Если вам не доводилось провести несколько часов в закрытом помещении с шестью ожившими трупами на разных стадиях разложения, то скорее всего вы не поймете.

Засунуть мамин торс в холодильник, похоже, было легче, чем извлечь его оттуда. Вероятно, следовало оставить снаружи хотя бы одну руку, за которую можно тянуть, однако хоть задним умом я и крепок, заранее всего не предусмотришь, и мне приходится довольствоваться двузубой вилкой для барбекю и щипцами.

Как написано в поваренной книге, срезанное с ребер мясо идеально подходит для готовки на большом огне: жарки, запекания в духовке и на решетке. Проще всего пожарить, и я включаю плиту, достаю сковородку и сбрызгиваю ее маслом, чтобы мама часом не прилипла.

Взглянув на лежащую на деревянной колоде маму, я беру нож для разделки мяса и разглядываю ее торс: размышляю, откуда лучше начинать. Хотя… не стоит ли мне сперва отдать ей какие-то последние почести?

Не успев отрезать первый кусок, я слышу шаги: кто-то поднимается из погреба. Оборачиваюсь и вижу: в дверях стоит Рита.

— Что у нас на ужин?

Мы с Ритой ужинаем на кухне при свечах. Половине свечей уже пришел конец, как и большей части содержимого бутылки «Мондави Каберне Империал Резерв» 1978 года. Согласно счетам моего отца, вино стоит триста долларов.

Я не явился на декабрьскую «кругосветку со смертью» на кладбище «Святой крест», из-за чего Рита и остальные встревожились. Вечером она тайком выбралась из дома посмотреть, все ли со мной в порядке. Я и один был не прочь полакомиться родителями, но разделить трапезу с любимой куда приятнее.

На гарнир к ребрам — к ним Рита сделала приправу из лимонного сока, вустерского соуса и дижонской горчицы, придавшую удивительную пикантность натуральному вкусу мамы, — мы приготовили артишоки и рис на пару, а затем погасили электричество и зажгли свечи. В довершение ко всему я включил какую-то песню в исполнении Билли Холидея.

Когда мы, наконец, уселись за стол, у меня вдруг мелькнула мысль, что я не решусь есть маму. Впрочем, ребра оказались просто восхитительными. И такая оценка несколько занижена: если консервированная человечина, которой угощал нас Рей, была вкусна и питательна, то свежеприготовленное мясо — божественно. Такая же разница, как между салатом из альбакора и только что поджаренным стейком из тунца ахи.

— Положить еще ребрышек? — спрашивает Рита.

Я качаю головой. Хоть мяса на них и немного, больше в меня не влезет. Знаю, в кино показывают, как зомби жадно объедают конечности, ведрами поглощают внутренние органы и никак не могут насытиться. Однако это всего лишь голливудская пропаганда. У человечины в два раза более насыщенный вкус и питательная ценность, чем у шоколадного суфле. Разумеется, она скорее пикантная, чем сладкая, но чтобы наесться, человечьего мяса нужно немного. А потом захочется расстегнуть ремень, откинуться на спинку дивана и смотреть шоу Лет-термана[15].

Держу пари, все голливудские зомби страдают от желудочных колик.

После ужина я мою посуду, а Рита складывает остатки в холодильник. Стоя у раковины, я наблюдаю, как Рита упаковывает мамины жареные ребра в пластиковый контейнер, и мной овладевают воспоминания о родителях. Перед глазами проносятся дни рождения, праздники и выпускные. Моя свадьба и рождение дочки. Отдельные эпизоды из жизни, когда со мной были родители, которые сейчас мертвы и лежат в «Амане» с нижней морозильной камерой.

Последнее воспоминание о маме: она помогает мне замазать швы тональным кремом.

Не успев понять, что происходит, я оказываюсь на полу — плачу навзрыд, согнувшись в три погибели. Мгновение спустя сзади подходит Рита, обвивает меня руками, прижимается щекой к моей щеке. Не произнося ни слова, она удерживает меня в своих объятиях. Спиной я ощущаю замедленный, редкий стук ее сердца; он утешает меня, напоминает о том, что мое собственное сердце перестало биться почти пять месяцев назад, а воспоминания о родителях пришли из жизни, которая не только закончилась, но еще и предала меня. И я понимаю, что горюю не столько о маме и отце, сколько о связанных с ними временах, о воспоминаниях, которые они мне подарили, и о событиях, что так и не воплотились в жизнь, погибнув в то мгновение, когда мой «пассат» врезался в секвойю.

