— Что стряслось?
— Не сейчас. Потом.
Чуть позже мы стоим у старого каштана перед школой. У нас еще есть десять минут до урока. Я говорю:
— Брат должен помогать брату, верно?
— Я все для тебя сделаю! Что с тобой? Распутница?
Вокруг нас галдят три сотни ребят, смеются и кричат.
Никто не слышит, что я говорю или что говорит Ганси. У входа в школу стоит Геральдина. Неподвижно. Сложив за спиной руки. Она смотрит на меня. Но я не смотрю на нее. И тихо и торопливо шепчу Ганси:
— Да, Геральдина.
— Не можешь избавиться от нее?
— Нет.
— Так я и думал. Придется тебе подождать, пока у нее не появится кто-то новый.
— Нет, все намного сложнее. Она… она очень привязана ко мне. Я… я не хочу причинить ей боль… но мне надо избавиться от нее!
— Понимаю, — говорит Ганси, ковыряя ботинком землю. — Госпожа Лорд, не так ли?
Я не клюю на его приманку:
— Ганси, ты помог мне найти браслет. Не поможешь ли мне еще избавиться от Геральдины? Подумай. Может быть, тебе что-нибудь придет в голову.
— Быть может, и придет. Аккуратно.
— Ни в коем случае не жестоко!
— Можешь на меня положиться, Оливер.
Он трясет мне руку.
— Пока, пора смываться.
— Как? Уже?
— Я принципиально никогда не делаю домашних заданий, понимаешь? По утрам я всегда списываю у отличника. Каждый сам за себя.
И, прихрамывая, он поспешно уходит, кривой и косой маленький калека, мать годами связывала ему руки и ноги, чтобы он красиво молился, а отец мучил его по всякому поводу. Ганси, прихрамывая, уходит. Конечно, несчастный уродец ожесточился. Мне скоро предстоит узнать, что он понимает под словом «аккуратно».
Глава 2
Восемь часов.
Раздается звонок. И триста детей мчатся в здание школы. Сегодня первым уроком у нас Хорек. Латынь. На лестнице меня ловит Геральдина. Она стоит совсем близко — мне не улизнуть.
— Что с тобой происходит?
У нее влажные губы, я вижу, как поднимается и опускается грудь. Она идет рядом.
— Происходит? Ничего? С чего ты взяла?
— Почему ты прячешься? Почему мы не можем встретиться?
— Геральдина, у меня…
— У тебя другая!
— Нет.
— Да!
— Нет! И когда я узнаю, кто она, закачу самый большой скандал из всех существовавших! Тебя у меня никто не отнимет! Понимаешь? Никто!
Ее голос стал пронзительным. Девчонки и мальчишки останавливаются и слушают, ухмыляясь и перешептываясь.
— Геральдина… Геральдина… тише…
— Вот еще — тише!
— Да, тише! Я требую!
В следующую секунду она резко обмякает, ее плечи опускаются, а на глазах выступают слезы.
— Я… я не то хотела сказать…
— Будет тебе.
Господи! Господи!
— Правда, — теперь она послушно шепчет. — Я больше не могу спать… по ночам я лежу и думаю о том, как это было в ущелье, в ту ночь… Я люблю тебя, Оливер… Я так люблю тебя…
До класса еще десять метров. Какими длинными могут быть десять метров!
— Ты меня тоже любишь?
— Конечно.
Она жмет мне руку.
— Когда мы увидимся?
— Пока не знаю.
— В три часа в ущелье?
Сегодня прекрасный день. Неярко светит солнце. По голубому небу растянулись гряды белых облаков, а с деревьев опадают пестрые листья, листок за листком.
— Нет, сегодня не получится.
— Почему нет?
— Я… я — под домашним арестом, — лгу я.
— Завтра?
— Да, завтра, может быть.
Надеюсь, до завтра Ганси что-нибудь придет в голову. Она крепко сжимает мою руку горячими, влажными от пота пальцами.
— Теперь я буду думать только о завтрашнем дне. Жить только завтрашним днем. С радостью ждать завтрашнего дня. Ты тоже?
— Да. Я тоже.
