Рита пересаживается за руль «люмины», а Джерри тащит лед в «БМВ». Проверив, точно ли против обрыва стоит машина, я отпускаю ручной тормоз, включаю нейтралку, затем опускаю водительское окно и выхожу. Понимаю, что открытое окно в такую погоду вызовет подозрения, но я рассчитываю лишь выиграть время, а не совершить идеальное преступление. К тому же иного способа привести автомобиль в движение, находясь снаружи, я не вижу.

Джерри кладет льдину на педаль газа, и стрелка тахометра зашкаливает за 4000 оборотов. Как только он отходит, я накидываю шнур на ручку автоматической коробки передач, протягиваю оба конца в окно и захлопываю дверь.

В глубине души я понимаю — по этому случаю следует произнести несколько слов или хотя бы попросить кое у кого прощения. И я извиняюсь перед родителями, выражаю надежду, что они смогут меня понять. Затем тяну за концы шнура до тех пор, пока рукоятка коробки передач не устанавливается в положение «передний ход», а когда задние колеса «БМВ» начинают прокручиваться по сырому асфальту, отпускаю один конец, и машина направляется прямиком к обрыву.

Какое-то мгновение я размышляю над тем, что будет, если машина отклонится от курса, или если льдина скатится с педали акселератора, но «БМВ» с ревом входит в проем, ударившись о камни, летит с отвесной скалы, круто пикирует и исчезает из виду.

Джерри бежит к краю обрыва и глядит вниз. Знаю, нужно поскорее убираться отсюда, пока никого нет, однако хочу увидеть сам. Я подхожу как раз, когда слышен отдаленный всплеск, — «БМВ» ударяется крышей о воду. Несколько минут машина плавает колесами вверх, затем скрывается в волнах.

Джерри поворачивается ко мне:

— Чувак, это было нечто!

Если не обратить внимания на несколько чуть сдвинутых с места больших камней, ни за что не догадаешься, что с утеса сорвался автомобиль.

Рита заводит «люмину».

— Эй, вы! Концерт окончен! Поехали отсюда!

Джерри забирается на заднее сиденье, а я сажусь рядом с Ритой. Убедившись еще раз, что ни в одном из направлений нет машин, она разворачивается, и мы той же дорогой едем назад.

— Проблемы? — спрашивает Рита.

Я качаю головой.

Упакованные вещи родителей лежат в багажнике «БМВ». Мы с Ритой были в перчатках, так что отпечатков пальцев не останется. Лед растает. А к тому времени, когда машину обнаружат — если это вообще случится, — отсутствие тел скорее всего отнесут на счет приливов, течений и падальщиков.

По крайней мере я на это надеюсь. Рано или поздно до кого-нибудь дойдет, что родителей нет дома, и, несмотря на то, что улики мне удалось уничтожить, меня все равно будут подозревать в причастности к их исчезновению. Съев однажды часть своей матери за ужином с подружкой-зомби, вы прекрасно понимаете, что стали на путь, который большинство людей не приемлет.

По дороге между Биг-Сюр и Кармель нам встретилась лишь одна машина, а в Монтерее на рассвете почти нет движения. Свернув с дороги, за закрытой бакалейной лавкой мы нашли мусорный контейнер и избавились от грязного постельного белья и одежды, которая была на мне и Рите. Смена лежит в рюкзаке, и Джерри, разинув рот, смотрит, как Рита переодевается в свое. По какой-то причине наблюдать за мной ему не так интересно.

Джерри везет нас прочь из Монтерея, и меня вдруг осеняет, что до Энни всего лишь пять минут езды. Нет ничего проще, чем заехать к ней и сказать, что я все еще здесь и все еще люблю ее. Я почти представляю, как подхожу к парадной двери, и вижу выражение ее лица, когда она откроет мне. Однако это создаст кучу всевозможных проблем, не только для Энни, но и для меня, и осложнит нынешнюю ситуацию. Лучше бы моя бывшая свояченица с мужем не узнали, что я ошивался в их околотке, а то пропадут мои усилия замести следы.

Впрочем, даже если не брать в расчет осмотрительность, встреча с Энни не кажется хорошей идеей.

