И это важно. Я действительно хочу почувствовать его внутри себя. Не потому что я думаю, «то что нужно сделать, чтобы все у нас получилось. Я хочу этого не потому, что думаю, что тогда я буду нравиться ему больше. И не потому, что у меня не хватит сил, чтобы противостоять его мольбам или его оскорблениям, если я этого не сделаю. Я хочу его внутри себя не ради того, что это может мне дать. Я хочу этого только ради себя, только потому, что мне нравится это ощущение.

Но это мой первый раз, и я знаю, что будет больно. Он говорит мне, что сейчас он это сделает, и легонько прижимается ко мне самым кончиком своей штуковины, к мягкому входу во влагалище. И он спрашивает, хочу ли я, чтобы он вошел дальше. И это сводит меня сума — именно то, что он спрашивает у меня, что ему не все равно. Я говорю «да», и он продолжает двигаться внутрь, там, внутри, начинает немного жечь, но я хочу, чтобы это случилось. Он тоже начинает получать от этого удовольствие. Потом он начинает нажимать сильнее, и мне очень больно, но я — часть этой боли. А потом мы скачем, словно пара скаковых лошадей. И я часть всего этого, а не просто какая-то девчонка, глядящая на это со стороны в надежде, что секс все наладит. Конец».

Женщины сидели молча, думая о тех составляющих секса, которые никак с ним не связаны.

— Ну? — не выдержала Лакс. — Как вам? Я написала в точности то, что думала. А потом я вычеркнула все «точно», «знаете» и другую чушь, а потом переписала. Это звучит совсем по-другому, когда вычеркиваешь чушь, правда?

— Правда, — согласилась Брук.

— Но честность ты оставила, — заметила Марго. — Это хорошо.

Лакс улыбнулась.

— Ну? — снова спросила она. — Как бы вы переписали эпизод потери девственности?

Эта тема была объемной, и они разговаривали, пока солнце не провалилось за нижние границы окон. Тогда Брук порылась в сумочке и вытащила телефон.

— Я позвоню Биллу, и, думаю, я поеду к нему, сяду за кухонный стол и заведу длинный разговор.

— А я собираюсь пробежаться, — сказала Марго, когда они направились к двери спальни Эйми. — Лакс, не хочешь со мной?

— Только если за нами будет кто-то гнаться.

Лакс вдруг поняла, что ей снова некуда идти. Она оставила вещи в доме Билла, но если она вернется туда, то помешает Брук, которая хотела устроиться поуютнее и в спокойной обстановке обсудить с ним важные вещи. Она могла поехать домой, в Квинс, и попытаться избегать контакта с обкуренными родственниками, но это было нереально. Лакс решила, что купит новый блокнот, остро заточенный карандаш и обоснуется в публичной библиотеке, пока ее оттуда не вышвырнут. Когда она начала прощаться, из спальни послышался голос Эйми:

— Эй, Лакс, я думала, ты останешься и посмотришь со мной «Хауди-дуди»?

Лакс вздрогнула. Она была уверена, что голос раздавался из постели Эйми, но это казалось ей чем-то из области фантастики. Может, это было галлюцинацией. Эйми же ненавидела ее.

— Лакс, ты что, глухая? — снова спросила Эйми, не дождавшись ответа. — Хочешь остаться?

— О, да, конечно. С удовольствием, — ответила Лакс, хотя видела «Хауди-дуди» как минимум миллион раз.

Спускаясь на лифте вниз, Марго и Брук обсуждали Эйми с Лакс. А когда Лакс вернулась в спальню, они с Эйми принялись рассуждать о Марго и Брук.

— Так ты думаешь, Брук стоит выйти замуж за человека, который не хочет заниматься с ней сексом?

— Бывает и хуже, когда, например, подаешь на развод, будучи беременной.

— Понимаю. Как ты вообще?

— Ну, я звонила в Токио. И звонила его агенту. И там и там сказали, что бумаги он получил. В этих бумагах сказано только то, что я прошу развода. Ему полагается просто сообщить мне, что он их получил.

— И?

— Ни слова. Он оставил на автоответчике сообщение, нес полный бред. Он интересуется сроком платежа за квартиру. Никакого упоминания о том, что я считаю его бесполезным ублюдком и хочу выкинуть из своей жизни. Хотя, как еще человек должен реагировать на информацию такого рода?

