— За задницу придется доплатить еще пятьдесят долларов, — напоминаю я ему.

Он кивает и ворчит, соглашаясь с ценой, обещая заплатить, когда закончит.

— Наличные на стол, — шепчу я, отталкивая его руку, чтобы он не забыл, кто мы такие и чем занимаемся.

Он достает деньги и, отсчитывая, бросает их на столик, где я могу им видеть. Он чувствует облегчение? Или он зол? Это не имеет значения. Он возвращается ко мне. Он толкает меня на пол и разводит лит ноги. Он заплатил за мою задницу, и он ею воспользуется.»

Эйми замолчала, прижав рукопись к груди;

— А что было потом? — спросила Брук.

— Ну, — сказала Эйми, — написав это последнее предложение, я сидела в постели и смотрела, как маленький квадратик солнечного света двигается по одеялу. И сидела так, не шевелясь, очень долго. Когда луч добрался до моей груди, я позвонила в банк и перевела все деньги, что он посылал мне из Токио, с нашего общего счета на мой личный. Потом я позвонила его агенту и взяла у нее номер телефона отеля, в котором он остановился в Токио. В конце концов я позвонила своему адвокату и попросила его отправить в Токио по факсу документы на развод.

Марго и Брук тихо сидели, не зная, что сказать.

— К тому времени уже перевалило за шесть, я лежала в постели, пока не пробило десять. Наверное, я хотела заплакать, но слез не было. Этого не случилось. Мне не хотелось даже шевелиться. Думаю, если бы даже мне нужно было встать и поехать в офис, я бы не смогла этого сделать. Не могла делать ничего, кроме как лежать здесь и смотреть в потолок. В конечном счете мне, вероятно, придется уехать, — наконец сказала Эйми. — Я имею в виду, переехать из этой квартиры. Она слишком большая, я не могу себе этого позволить.

— Да уж, — выдохнула Брук.

— И все из-за этого, — заявила Эйми, помахав в воздухе листочками. — Я думала, что немного поэкспериментирую, попробую представить себе, каково это — быть проституткой, и — угадайте что! Все эти ощущения уже были внутри меня. В смысле, нет, я не продаю свое тело, но я продаю свою любовь и привязанность. Он посылает мне деньги и вытирает об меня ноги. Так он может чувствовать себя любимым, когда ему нужно окунуться в семейное счастье. Пошел он! Я не такая.

— Ужас, — сказала Брук, — впредь я буду очень осторожна, когда соберусь что-то написать.

Марго с Эйми рассмеялись.

— А как ты чувствуешь себя сейчас? — спросила Марго.

— Я чувствую ликование и страх. Я чувствую себя освобожденной и встревоженной. Так, будто в данный момент все хорошо, но на самом деле я не хочу быть одинокой матерью. Когда я рассказала своей маме, что бросила его и что боюсь быть матерью-одиночкой, она ответила мне: «Даже те, кто слабее тебя, это переживают».

— Она права, — заметила Марго.

— Да, но я-то ожидала, что она скажет что-то вроде: «Ты не одна, дорогая, мы с папочкой всегда будем рядом с тобой».

— Я всегда буду рядом, — не задумываясь, выпалила Марго.

— Конечно, мы обе поможем тебе, Эйми, — мягко добавила Брук.

Эйми знала, что ребенка, который только начинает жить, можно сравнить с невероятно глубоким колодцем потребностей — он доходит чуть ли не до ядра земли. Эйми боялась, что если они с ребенком начнут обращаться за помощью, то никогда не остановятся. А Брук с Марго думали о том, что раз они делят вместе горести, то смогут разделить и любовь.

— Спасибо. Думаю, я справлюсь.

— Нет, правда, — продолжала настаивать Марго, — я хочу помочь.

— Ладно, но учти, это будет посложнее, чем поход в магазин игрушек, — предупредила Эйми.

— Мы всегда будем рядом с тобой, — заключила Брук.

Эйми улыбнулась и удивилась, ощутив, что щеки ее краснеют, а глаза увлажняются.

Подав на развод, она чувствовала себя такой сильной, но когда осознала, что процесс запущен, силы вдруг ее покинули.

