Через некоторое время слышны шаги: кто-то подходит к двери и рассматривает меня в глазок. Прошло, должно быть, не больше одной-двух секунд, а мне кажется, что я стою здесь целую вечность. Собравшись было развернуться и уйти, я вдруг вижу, как дверь открывается, на пороге стоит улыбающаяся Рита; она протягивает навстречу мне руки, и все мое беспокойство мигом улетучивается.

На Рите белая футболка с короткими рукавами и бледно-голубые джинсы. Ни носков, ни макияжа, ни лифчика. Даже с моим пониженным зрением я вижу, как сквозь белую ткань проступают очертания сосков.

— Здравствуй, Энди.

Она обнимает меня за плечи, я обвиваю правой рукой хрупкую талию, и хотя организму зомби положено быть холодным, я чувствую исходящее от ее кожи тепло.

Не знаю, сколько мы так простояли, но по мне бы и вовсе не размыкать объятия. Наконец, Рита отстраняется, берет меня за руку, и я замечаю у себя то, что Джерри назвал бы «стояком». По всей видимости, Рита тоже в курсе.

— Входи, — приглашает она.

Ее взгляд и ощущение того, что делается в штанах, заставляют меня искать в приглашении двойной смысл. Не имеет значения. Куда скажет, туда и войду.

Она ведет меня мимо кухни, гостиной, ванной и спальни в последнюю комнату в самом конце коридора. Кровать не застлана, по полу разбросана одежда, на тумбочке — наполовину пустая банка с «роскошным рагу». Туалетный столик уставлен тюбиками губной помады всевозможных цветов и оттенков.

Рита закрывает дверь, усаживает меня в изножье кровати, берет банку с олениной и садится рядом. Подцепив вилкой кусок мяса, она протягивает его мне. Я не отказываюсь — открываю рот. Удивительно, насколько вкуснее еда из рук прелестной зомби!

Рита берет кусочек и жует, постанывая от удовольствия. Увидев, как она извлекает вилку изо рта, я тоже издаю слабый стон.

Она поочередно сует мясо то мне, то себе в рот, пока не остается ничего. Запустив в банку руку, она обмакивает в оставшийся сок палец и протягивает мне.

Мысли о хайку окончательно испарились из моей головы.

Обсасываю Ритин палец, не мигая, — чтобы не пропустить ни малейшей детали, — смотрю, как она улыбается. Затем Рита засовывает палец себе в рот и, не отрывая взгляда от меня, начинает выделывать с ним такое, от чего живой залился бы краской стыда. Покончив с этим, она подходит к туалетному столику, выбирает тюбик — тон «фуксия» с оптическим эффектом — и красит губы. Теперь они выглядят так, будто она только что сосала карамель на палочке. Почмокав губами, она облизывает их, потом выкручивает помаду до упора и откусывает половину.

Все, больше не могу.

Не успеваю я подняться навстречу к ней, а Рита уже оседлала меня, толкает в постель, целует в губы, глубоко засовывая язык мне в рот. Кусочек «фуксии» прижат к моим зубам, и вкус его великолепен.

Отстранившись, Рита с ловкостью фокусника сбрасывает футболку и джинсы. Дальше помню только, как она, голая, сидит на мне верхом, расстегивает брюки… и исчезает из виду.

Я все-таки закрываю глаза.

Считается ли это некрофилией, если мертвы мы оба? Рита свернулась клубочком у меня под боком, я глажу правой рукой ее обнаженное плечо, а она проводит пальцем по швам на моей щеке. Моя одежда валяется на полу в одной куче с ее вещами.

Некоторые зомби — к примеру, Джерри, — в результате некой физиологической реакции, случившейся с их организмом сразу после смерти, вынуждены существовать с постоянной эрекцией. Я не из их числа. После аварии я ни разу не испытывал физическое возбуждение, а поскольку у воскресших трупов члены не встают и семя не извергается, то заняться сексом я и не мечтал. И вот, за тридцать минут у меня уже было два оргазма, и, чего уж скрывать, я очень надеюсь на третий.

Разве такое возможно?

Рита приподнимается на локте и смотрит на меня, словно до нее только сейчас дошло, что я — Элвис Пресли.

— Что ты сказал?

Не сразу соображаю, о чем она спрашивает, и только потом доходит — должно быть, я произнес это вслух.

— Азве акоэ оможно?

