— Билл, — вздохнула Брук, — ты либо мертв, либо лжешь. Ты все еще молод, здоров и сексуален. Как ты можешь говорить, что секс для тебя ничего не значит?

— Для меня он того не стоит, — ответил он.

— Иногда, когда я мастурбирую, то представляю тебя голым, — призналась Брук. — Ты не можешь одновременно выглядеть так хорошо и быть таким безжизненным. Может, тебе стоит бросить работу и вернуться в Париж?

— Ты поедешь со мной?

Брук на минуту задумалась:

— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой в Париж и была частью твоей сексуальной жизни?

— Я не могу без тебя, — сказал Билл и отвернулся, когда с его светлых ресниц внезапно сорвались слезы, упав прямо в стакан виски с легким «бульком», которое услышал только он. Он поставил стакан с подпорченным виски на подоконник. Экономка найдет его и отнесет на кухню.

— Ты болен? — спросила Брук. — Может, найдем хорошего уролога?

— Я в порядке, — Билл направился к шкафу, правой рукой достал еще один хрустальный стакан для виски, левой открывая бутылку скотча. — Со мной все хорошо. Вчера я прошел полный медосмотр. С моим телом все в порядке. Я абсолютно здоров. Никаких генетических заболеваний. Если мы заведем ребенка сейчас, то мне будет около шестидесяти, когда он или она окончит школу, и у меня будет достаточно времени, чтобы побыть отцом. Думаю, я буду замечательным отцом. А ты будешь замечательной…ой!

Со стаканом в руке Билл обернулся к Брук и обнаружил ее обнаженной в своем красном кожаном кресле. Она скрестила лодыжки и потягивала вино, которое он ей налил.

— Ах, видишь ли, — Билл отвел глаза, — если мы решимся на ребенка, для меня предпочтительнее эту часть процесса проделать в кабинете врача.

— Нет, прости, — Брук развела и снова скрестила лодыжки, оставаясь очень спокойной, несмотря на свою наготу. — В моих фантазиях нет места сексу в кабинете врача.

Брук рассеянно играла со своим соском, словно это была пуговица на одном из ее кашемировых свитеров. Билл стоял неподвижно. Никакого интереса. Никакой эрекции. Единственное, что говорило о том, что он не умер, — его глубокий, печальный вздох.

— Я не хочу секса, Брук. Секс в лучшем случае заставит меня еще раз осознать, как я одинок. С большей охотой я выбросил бы его из своей жизни.

Брук сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух из легких. Она нагнулась и вытащила из-под ковра трусики, которые ловко засунула туда, когда раздевалась. За трусиками последовал бюстгальтер, брюки и наконец рубашка. Надевая жакет, она сказала Биллу, что у него серьезные проблемы и что эти проблемы больше ее не касаются.

— Это из-за того, что твоя подруга Лакс сказала, что я голубой.

— Нет. Это из-за того, что я заслуживаю лучшего. Мне сорок лет. У меня чудесная жизнь, но я хочу ребенка. Я подумывала о том, чтобы сделать это самой, но вот появился ты. Красивый, умный, нежный. Ты любишь меня, и, я думаю, из тебя получился бы отличный отец, если не принимать во внимание твое странное отношение к сексу.

Секс нужен для того, чтобы жизнь была гармоничной. Конечно же, я не хочу, чтобы рядом с моим ребенком находился человек, испытывающий к себе отвращение. И на самом деле, Билл, я не хочу, чтобы такой человек был рядом со мной.

Так как Брук очень спешила снять с себя одежду, она затолкала одну из своих туфель слишком далеко под диван. Ей пришлось лечь на пол и шарить рукой, чтобы достать ее.

— Тебе помочь? — спросил Билл.

— Не надо. Я уже достала.

— Ну, тогда все отлично, — Билл сказал это так, словно поиски туфли были их единственной проблемой.

Брук вдруг осознала, как часто Билл прибегал к отрицанию себя и собственных чувств. Только что случилось нечто серьезное и ужасное. Брук, его лучший друг, женщина, которая долгие годы была его любовницей, только что сказала, что больше не может его любить. Но Билл предпочел воспринять это на самом поверхностном уровне. Брук вдруг стало очень больно за него.