Во-первых, фактически я больше ей не отец. Теперь я это понимаю. Убийство и пожирание собственных родителей в каком-то роде проливает свет на твою подлинную сущность. Пусть в памяти Энни я останусь таким, каким был раньше. Человеком. Любящим отцом и примерным сыном. Во-вторых, я думаю, ни ей, ни мне не станет лучше, если она поймет, до чего я дошел. Не знаю, что бы я сказал или сделал и какую роль играл бы в ее жизни.

К тому же мне отвратительна сама мысль, что при виде дочери я буду думать о том, как бы запечь ее со спаржей и сыром.

Если у вас осталась недоеденная человечина, можно воспользоваться следующим прекрасным рецептом: смешайте ¹/₂ фунта отварных макарон, 1¹/₂ пинты томатного соуса, 2–3 чашки нарезанной кубиками вареной человечины, ¹/₄ фунта спассерованных грибов, немного измельченного чеснока, соли и перца. Выложите в смазанную маслом форму, посыпьте тертым сыром и запекайте без крышки в течение 30 минут при температуре 375 градусов. Этого количества достаточно на шесть порций.

После того ночного перекуса с Ритой в прошлую субботу я уже три дня ем свежую человечину на завтрак, обед и ужин. Копченая человечья грудинка, буррито с человечиной, сандвичи с человечиной и сыром, жареная человечина, бургеры с человечиной, жаркое из человечины, чел-строганоф, человечина под соусом терияки, спагетти с фрикадельками из человечины и старая добрая тушеная человечина.

И результат налицо!

Левая нога еще не до конца устойчива, и хожу я пока не совсем ровно, но уже не заметно разницы в строении левой и правой лодыжек. Большая и малая берцовые и таранная кости, похоже, полностью срослись, и все связки восстановились.

Помимо лодыжки, у меня теперь работает левая рука, мускулы и кости которой выправляются с каждым днем. Швы полностью зажили. Купленная мамой косметика за ненужностью валяется на дне мусорного ведра.

Хотя цвет лица у меня пока бледный, все оттенки серого полностью исчезли. Частота биения сердца теперь двенадцать ударов в минуту, что на 100 процентов больше, чем когда оно забилось впервые. Если так пойдет, к Рождеству оно будет биться быстрее шестидесяти ударов.

Я потею. Я разговариваю. Я дышу, по моим венам перекачивается жидкость, во мне действуют с полдюжины других физиологических функций, восстановить которые я и не мечтал. Впрочем, я уже и не удивляюсь всем этим переменам. Теперь настал черед понять и принять то, чем я становлюсь. Чем мы все становимся.

Мы выздоравливаем. Превращаемся в подвид человеческих существ. Неоживые. Самовосстанавливающиеся, ходячие мертвецы. И если мы с Ритой представляем собой подтверждение тому, что может случиться, когда регулярно питаешься свежей человечиной, то мне не терпится поделиться мамой и папой с остальными членами нашей компании.

Интересно, получится ли у нас воскреснуть после смертельной травмы? Сможет ли генетическое расстройство, за счет которого мы превратились в зомби, противодействовать смерти? Оградит ли заживляющее действие человечины от забот, связанных с перевязочными материалами, антибиотиками и медицинскими страховками?

Вчера вечером, готовя из мамы мясной хлеб с картофельным пюре и свежим шпинатом, я порезал указательный палец на левой руке. Был бы я живым, пришлось бы останавливать кровь, перебинтовывать, а возможно, и ехать в травмпункт, чтобы наложить швы. Но поскольку мой организм восстановил не все десять пинт красных и белых телец, тромбоцитов и плазмы, то кровь едва просочилась. А к утру рана почти зажила.

Доев остатки мясного хлеба, я отправляюсь гулять, чтобы немного проветриться и заодно покончить с одним делом. Дождь, ливмя ливший все выходные, прошел, однако густые облака все еще закрывают луну. Нет и шести, а на дороге темень тьмущая, только кое-где светят редкие фонари. Хотя маскировка мне не требуется. Никто бы не догадался, кто я есть на самом деле. Ни с первого взгляда. Ни даже со второго. Если вы не станете пристально разглядывать мое лицо, то ни в жизнь не заметите в нем что-то не совсем человеческое.