В самый разгар горя и сожалений до меня вдруг доходит: однажды отсутствие родителей заметят. То есть я оказался, как говорят, без весел посреди реки. Да, собственно, и без лодки. Я не могу изменить того, что сделал, и не могу ожидать, что это сойдет мне с рук.

Это не диснеевское кино.

Знакомой доброй феи у меня нет.

Мне не начать жизнь с чистого листа. Хотя с какой стороны посмотреть. Я умер и вновь явился на этот свет — не как Иисус, но все же мне был дан второй шанс. Впрочем, даже если мое сердце забьется и станет перекачивать по жилам кровь, статуса человека мне все равно не видать.

Постепенно слезы сходят на нет, и я сажусь. Внезапная отрыжка дает мне снова почувствовать мамин вкус, но не вызывает ни эмоций, ни тошноты. Я убил и съел свою мать. Такова правда жизни, и ее нужно принять. Что есть, то есть.

Думаю, эти слова достойны того, чтобы Хелен написала их на доске: «ЧТО ЕСТЬ, ТО ЕСТЬ».

Хотя большинство высказываний Хелен — «Я ВЫЖИЛ!», «ВЫ НЕ ОДИНОКИ», «ОБРЕТИТЕ ЦЕЛЬ» — представляют собой благонамеренные вдохновляющие идеи, они не дают той свободы от несовершенства и невосприимчивости к общественному осуждению, которая присуща фразе «ЧТО ЕСТЬ, ТО ЕСТЬ». Ведь, точно так же, как у меня не может вырасти грудь и появиться молоко, мне ничего не поделать с тем, что или кто я есть на самом деле.

Я раскрепощаюсь, примирившись с обстоятельствами, с тем, что со мной стало.

Я зомби. Один из нежити.

По всей видимости, я не одинок.

И по-моему, я обрел цель.

Словно в ответ на мои откровения молния озаряет утреннее небо, за ней следует раскат грома. Вскоре начинается дождь.

Рита, вероятно, заметила, как изменилось мое настроение, и усаживается прямо передо мной.

— Тебе лучше?

Я киваю. К тому же я придумал способ, как выиграть время.

Крови не так много, как я ожидал. В основном в ванне. Кровь забрызгала плитку на стенах, но большей частью улики, подтверждающие гибель родителей, убрать легче легкого. Рита моет стены хлоркой и лизолом — для дезинфекции — и принимает душ, чтобы придать помещению жилой вид.

Полагаю, прежде чем расчленить родителей в ванной, я напал на них в спальне. Постель в беспорядке, подушки валяются на полу, матрац наполовину стянут. На одной из подушек несколько капель крови; я снимаю наволочки, запихиваю их в мешок для мусора, затем сдергиваю простыни и бросаю в стиральную машину, а Рита застилает постель свежим бельем.

К счастью, отец просто помешан на сборах — чемоданы полностью упакованы и ожидают своего часа. На двери спальни даже висит одежда, которую они хотели надеть в дорогу.

У меня сорок четвертый размер большого роста, у отца — сорок второй среднего. Рита как минимум на размер меньше мамы, но сейчас имеет значение только внешность. Впрочем, поскольку идет дождь, нас все равно никто не станет разглядывать.

Разумеется, если не удастся поднять из постели Джерри, надо будет ждать еще двенадцать часов, а мне хочется покончить с этим поскорее, пока я под кайфом от съеденной человечины.

Помимо тонизирующего действия, свежая человечина повышает уверенность в себе, словно при выбросе адреналина, только действует дольше. Как виагра. Конечно, если начнет отпускать, я всегда могу угоститься еще одной порцией мамы или папы. Все равно нужно избавляться от улик. Однако лучше сделать необходимое под прикрытием дождя и в самые безлюдные утренние часы.

Когда мы с Ритой оделись и перетащили в родительский «БМВ» чемоданы, мусорный мешок и переносной холодильник, время подошло к пяти утра. Мои левые конечности по-прежнему работают процентов на шестьдесят, не больше, поэтому поведет машину Рита.