— Какое — такое? — переспрашивает Рита.

Она понимает меня, и я чуть не плачу от счастья.

Показываю на свое горло.

— Акоэ. — Затем на стояк под простыней. — И акоэ.

Рита хитро улыбается.

— Сейчас узнаешь, что я думаю, — говорит она, проводит пальцем мне по шее и откидывает простыни. — Только сначала разберусь с этим.

Может, из-за того, что я не занимаюсь сексом уже почти пять месяцев, или из-за того, что у нежити ослаблен самоконтроль, чтобы разобраться Рите хватает пяти минут.

— Класс, — говорит она, снова устраиваясь у меня под боком.

И правда, класс.

Подумать только, всего лишь месяц назад самым большим удовольствием для меня было кулинарное шоу по телевизору.

Мы лежим в тишине, Рита теребит волосы на моей груди, а я пересматриваю свое отношение к богу, ведь если до сегодняшнего дня мое существование было адом, то теперь это скорее рай.

Гляжу на Риту, на ее темные волосы и бледную кожу, мягкие, детские губы, на пальцы, едва касающиеся моей загнивающей плоти. Она восхитительна. Надеюсь, моя покойная жена поймет, я вовсе не хочу оскорбить память о ней. Наступает мгновение, когда нужно отпустить прошлое и шагнуть навстречу будущему.

Уж и не знаю, чему я удивляюсь больше: тому, что не чувствую вины из-за вновь обретенного романа, или тому, что начинаю говорить точь-в-точь как Хелен.

— По-моему, я догадываюсь, почему к тебе возвращается голос, — говорит Рита, уткнувшись носом мне в грудь.

— А? — Надеюсь, это прозвучало как вопрос, а не как горестный вздох.

— Когда ты в первый раз почувствовал разницу, помнишь?

Не понимаю.

Она снова приподнимается и смотрит на меня. У нее потрясающе красивые швы на шее.

— В то воскресенье, после Хэллоуина, почему ты отправился гулять?

Отвечаю на наречии Энди, что не знаю. Просто было невтерпеж выйти на улицу.

— Ты чувствовал тревогу?

Киваю.

— Решимость?

Снова киваю.

— Чувствовал себя другим человеком?

Мысленно возвращаюсь в то воскресенье, вспоминаю, что в конечном итоге заставило меня выбраться из погреба, и киваю в третий раз.

Рита садится в постели, тянется к прикроватной тумбочке, задев меня своими упругими розовыми сосками. Внизу живота появляются знакомые симптомы, и я задаюсь вопросом, удастся ли мне на этот раз выдержать дольше пяти минут.

У Риты в руке пустая банка.

— В тот вечер, когда мы встретили Рея, каждый из нас умял по банке. Джерри не ел, только мы с тобой.

Я рассеянно киваю, вспоминая, как хороша была оленина, как сочна и как мне хотелось еще.

— Сколько банок ты съел? — спрашивает Рита.

Задумавшись на минуту, я подсчитываю, сколько раз я был у Рея, сколько банок он давал мне с собой, и показываю четыре пальца, а затем прибавляю еще один.

— А я три, — сообщает Рита. — И буквально после первой банки я почувствовала, как внутри что-то появилось. Осмысление. Понимание…

— Осознанность, — подсказываю я, но у меня выходит: «Асо-на-ннась».

— Вот именно. А теперь гляди… — Она показывает мне руку.

Впервые я замечаю, что швы на ее правом запястье исчезли. Остался лишь затягивающийся шрам.

— Последние несколько дней щипало, а сегодня швы просто отвалились.

Провожу пальцем по розовой поверхности шрама, и мистер Крепыш опять тут как тут. От Риты это тоже не ускользнуло; она седлает меня, перекидывает ногу и прижимает коленки к моим бокам.

— Знаешь, о чем я думаю? — шепчет она, щекоча губами мое ухо.

Мотаю головой. Я и на своих-то мыслях с трудом могу сосредоточиться, где уж мне угадать, о чем думает она.

— Подозреваю, что в банках вовсе не оленина.

— А то ше?

Хотя, кажется, я уже знаю ответ. Возможно, я с самого начала подсознательно чувствовал это и лишь позволял себе думать по-другому.

— Человечина, — шепчет она мне в ухо, ее бедра скользят по моим бокам, и меня снова обволакивает невообразимое тепло, превосходящее все прежние плотские удовольствия.