— Еще, — потребовала она.

Бумажка в пятьдесят долларов легла поверх стопки, но и это не остудило ярость Лакс. Еще одна пара полтинников и три купюры по сто долларов. Она продолжала смотреть на него.

— Это все, что было у меня в бумажнике, Лакс.

Она представила себе, как он потащится к банкомату и снимет с карточки свой ежедневный лимит наличных, но испугалась, что к тому времени у нее начнется истерика. Она не хотела, чтобы Тревор видел ее такой. Поэтому зажала деньги в кулаке, зацокала каблуками и, уходя, злобно фыркнула в его сторону. «Пошел к черту, Тревор», — хотелось ей крикнуть, но так как Лакс с трудом могла дышать, она не рискнула.

Пачка денег жгла карман; ей стало интересно: испытывала ли тетушка «просто-тетка» такую же сильную ярость по отношению ко всем своим клиентам. Лакс спустилась к дороге и попыталась поймать такси, но в спальном районе, где жил Тревор, в этот час было мало машин. Лакс дошла до угла, чувствуя себя крайне некомфортно на высоких каблуках и в цветастой откровенной одежде, которую надела, чтобы разжечь страсть в своем старом любовнике. Мир казался притихшим и безлюдным. Почувствовав страх, Лакс побежала по направлению к огням главной улицы.

К счастью, по пути ей встретилась заполненная людьми закусочная, куда она и свернула.

— У вас хороший гороховый суп? — спросила Лакс, уставившись в меню.

— Если в него накидать побольше ветчины, — ответила официантка, и Лакс заметила, что та слишком сильно накрашена и выглядит так, словно по ночам ей не до сна.

Лакс посмотрела ей в глаза, и официантка увидела на ее лице предательские подтеки туши.

— Как насчет кофе? — попросила Лакс.

— В такой час? — удивилась официантка. — Он вас слишком взбудоражит. Лучше сделаю коктейль с содовой.

— Когда мама была слишком больна и не могла готовить, мой брат, бывало, брал меня с собой выпить по коктейлю с содовой. Он говорил, что его делают из яиц и что это очень полезно.

— На самом деле полезно, — подтвердила официантка. — Сделать вам?

— Не-а, только суп. Но все равно спасибо.

Лакс вернула меню. Официантка почти сразу же принесла суп, а к нему теплый хлеб, масло и пачку бумажных салфеток. Ей хотелось сказать симпатичной посетительнице с красными глазами, что кем бы ни был этот человек, он того не стоит. О, сколько историй о несчастной любви и красивых мужчинах, которые на деле оказывались козлами, она могла бы рассказать!

— У вас все в порядке? — спросила она Лакс, ставя хлебницу на стол.

— Все будет в порядке.

— Ясно.

Лакс промокнула глаза кусочком белой шершавой бумаги, но слезы снова хлынули из глаз, смывая макияж и оставляя на лице подтеки косметики. «Если жизнь будет и дальше такой, — думала Лакс, — придется купить водостойкую тушь». У нее вырвался икающий смешок, от чего слезы снова полились рекой. Лакс то и дело подтирала тушь, смешанную со слезами, бумажным платком и в конце концов не выдержала и пошла в туалет.

Вытирая перед зеркалом черные подтеки, Лакс пыталась решить, что делать и куда идти. Она легко представила себе, какую сцену разыграет Джонелла. Что та скажет и как будет смеяться над Лакс, отвергнутой впервые в жизни, как она будет ликовать, увидев кучу денег в ее руках.

— Дай мне немного, — потребует Джонелла. — Пошли, купим шмоток и наркотиков. Сходим в клуб. Давай, ханжа, это последние бабки. Развлечемся!

Лакс вычеркнула Джонеллу из списка. Ей не хотелось развлекаться, и к наркотикам ее не тянуло с начальной школы. Она намеревалась потратить деньги Тревора на новую раковину в своей квартире.

Если она расскажет Карлосу, он будет очень ласков, но лишь с тем, чтобы залезть к ней под юбку. Был еще вариант поехать домой. Но там ее призраки-родственники накачиваются пивом и курят траву, уставившись в экран телевизора. Они будут разглядывать ее, будут пытаться утешить или высказывать философские мысли, полагая, что изъясняются достаточно понятно. Все эти люди любили ее, но Лакс эта любовь казалась ядовитой. Поэтому, сидя на унитазе в дешевой закусочной, она достала мобильный телефон и набрала номер Брук.

