— И ты приняла это предложение?
— Конечно. А ты бы не принял?
Моей матери всегда было тяжело подниматься по лестнице. Из-за проблем с ногами. Теперь надо идти в парк по лестнице. Я поднимаю ее, чтобы нести. Она легкая, как девочка, и хихикает так же, как маленькая девочка.
Уже начинают звонить церковные колокола.
— Да, и представь себе, доктор Виллинг выздоровел. Совсем! У нас, пожилых людей… есть еще невероятные жизненные силы. Мы с доктором Виллингом, например. Взгляни на меня: выгляжу ли я хоть на один год старше сорока?
— Нет, мама.
— Он совсем один на белом свете, знаешь? Настолько умен, просто невероятно. Тебе надо познакомиться с ним, так как…
Она запинается.
— Что?
— Не смей меня высмеивать!
— Конечно, не буду.
Она шепчет:
— Я разведусь и выйду замуж за доктора Виллинга! Что ж, он тебе понравится. Он понравится тебе. Огромный интеллект. Мы будем легкими в общении людьми… Есть еще земляные орехи?
— Да.
Она вырывает из моих рук пакетик и жадно рассматривает его. На мгновение становится похожей на злую ведьму. Потом вновь ангельски улыбается.
— Спокойной ночи, Оливер. Завтра ты снова придешь?
В освещенном окне зала я вижу профессора.
— До завтра. Спокойной ночи, мама, — говорю безвольно.
И слышу звон колокольчиков и пение.
— Я еще должна сегодня непременно поговорить с доктором Виллингом, дорогой. Ты же знаешь. О капиталовложениях. Он ждет меня.
Она чуть касается меня губами, бросает мне своей рукой, как у привидения, воздушный поцелуй и семенит прочь. Я вижу, как профессор приветствует ее в зале. Потом выходит на воздух.
— А, господин Мансфельд. — Он проводит своими розовыми пальцами по бороде, он в хорошем расположении духа, больше не раздражен. — Ну разве ваша матушка не выглядит великолепно? Разве вы не почувствовали, что ей у нас хорошо?
Я, опустошенный и удрученный, стою в снегу и отвечаю:
— Конечно, конечно. Но пока есть риск нового обострения…
— Верно!
— Кроме того, у нее здесь еще этот господин доктор Виллинг.
— Кто?
— Адвокат! Она как раз идет к нему. Она, честно говоря, очень дорожит им.
— Мой бедный юный друг… Теперь-то вам наконец ясно, насколько я прав?
— Не понял…
— Доктор Виллинг умер через день после поступления вашей матушки к нам. Она получила его комнату. И конечно же, никогда не видела его.
Глава 2
— Мсье Мансфельд?
— Да.
— Минуточку…
Потом я слышу голос Верены:
— Любимый! Могу совсем коротко поговорить с тобой по телефону, не правда ли, это замечательно?
Я ложусь на кровать в номере гостиницы. Связь плохая, что-то трещит и щелкает, слышны голоса других абонентов. Восемь часов вечера.
— Прекрасно. Но как…
— Мы приглашены в гости. Мой муж уехал, чтобы встретить одну супружескую пару, англичан. Они живут далеко отсюда и здесь не ориентируются. Что ты делаешь?
— Сижу в гостинице.
— Что? Не понимаю!
— Я сижу в гостинице.
— Не могу разобрать ни слова. Алло… алло!.. Оливер… Ты хоть чуть-чуть слышишь меня?
— Не очень четко.
— Что? Что ты говоришь? Ах, я так рада…
— Мне очень жаль, Верена. Положи трубку. Нет никакого смысла.
— Может быть, хоть немного послушаешь, что я скажу…
— Да.
— Я не понимаю. Девушка, девушка! Что за скандал?
Девушка не отзывается.
— Буду говорить наудачу. Если ты был уже у своей матери, то иди развейся, хорошо? Но не напивайся. Будь молодцом. Не смотри ни на каких других женщин. Я, в общем-то, тоже ревнива.
— Да, Верена.
— С ума сойдешь с этой связью! Думаю, надо заканчивать разговор.
— Я тоже так думаю.
— Что ты говоришь? Ах, я сейчас заплачу.
— Не плачь.
— Счастье, что Рождество за границей — радостный праздник. Только в Германии его проводят весело, в кругу близких, собравшись за столом. Здесь — джаз, и конфетти, и воздушные шары, и уже сейчас большое количество выпивших. Я все время буду думать о тебе. Ты меня слышишь? Ты меня слышишь? Алло… алло… алло…
Кладу трубку.