Билл наблюдал за тем, как она надевает изящную туфельку на свою длинную, красивую ногу.

— Я зарезервировал столик для благотворительной вечеринки Ассоциации серповидноклеточной анемии, которая состоится через месяц. В прошлом году мы хорошо провели время. Присоединишься ко мне?

Ассоциация серповидноклеточной анемии устраивала вечеринки с хорошей едой и отличной музыкой. Там подобралась интересная компания спонсоров, среди них были люди искусства. В прошлом году они тусовались почти до четырех утра, а потом продолжили развлекаться дома у какого-то режиссера звукозаписи.

— Не могу, — сказала Брук. — Я больше не буду частью этой твоей процедуры истязания себя.

— Брук, я так сильно тебя люблю. — Голос Билла оставался таким же спокойным, когда она отстранила его руку.

— Ты лгал мне двадцать лет.

— Я правда думал, что это пройдет.

Они стояли в окружении мебели из красного дерева, которую Билл унаследовал от своей семьи. Они стояли так долго, что луч света, падающий в окно, успел пересечь и достигнуть старого трофея его отца из серебра высшей пробы, полученного за успехи в гольфе. Пора было уходить.

— Прости меня, — Билл почти прошептал, но она услышала его.

Брук нашла на диване свою сумочку и направилась к двери.

— Друзья? — крикнул Билл ей вслед.

— Этого я изменить не могу, — ответила Брук. — Но дай мне месяц или два, перед тем как позвонишь.

Брук вышла, закрыв за собой огромную дверь, которая отлично сочеталась с цветом стен. Она решила спуститься по лестнице, вместо того чтобы ехать на лифте. В начале дизайн ступенек был почти индустриальным, но когда она дошла до вестибюля, их сменили роскошные мраморные ступени. Но как в самом верху, так и здесь, в вестибюле, они оставались лестницей, и Брук этот факт показался утешающим. Она помахала портье, прощаясь, и вышла на улицу. Мгновение постояла возле дома, а потом решила прогуляться вниз по Пятой авеню, по направлению к парку.

Лакс Керчью Фитцпатрик шла по Бродвею в поисках места, где можно выпить кофе с рогаликом. Может быть, она вернется с завтраком к Эйми. Может, ей позвонит Билл и скажет, что нашел для нее работу — что-нибудь с хорошей зарплатой. Так она могла бы подкопить денег, пока не наберет сумму, достаточную для покупки второй квартиры. Может, все будет хорошо, несмотря на прошлое.

Лакс нырнула в кафе рядом с университетом. Внешний вид заведения производил впечатление умеренных цен, поэтому она подошла к кассе и заказала завтрак.

— Ты ведь ходишь в мой класс по психиатрии, правда? — спросил у нее кассир, пробивая чек.

— Не-а.

— Точно? Тогда по Нью-Йорку разгуливает твой двойник.

Рука Лакс немедленно метнулась к воротнику рубашки, проверяя. Наверное, ее грудь выскользнула из чашечки бюстгальтера, это объясняет то, как на нее смотрит этот парень. Она была не накрашена, не налачена, а одежда была свободного покроя и тусклых оттенков, поэтому Лакс не видела другой причины такому дружелюбию.

— Добавить в кофе молоко? — спросил он.

— Ой, а разве это не капуччино? Я имею в виду, в нем же уже есть молоко, верно? — неуверенно предположила Лакс.

— Ах, да. Правда. Извините. Это просто, ну, вы так похожи на ту другую девушку. Из моего класса по психиатрии. Кажется, ее зовут Моника.

— Ой. Меня зовут Лакс.

— Ого. Наверное, тяжело было в средней школе.

— Почему?

— Ну, потому что оно рифмуется с… ну, дакс[41].

Лакс громко рассмеялась. Она смеялась не над тем, с чем ее имя может рифмоваться в грязных стишках, над тем, как сильно покраснел этот паренек. Она посмотрела в его глаза и заметила, что они темно-карие с большими зелеными крапинками.

— Не-а, — улыбнулась она. — У меня были старшие братья и грозный бойфренд. Никто не говорил мне гадостей. Я имею в виду, никто, кроме старших братьев и грозного бойфренда.