленькая ручка.

Мужчина в килте вытащил из огня железяку, ее край раскалился докрасна. Малышка пыталась вырваться, красивые светлые локоны растрепались, но ее силенок было недостаточно. Она пронзительно закричала, когда раскаленный конец железной палки приблизился к ее руке.

Малькольм хотел прийти ей на помощь, но не мог пошевелить и пальцем. «Прекрати сейчас же!» — хотел закричать он, но с его губ не сорвалось ни звука.

Внезапно он почувствовал, как кто-то тянет его по полу. Один глаз Малькольма заплыл, но другим он мог кое-что видеть. Его проволокли мимо тела его матери, безжизненно лежавшего на полу. Затем мимо братьев, Томаса и Хэмиша, которые лежали в луже собственной крови. И наконец, он увидел Джона, своего отца, с полуоткрытыми глазами, настигнутого вечным сном. Совсем как вепрь, которого принесли с охоты.

Красивая рукоять, сделанная из оленьего рога, торчала из его груди.

При виде этой ужасающей картины Малькольм зажмурился. Крик, даже если бы он смог его издать, не стер бы этот образ из памяти. Его сестры-двойняшки, Шона и Уиллоу, и младший брат Кэмран забились в угол. Они плакали, прижимая к себе свои обожженные руки.

— Что с этим? — спросил кто-то, стоявший над ним.

— Тоже поставим клеймо.

— Тогда засунь железо опять в огонь.

Несколько секунд спустя раскаленный добела удар боли обрушился на его ладонь. Малькольм был беспомощен и не смог этому помешать. Бессилен дать сдачи, бессилен даже просто закричать. Но его безответное тело все еще могло ощущать каждый мучительный нюанс жгучей боли на тыльной стороне кисти. Малькольм с отвращением почувствовал запах собственной горелой плоти.

— Мы не можем взять его с собой.

— Почему нет?

— У него из уха течет кровь. Долго не протянет.

— Может, оклемается?

— Подумай, приятель. Другие могут идти. А этот без сознания. У нас нет лошади, чтобы перевезти его. Три отщепенца. Этого более чем достаточно в качестве компенсации.

Обожженная рука доставляла адские муки, затмевая даже ужасную пульсирующую боль в голове и шее. Но еще мучительнее было смотреть, как его младших сестер и брата силой уводят из дома. Осиротевшие, изуродованные, напуганные — они должны были покинуть родные стены в сопровождении захватчиков. И прежде чем в очередной раз потерять сознание, Малькольм успел подумать: «Я найду их».

Глава 1

Кенсингтонский дворец, Англия

1819 год

«Королевский бал очень похож на любой другой. Тут можно увидеть все тех же гостей, что и везде, отведать те же блюда, поучаствовать в тех же разговорах. Однако посетив слишком много балов, вы можете оказаться на краю гибели.

Это и произошло с неким джентльменом и его женой, которые вдруг обнаружили, что их деликатно выпроваживают с торжества по случаю дня рождения принцессы. Этот недалекий джентльмен вслух выразил свое недовольство напитками, предложенными на приеме герцога Кентского, и решил похвастать перед принцем-регентом своей собственной коллекцией дорогого алкоголя.

Совет тем, кто бывает при дворе: никогда не говорите, что вам не нравится шампанское. Одно дело быть знатоком утонченных наслаждений, и совсем другое — требовать их.

К сожалению, этого самого человека с его особыми вкусами никогда больше не пригласят ко двору. Так что пусть лучше вас зовут взыскательным и высокомерным, чем назовут изгнанным».

Серена Марш поднесла бокал шампанского к губам. Оно было совсем недурно. Пора подумать о нем, а не о своей статье. Вежливое, но несомненное изгнание лорда и леди Ламоро, произошедшее сегодня вечером, предоставило ей как раз тот материал, который требовался для еженедельной статьи в разделе светской хроники под названием «Рейдж пейдж».

Серена склонилась над каменной балюстрадой. Внизу люди в пышных нарядах кружили по саду, как конфетти. Рядом с розовыми кустами принцесса Августа благожелательно болтала с группой парламентариев.

— Вы Серена Марш?

Серена обернулась. К ней подошли две дамы, и она могла поклясться, что это родственницы. Одна была уже пожилая, с лицом, сморщенным, как корявый ствол дерева, другая, видимо, приходилась ей дочерью.

— Да, это я.

Морщины на лице старухи обозначились резче, когда она расплылась в улыбке.

— О, мисс Марш, как приятно наконец с вами познакомиться! Просто обожаю вашу колонку! Я читаю ее каждую среду в «Таун крайер».

— И я тоже, — встряла младшая.

— Вы очень добры, миссис…

— Леди Джеральдин Хьюитт. А это моя дочь, леди Мария Энстром. Мы с друзьями умираем со смеху над вашими остротами! Не далее как вчера мы пили чай с Камберуэллами, и ваша колонка стала единственной и неповторимой темой разговора на весь день. Как вы там назвали голландского придворного, любившего покушать? A-а, вот, припоминаю… «человек на все перемены блюд».

Леди Хьюитт захихикала, вынудив Серену улыбнуться.

— В жизни так не смеялась. Он и правда настолько неотесан?

Серена выразительно закатила глаза.

— Вне всяких сомнений. Вам повезло, что вы не видели его кошмарный парик. Я уверена, что его волосы не были такого цвета даже в юности — впрочем, юн он был лет триста тому назад. Вряд ли ему удалось кого-то одурачить. С возрастом волосы не становятся чернее.

Дамы рассмеялись.

— Больше всего мне понравилась история, — заметила леди Энстром, — о французской аристократке, которая развелась с мужем из-за его расточительства. — Леди Энстром повернулась к своей матери. — Эта статья называлась «Пока долг не разлучит нас».

Их хихиканье разнеслось по всему саду, согревая Серене сердце. Если что и могло доставить ей удовольствие, так это моменты, когда ей цитировали ее же статьи.

Леди Энстром сияющими глазами воззрилась на Серену.

— Хочу обратить твое внимание, мама, на то, как изысканно платье мисс Марш.

— О да, оно очаровательно, — подтвердила леди Хьюитт.

Белый шелковый наряд Серены был расшит золотой нитью по вороту, рукавам и подолу. Волна накрахмаленного кружева располагалась веером вокруг шеи. Золотистые локоны были собраны высоко на голове. Сложную прическу украшала нитка жемчуга.

— Большое спасибо, — отозвалась она, розовея от удовольствия. Скромность не позволила ей сказать, что она сама придумала фасон. — Его сшил очень талантливый портной из Орлеана. Французы гораздо лучше управляются со швейной иглой, чем со штыком.

Леди Хьюитт улыбнулась, поставив свой стакан на перила лестницы.

— Признайтесь, о ком вы напишете в следующей статье?

Серена ухмыльнулась:

— Моя дорогая леди Хьюитт. Вы знаете, я не называю имен в своей колонке. И даже если я напишу о ком-то, присутствующем на этом балу, я не буду настолько бессердечной, чтобы раскрыть его инкогнито.