— Дри-и-инь-ба-ба-ду-да! — запел сотовый Брук из недр ее вечерней сумочки, и Билл удивленно посмотрел на нее.

Когда зазвонил телефон, они лежали обнаженные в его постели, держась за руки, и разговаривали обо всем, за исключением того, о чем он действительно должен был ей рассказать. Она потянулась к сумочке, облокотилась на его грудь и достала мобильник.

— Алле, — сказала Брук в трубку, сгорая от любопытства, кто мог позвонить ей в такой поздний час. — Лакс? Нет, конечно, все в порядке, молодец, что позвонила. Я же сказала, что ты можешь звонить в любое время.

— У тебя есть знакомая, которую зовут Лакс? — спросил Билл.

— Т-с-с! Что случилось? Правда? Вот ужас! Боже мой! Мне так жаль! Да нет, я была бы рада тебя увидеть, но я не дома.

— Ее правда зовут Лакс?

— Т-с! Нет, я у друга. Но у меня есть машина, ну, вообще-то это машина моей матери, но я могу взять ее и приехать за тобой.

— Можешь привезти ее сюда, — не отставал от нее Билл. — Я достану сыр. Конечно, если ее правда зовут Лакс. Кто мог назвать так своего ребенка? Может, ее родители преподают латынь? Она француженка? Как она выглядит? Она интересная? Откуда она?

— Т-с-с! Слушай, я дома у моего друга Билла. Он живет на Пятой авеню, дом номер 8. Ты можешь приехать сюда? Пентхаус. О, скажешь портье, что ты идешь к достопочтенному Биллу Симпсону. Да, портье очень строгий, особенно после полуночи, но я скажу ему твое имя, и он впустит тебя. У тебя ужасный голос. Нет, конечно, все в порядке. Не-а, мы ничем не занимаемся. Я же сказала: в любое время. Так что приезжай. Билл говорит, что достанет сыр.

— Квинс, — пояснила Брук, захлопывая телефон.

— У тебя есть знакомые из Квинса?

— Всего лишь одна женщина, и она едет сюда. Так что одевайся.

Когда Лакс вышла из лифта и остановилась перед множеством огромных дверей из красного дерева, выкрашенных в кровавый цвет и покрытых блестящим лаком, она была уверена, что ошиблась адресом. Но позвонила и услышала за дверью голос Брук: «Открыто!»

Лакс вошла в квартиру Билла Симпсона и огляделась. Ее глаза округлились от изумления. Это было больше похоже не на квартиру, а на главный офис одного из огромных банков в центре города. В холле висела большая картина, написанная Брук. На ней были изображены двое мужчин в костюмах-тройках, сидящие в противоположных углах большого красивого дивана. Спаниель, лежащий на ковре, преданно смотрел на джентльмена, сидящего справа. Тот, что сидел слева, гладил спящего котенка, свернувшегося клубком у него на коленях. Двое неподвижных, совершенных, красивых мужчин, разделенных метрами превосходной обивки.

— Тебе нравится картина? Эта моя любимая, — обратился к ней Билл, когда ему показалось, что Лакс не сможет самостоятельно оторвать взгляд от полотна.

— Это твой дом, — утвердительно сказала Лакс, все так же глядя на картину.

— Да, сейчас мой.

— И это картина, которую ты купил. Или ее Брук для тебя нарисовала?

— Я купил картину на одной из ее ранних выставок. Просто влюбился в нее. Как ты узнала, что это картина Брук?

— П-ф-ф, — отозвалась она, по-прежнему не отрывая глаз от картины.

Подпись была совсем крошечной, и ее невозможно было прочитать с того места, где стояла Лакс, но после нескольких визитов в студию Брук ее стиль стал для Лакс узнаваемым.

— Так что ты думаешь об этой картине? — поинтересовался Билл.

— Я ничего не понимаю в живописи, знаю только, что большинству людей бежевый цвет нравится больше, чем фиолетовый, хотя, на мой взгляд, это полный бред. В общем, думаю, что человек должен жить там, где ему уютно.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Билл, оглядывая свою роскошную квартиру.

— Я хочу сказать, все это, правда, мило, но все голубые парни из моей школы мечтали переехать куда-нибудь вроде Гринич-виллидж[31], да, или в это место в Род-Айленде[32]. Или это на Кейп-Коде[33]?