— Ну что, кто-нибудь еще хочет что-нибудь прочитать? — спросила она, смахнув слезы. Эйми не хотела нервничать, и не важно, печаль или любовь были тому причиной. Она хотела избавиться от боли, которую он ей причинил, и продолжать жить.

— Я, конечно, понимаю, как тебе тяжело, — сказала Брук, — но постарайся ради своей же пользы отвлечься от переживаний. Я попробовала себя в поэзии и набросала маленький стишок о мастурбации.

— Удиви нас, — улыбнулась ей Эйми.

— Ну, ладно, поехали, — подбодрила себя Брук. Она зачитала свое стихотворение по памяти.

— О! Браво! Браво! — зааплодировала Марго.

— Не совсем в рифму, — призналась Брук, — но, с другой стороны, разве подберешь хорошую рифму к слову «дилдо».

— Ну, «Бильбо», — предложила Эйми, — но я не представляю, что может этот хоббит делать в твоем стишке.

Пока они пытались найти идеальную рифму, мысли Марго колебались между «вибратором» и «сексом», потом устремились к «любви» и решительно остановились на «деньгах».

— Ты думаешь, это правда так? — спросила она. — Я имею в виду, быть проституткой.

— Понятия не имею, — ответила Эйми. — Спроси у Лакс.

— Какая же ты злая, — с укором сказала Брук.

— Я не хотела, чтобы это прозвучало грубо, — начала оправдываться Эйми. — Я только хотела сказать, что Лакс упускает свой звездный час, продавая себя за деньги. Но может быть, я и впрямь задела ее за живое. Я имею в виду, что, если такой вероятности нет, ты этого и не боишься, и… о Господи, думаете, Лакс действительно была проституткой?

— У нее есть сбережения, — начала Марго. — Она не просит рекомендации и, кажется, совсем не интересуется тем, как найти новую работу. У нее есть адвокат, которому она платит. Старик. Один из тех людей, что вот уже три года как мертвы, но продолжают ходить на работу. Я порылась в его биографии и практически уверена, что он не порядочный человек. У него только два клиента: Лакс и какая-то старушка.

— Ты же не думаешь, что он ее сутенер? — ахнула Эйми. — Тогда нам надо донести на него. Разве мы не должны ее как-то защитить?

— Нет, нет. Не может быть. Или может? Сутенеры должны быть крепкими парнями, верно? — спросила Марго у Брук.

— Ты меня спрашиваешь? Я выросла на Пятой авеню! Ближе всего к проституции была моя няня. Она любила меня за деньги, которые ей платили мои родители.

— Нет, этот старик не может быть сутенером. Он с трудом держит карандаш. Хотя, с другой стороны, он сумел исправить ошибки в моих документах.

На мгновение в комнате повисло молчание, все три женщины думали о своем.

— Я вела себя по-свински, да? — спросила Эйми.

— Конечно, по-свински, — засмеялась Брук. — А о чем ты?

— О Лакс. Она ужасно одевается. И она грубая и вульгарная. Она слишком молода и слишком красива. Слишком много у нее перспектив. Но сидя здесь, мы говорим о том, была ли эта бедная девочка шлюхой, и я понимаю, сколь многим я обладаю и воспринимаю это как должное. Мне нужно быть добрее к ней. Я вела себя, как Грима Змеиный Язык, когда должна была быть Арагорном.

— Последнее предложение я ни черта не поняла, но первая мысль попала в точку. Да, ты была порядочной свиньей по отношению к ней, — согласилась Брук.

— Я стану лучше. Я буду добрее к ней. Почему бы вам не позвать ее с собой в следующий раз?

— Да, — кивнула Марго. — Как только она подпишет документ об освобождении от ответственности, я поговорю с ней.

— Может, нам стоит ей заняться? — предложила Эйми. — Взять ее в поход по магазинам, сделать ей хорошую стрижку?

— Мне она нравится такой, как есть, и в любом случае тебе нельзя вставать с постели, — напомнила ей Брук.

— Когда я повезу ей бумаги и чек, приглашу ее с нами на ленч. Но запомни, Эйми, она не щенок и не сиротка, — заметила Марго, собираясь сказать что-то еще, но ее прервал звонок в дверь.