— Ваше имя?

Почему бы мне не ответить ему, что об этом можно прочитать в паспорте, который у него в руках? Но я так не говорю, поскольку давно уже понял, что это не имеет смысла. Если скажешь так, то полчаса потом просидишь в транзитном зале, пока они будут делать вид, что звонят куда-то, и вся эта процедура продлится в пять раз дольше, чем обычно. Пару раз, семь лет назад, я отвечал именно так. Тогда мне было четырнадцать, и я не все понимал. С тех пор я поумнел.

С любезной улыбкой я отвечаю:

— Меня зовут Оливер Мансфельд. Я сын, а не отец.

Тот, что за стойкой, даже не слушает, не произносит ни звука, а наклонившись, ищет что-то.

— Слева, в верхнем ящике, — говорю я.

— Что?

— Список лиц, находящихся в розыске, — отвечаю я. — Если у вас последнее издание, то он на странице 134 в нижней предпоследней строке. Он отмечен там.

— Кто?

— Мой отец.

Он и вправду послушно вынимает перечень с указанной мною полки и ищет 134 страницу. При этом он слюнит палец. Потом ведет им вниз по странице, хоть я и уточнил, что отец значится в самом низу, находит его и читает, что там написано, беззвучно шевеля губами.

Другой, тот, что перекрывает мне выход, между тем спрашивает:

— Откуда вы прибыли?

Я научился за последние семь лет очень многому и поэтому не отвечаю: «Вам это так же хорошо известно, как и мне. Когда мы кружились над посадочной полосой, контрольная башня уже сообщила вам о моем прибытии». Я отвечаю мягко и вежливо:

— Из Люксембурга. Как обычно.

— Что значит — как обычно?

— Это значит, что я всегда прилетаю из Люксембурга.

— Его семья живет там, — говорит тот, что за стойкой, закрывая книгу. — Здесь так написано.

Дальше все идет по установленному правилу, может, расспрашивают подробнее, поскольку им сейчас больше нечем заняться.

— Куда вы направляетесь?

— На Таунус. Завтра начинаются школьные занятия.

— В каком вы классе?

— В восьмом.

— В двадцать один год?

— Да.

— Выходит, вы трижды оставались на второй год?

А парень-то не промах. Спокойно, будем вежливыми и любезными.

— Так точно. Я очень плохой ученик. Математику и физику совершенно не понимаю. Я идиот. Но мой папа настаивает, чтобы я сдал выпускные экзамены в гимназии.

То, что папа настаивает, — чистая правда. То, что я идиот, — неправда. Я неплохо разбираюсь в математике и физике. На второй год я оставался, чтобы досадить отцу. И мне это удалось. Он бесился несколько недель. Для меня это было самое счастливое время за последние семь лет. Я завалю и выпускные экзамены. And how![8] Устрою себе еще парочку приятных часов.

— Это весь ваш багаж?

— Да.

— Что там у вас?

— Книги. Пластинки. Гигиенические принадлежности.

— Где остальное?

— Оставил во Франкфурте, у моего друга. Он уже доставил их в интернат.

Снаружи раздался резкий постепенно усиливающийся звук, который перешел в гул. Затем все стихло. Через открытую дверь мне видно, что приземлился турбовинтовой самолет.

— Приземлился рейс «Люфтганзы» из Лондона, — говорит тот, что за стойкой.

Слава богу, болтовня сейчас закончится, и он начнет работать. Он делает знак своему коллеге.

— Уже иду, — говорю я.

— Куда? — удивляется чиновник.

— А что вы только что хотели сказать? — спрашиваю его я.

— Пройдемте на личный досмотр.

— Представьте себе, — говорю я, — угадал.

— Только не надо хамить, молодой человек.

Вот так всегда. Лучше держать рот на замке.

К самолету «Люфтганзы» они подогнали трап, дверь кабины была открыта, и уже появились первые пассажиры. Молодой человек примерно моего возраста, девочка помоложе, мужчина, положивший руку на плечо женщине. Все улыбаются. Фотографируются. Держатся вместе. Как одна счастливая семья. Такое тоже случается.

Все.

Конец.

Не думать об этом.

Не хватает только расплакаться.

Первые несколько лет со мной случалось подобное здесь, на паспортном контроле, если я вдруг видел счастливые семьи. Отец, мать, дети. Я плакал по-настоящему.