Девушки рассмеялись. Лакс училась у Эйми сарказму и иронии. Открыв для себя слово «сардонический», Лакс обнаружила, что ей стало легче общаться с Эйми. Эйми рассказала ей о ранних букетно-конфетных днях ее замужней жизни, как она была счастлива и влюблена. А Лакс рассказала Эйми про то, как ее брат в Юте женился на женщине с одной рукой и как они счастливы в браке. Они все еще разговаривали, когда наступила прохладная тихая ночь.

— Глупости! — чуть не задохнулась от возмущения Лакс, когда Эйми призналась, что, на ее взгляд, у Лакс есть писательский талант.

— О Боже! — выдохнула Эйми, когда Лакс рассказала ей историю о ночи, когда она сделала минет незнакомому мужчине за 50 долларов, потому что ей очень нужны были деньги на выпускное платье.

— Ты можешь в это поверить? Я была, ну, так сильно напугана, так боялась, что этот неудачник уйдет. И сделала все, что могла, чтобы на танцах выглядеть лучше подруг. На школьных танцах. И в каком-то смысле все было не так ужасно, как я того боялась. Я имею в виду, парень был молодой, чистый, и он не бил меня, не делал мне больно. Но была какая-то убогость в его прикосновениях, и это ранило мои чувства.

Лакс никогда никому не рассказывала эту историю. Уж точно не Джонелле. И даже не «просто-тетке». А теперь она рассказала ее женщине, которой даже не нравилась. Но, с другой стороны, Эйми уже и так была о ней не лучшего мнения, и хуже быть не могло. «Пусть называет меня шлюхой, — думала Лакс. — Это мы уже проходили».

— И вот после этой ночи мне пришлось убежать, понимаешь, убежать от своей семьи. Просто они слишком много пьют и курят. И я знаю: это всего лишь пиво и травка, но это было, типа, постоянно, и я просто отупевала. Мне казалось, что я, типа, что-то упускаю. Нет, я имею в виду, им казалось, что я не способна принимать верные решения. И мне пришлось сбежать от них. К счастью, они этого так и не заметили. Просто они любят меня, и их бы ранило, если бы они поняли, что я больше не могу оставаться с ними.

Эйми помолчала, а потом сказала:

— Мне искренне жаль.

— Черт, да это же не твоя вина.

— Нет, мне жаль… М-м-м, о чем я сожалею? Не знаю. Думаю, о том, что твои чувства задеты.

— Ну, ведь никто меня не заставлял. Мне было плохо, словно какая-то трагедия случилась со мной, а потом мне стало плохо от собственного стыда. С другой стороны, я начала намного чаще чистить зубы.

— Правда?

— О да, еще целый месяц я была, это, одержима гигиеной полости рта.

— У тебя есть хорошие стороны. Лакс.

— Думаешь?

— О, да.

— Мне самой моя жизнь кажется чередой глупых ошибок.

— Ну, да. И моя такая же.

Мысль о том, что у кого-то настолько безупречного и успешного, как Эйми, тоже случаются ошибки, пустила корни в сознании Лакс и начала прорастать. Они болтали о недвижимости. О работе. Об одежде. О сексе. О кино и своих матерях. Они разговаривали до тех пор, пока у Эйми не начал заплетаться язык. А когда она заснула. Лакс продолжала разговаривать сама с собой.

Когда взошло солнце, Лакс наскоро приняла душ. Она отмыла лицо от косметики, надела на влажные волосы один из беретов Эйми, а потом вышла из дома в поисках кофе и завтрака. Бредя вниз по авеню, насвистывая что-то, Лакс увидела свое отражение в витрине магазина. Она выглядела усталой после бессонной ночи. Вид неуложенных волос и хорошенького лица без косметики немного шокировал ее, да и одета она была по-дурацки. Но, несмотря ни на что, этим утром Лакс чувствовала себя лучше, чем когда-либо в жизни.

Брук почувствовала, что бледнеет, и внезапно у нее подкосились ноги. Она позволила себе опуститься в глубокое, обитое красной кожей кресло в кабинете Билла.

— Прости меня, Брук, но это правда, — сказал Билл, а потом снова повторил те холодные слова, от которых у Брук подкосились ноги. — С того момента, как ты ушла, я думал только о том, что нужно сделать, чтобы мы могли идти дальше. Мне нужно измениться. И наконец я понял. Я не гомосексуалист. Я не гетеросексуал. Я вообще не хочу секса. Он больше не имеет для меня значения.