Счастье, что Рождество за границей — радостный праздник.
Глава 3
У меня есть два смокинга.
Лучший висит в моем шкафу в «Квелленгофе». Купленный раньше принадлежит к вещам, которые я всегда оставляю в Люксембурге, в гостинице. Здесь все берегут для меня. Я надеваю смокинг и иду в бар. Здесь тоже уже есть подвыпившие, и воздушные шары, и бумажные змеи, и приятные люди. Я пью коньяк. У меня не очень хорошее настроение.
Коньяк взбадривает. После трех рюмок настроение улучшается. Эхтернах — небольшой город. Я знаю, что Лиззи и отец в сочельник выходят в свет. Мне не нужно их долго искать. Они сидят в «Рикардо». У этого ресторана преимущество для того, кто хочет понаблюдать за другими: его интерьер составляют только ложи, обитые красным шелком. Очень много гостей. Так что, прежде чем получить столик, я должен дать распорядителю крупные чаевые. Причем столик должен быть расположен так, чтобы я мог видеть их обоих. А они видеть меня не должны.
— Ваш отец сидит там, напротив, — говорит официант. — Желаете, мсье, чтобы я…
— Нет, я не желаю, чтобы мой отец знал о моем присутствии.
Официант тоже получает свои чаевые.
— Порядок, мсье.
У отца в его прекрасном доме я был, как только прибыл в Эхтернах, вечером двадцатого. Я дал ему книгу его друга Манфреда Лорда («Дюбук»! Какую же радость доставил мне Манфред! Я тоже должен подарить ему книгу! Возьмешь ее, когда будешь возвращаться?). Я был у него полчаса. Уйти быстрее я не мог, хотя он, как всегда, был обижен, когда я решил поселиться в гостинице «Эден».
— Все же ты меня не любишь. Ты никогда не любил меня.
Всякий раз, когда он так говорит, я не отвечаю ему.
Потом пришла тетя Лиззи. Она обняла меня и поцеловала в губы не как тетя. Честно говоря, по-другому она целоваться не умеет.
— Маленький Оливер! Что я говорю?!! Большой Оливер! Ты выглядишь блестяще! Ну что же, сделай страшные глаза! Я знаю, ты ненавидишь меня!
Я снова не отвечаю, так как она говорит это каждый раз.
— Ты ненавидишь меня, как чуму. Но мне на это плевать! Почему? Потому, что я тебя очень люблю.
Кстати, тетушка выглядит ослепительно! Изящная, с великолепными пропорциями. Ухоженная. Сексуальная. Вызывающая. Раньше волосы ее были черными. Сейчас они окрашены под серебро. Они уже побывали рыжими и каштановыми. Я ее ненавижу. Но, если честно, спать с такой женщиной — истинное удовольствие для каждого мужчины. Она вообще не меняется. Сколько ей может быть лет? Сорок? Моей матери пятьдесят пять. А выглядит на восемьдесят. Тетушке запросто можно дать тридцать пять.
Пока я в «Рикардо» проглатываю фирменное блюдо «Синер», еще раз рассматриваю Лиззи. Великолепный макияж. Платье, которое определенно стоит целое состояние: наглухо закрытое спереди, сзади открытое до самой… Ну да. Украшения на руках, на пальцах, в ушах, на шее, в волосах, везде. Взгляды многих мужчин принимают плотоядный оттенок, когда они смотрят на мою «тетю». Как она смеется! Как выразительны жесты, при которых она заставляет звенеть украшения. Как блестят ее красивые глаза! И как она повелевает официантами…
А об отце я не должен беспокоиться. Он не меняется: огромный, толстый, краснолицый, шумный. Искрящееся настроение. Пьет немного больше положенного. Темные крути под глазами.
Круги…
Вы не поверите, но отец носит кольца на длинных волосатых пальцах. Бриллианты. По два на каждой руке. Лиззи непрерывно что-то говорит ему. У обоих прекрасный аппетит. Отец много пьет. Ест, как всегда, неумело. Кусок мяса падает с тарелки. Лиззи упрекает его. Громко. «Мужик, — говорит тетушка. — Даже есть не умеешь! С тобой можно опозориться! Возьми салфетку, обвяжи ее вокруг шеи!». И когда он этого не делает, тетушка сама повязывает ему салфетку. Перед всеми. Я очень хорошо представляю, как отец себя при этом чувствует. Он кусает ее за руку. Так много вариантов сделать людей счастливыми!