Вас когда-нибудь обыскивали на таможне? Я имею в виду в одной из этих кабинок. Меня обыскивали по меньшей мере раз пятьдесят. Я хочу рассказать, на что это похоже и как надо себя вести при этом. Ведь никогда не знаешь, с чем столкнешься.

Итак, что касается поведения, то в первую очередь дружелюбие и еще раз дружелюбие. Ни одного сердитого слова. Ни одного возмущенного взгляда. Делать все, что прикажет служащий. Говорить, только когда вас спросят. И ни в коем случае никакого протеста. Вы только сыграете на руку этим господам.

Деревянные кабинки по размеру не больше тех, что в общественном туалете. Там могут поместиться лишь два человека. В каждой такой ячейке стоит табурет, стол, на стене крючок для одежды. Ряд таких кабинок расположен на заднем плане — в тени остальной таможни, с которой знакомы большинство пассажиров, возле наклонной металлической горки, где досматривают ваши чемоданы. Позади, стыдливо спрятавшись, располагаются кабинки. Пассажиры-мужчины обыскиваются сотрудниками таможни, дамы — сотрудницами. Да, такое тоже бывает. Иногда получается забавно. Так как стены кабинок из фанеры, вы слышите буквально каждое слово и слева, и справа.

— Снимите бюстгальтер. Трусики тоже, пожалуйста.

— Что это? Бандаж? Очень жаль. Снимите его.

В это воскресенье я был единственным, кого досматривали. В кабинке, где все происходило, было тихо. Таможенник, одетый в зеленую униформу, очень маленького роста. Сначала он копается в моей дорожной сумке. Каждую пластинку вынимает из конверта и заглядывает внутрь. Рей Конифф, Луи Армстронг, Элла Фитцджералд, Оскар Петерсон. Затем книги «Мила 18», «La Noia», «The Rise and Fall of the Third Reich», «Последний из справедливых». Мартин Бубер, Камю. Лев Троцкий, «Моя жизнь». Каждую книгу коротышка листает так, чтобы выпало все, что лежит между листами. Ничего не выпало. Взяв Троцкого, он в первый раз открывает рот:

— Вы это читаете?

На что я покорно отвечаю:

— Да, господин инспектор. Ради всего святого, это не запрещено?

Никакого ответа. Вот это и есть правильная тактика.

На всякий случай он дважды перелистывает Троцкого. (Наверно, потому, что реши я спрятать секретное послание, то непременно суну его в эту автобиографию.) Но и из Троцкого ничего не выпало.

После книг доходит очередь до гигиенических принадлежностей. Тюбик зубной пасты открыть. Тюбик закрыть. Мыльницу открыть. Мыльницу закрыть. Электрическая бритва. На нее он потратил две минуты. Это очень много. Но так как мне хорошо известно, что все продлится еще дольше, мне нельзя терять терпения, и я смотрю через маленькое окно. В двери каждой кабинки есть такое окошко. Оно должно быть завешено. Но это задернуто не полностью.

На движущейся дорожке показался багаж пассажиров рейса «Люфтганзы». Люди столпились перед тремя таможенниками. Дело идет споро, и многих уже пропустили на выход. Тут я снова вижу семью с двумя детьми. Так как они все еще весело и счастливо смеются, я предпочитаю смотреть в другую сторону. Сбоку — темный проход в какой-то склад, над входом прикреплена табличка: «Посторонним вход запрещен». В полутемном закоулке скрывается целующаяся парочка. И как они это делают!

Его руки лежат у нее на плечах, она положила свои ему на пояс. Вот так они и стоят. Поцелуй, кажется, никогда не кончится. Он выглядит потрясающе. Черные волосы. Черные глаза. Высокий. Стройный. Серый костюм. Остроносые ботинки. Маленькая бородка. Похож на итальянца. Она ниже его, примерно моего роста. Одета в бежевые брюки, бежевые туфли, бежевый пуловер, на шее шарфик. Бежевый ей к лицу, и она это знает. А какая фигурка! Как у гоночной яхты. При этом она отнюдь не молоденькая, где-то за тридцать.

Ну наконец-то! Le baiser phantastique[9] закончился. Они смотрят друг на друга. Точнее сказать, она видит его взгляд, он-то уж точно ничего не видит, так как у нее половина лица скрыта огромными черными солнечными очками. На то, наверно, есть причина. Если этот господин ее муж, то мой папочка честнейший в мире человек!