Почему это случилось именно со мной? Почему? Мимо проходит фрейлейн Гильденбранд. Ступает, держась за стену. Мы здороваемся. Она по-доброму улыбается. Я уверен, фрейлейн Гильденбранд нас даже не узнала. Она даже не знает, кто мы. И не знает, что пробудет здесь еще всего двадцать четыре часа. Я тоже этого еще не знаю. Никто не знает. Нет, один человек, наверное, знает. Ганси.
Глава 3
— Теперь я буду с радостью ждать завтрашнего дня, — сказала Геральдина.
Тут мы подошли к классу. Она еще раз поднимает на меня полные тумана глаза — такие же, как тогда, в ущелье, — затем идет на свое место, а вскоре приходит Хорек.
Сегодня Хорьку, несчастному, достойному сочувствия латинисту, комплексующему из-за маленького домика господину доктору Фридриху Хаберле в вонючем от пота поношенном костюме удастся окончательно и на весь год заработать ненависть всего класса, даже отличника Фридриха Зюдхауса. А это много значит! Ведь Зюдхаусу нечего волноваться о том, что, потирая руки, писклявым голосом сообщает Хорек:
— А теперь, друзья мои, перейдем к письменной работе. Прошу вас достать книги.
Весь класс достал Тацита, потому что все, разумеется, полагают, Хорек даст на перевод отрывок из «Германии».
Но тут изверг говорит:
— Не только Тацита, но, с вашего позволения, и стихотворения Горация.
Волнение в классе. Что это значит? Ответа долго ждать не приходится:
— Понимаете, я, собственно, не идиот!
Нет, нет, идиот.
— Я точно знаю, что вы на каждой работе пользуетесь шпаргалками.
(Шпаргалки: можно списать у соседа или использовать крохотные записочки, если заблаговременно выяснить, какой кусок попадется. А еще можно листать маленькие тетрадочки под партой. Сами знаете из книги «Об одном школьнике».)
— Так вот, у меня на уроке не спишешь, — говорит Хорек, страшно важничая, отчего запах пота еще больше усиливается. — Этот метод я позаимствовал у австрийского коллеги. Я разделю класс на группы А и Б. Одной группе достанется отрывок из Тацита, другой — отрывок из Горация.
Сейчас можно услышать едва слышное дуновение южного ветра за окном — так стало тихо. Геральдину, кажется, вот-вот вырвет. Она ведь так слаба в латыни! Вальтер, бывший возлюбленный, сидит позади нее, он всегда помогал Геральдине, помог бы и сегодня, несмотря ни на что, я уверен. Но что теперь поделаешь? У многих в классе такие лица, словно в них ударила молния. Такого еще не было!
— Рассчитайтесь! — командует Хорек.
Что нам делать? В первом ряду бормочут:
А, Б, А, Б…
Затем второй ряд. Хорек следит за тем, чтобы за каждым А никогда не сидел другой А, а всегда Б. Это значит, если мыслить практически и трезво, что списать в самом деле невозможно. Проклятье! Мне становится очень жарко. Сначала, до знакомства с Вереной, мне хотелось вылететь и из этого интерната, чтобы позлить старика. Но теперь все иначе. Совсем иначе…
Я попал в группу Б. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы группе Б достался Тацит!
Хорек устраивает шоу. Прохаживается нескольку раз туда-сюда между рядами парт, улыбается и молчит. У Ноа хватает мужества сказать:
— Господин доктор, не могли бы вы теперь раздать нам отрывки? А то время идет.
Хорек останавливается и отрывисто командует, словно гвардейский офицер в кабаре (должно быть, он поцапался сегодня утром с женой в своем маленьком домике):
— Группа А переводит Горация, а группа Б — Тацита!
(Благодарю тебя, Господи.) Затем он раздает отрывки.
В Горации я ни в зуб ногой! В других интернатах, где я был, мы его еще не проходили. Пробелы образования. Стыдно. Из Тацита мне достается страница 18, главы с 24-й по 27-ю включительно. Главы небольшие, по десять-пятнадцать строчек каждая. Я уже говорил, что Тацита потихоньку выучил наизусть. Вот уже третий год, как я его читаю.
Итак, приступим! Я люблю тебя, Верена, люблю тебя и сегодня в три часа пополудни увижу тебя в башне. В нашей башне…
— Мансфельд, отчего вы так улыбаетесь?
Он заходит слишком далеко. Какая муха укусила это маленькое чудовище, черт возьми?
— Ведь позволительно улыбаться, когда работа доставляет удовольствие, господин доктор.
