Он заколебался, но потом пожал плечами:
— Если вам так хочется…
Я встал и подошел к окну. Открывавшийся позади охотничьего дома вид являлся продолжением склона холма, на вершине которого стояла релейная вышка с торчащими электронными штырями. Интересно, имеет ли она отношение к СНЧ-антенне?
В отдалении виднелись несколько телефонных столбов, я даже заметил птиц, которые садились на три толстенных кабеля. Кажется, при этом не возникало никаких неприятных последствий: птички не загорались, не дымились и не падали замертво, — и я решил, что это хороший знак.
Еще дальше стоял большой сарай или амбар, собранный из готовых панелей. Его двери были распахнуты, и внутри можно было разглядеть несколько машин — черный джип, синий микроавтобус и небольшой трактор. Рядом с сараем стояло несколько внедорожников, используемых, как я понял, для патрулирования территории. Вполне можно было ожидать, что у полковника Мэдокса имеется парочка танков «Абрамс», но следов гусениц я не обнаружил.
Справа, ярдах в ста от дома, я заметил два длинных здания. Судя по карте Харри, лежавшей сейчас у меня в кармане, белое здание — это казарма. Оно и выглядело как казарма человек на двадцать. Второе строение размером с дом было возведено на мощном скальном основании, с крышей из листового железа и стальными ставнями, закрывавшими окна. Из трех труб, торчавших над крышей, извергался черный дым, а возле распахнутой двери стоял фургон с надписью на борту «Потсдам дизель».
Мэдокс тоже подошел к окну.
— Отсюда вид неважный. Из фасадных окон гораздо лучше.
— А мне кажется, очень интересный вид! Зачем вам все эти телефонные столбы и кабель, тянущийся по всей территории?
Мы встретились взглядами, и он не отвел глаз.
— Эти столбы и провода подключают к общей сети все телефоны, установленные на нашей территории.
— Да неужели?
— В бытность патрульным полицейским вы наверняка часто пользовались специальными телефонами для связи с участком?
— Точно. И у нас были рации в машинах, обеспечивающие двустороннюю связь, еще с пятидесятых годов. Это гораздо дешевле, чем несколько сотен телефонных столбов, вбитых в скальную породу.
Мистер Мэдокс, по всей вероятности, сильно забеспокоился: что это — пустая болтовня или наводящие вопросы?
— Как показывает мой боевой опыт, — наконец заговорил он, — рации не всегда надежны. В любом случае этими телефонами мы теперь редко пользуемся, ведь сейчас есть сотовые, а также качественные уоки-токи. А столбы еще используются для установки и питания прожекторов охранной системы.
— Ага, верно. — А также подслушивающих устройств и камер наблюдения. — А в этом белом здании у вас что?
— Казарма.
— Ага, понятно. Для вашей армии. А там я вижу гараж. Чертовски здорово вы тут все устроили!
— Спасибо.
— А это каменное здание?
— Там установлен электрогенератор.
— Но я вижу три дымовые трубы.
— Три генератора.
— Вы продаете часть энергии в Потсдам?
— Я большой поклонник излишеств и избыточности.
— Избыточности?
— Да. Так же как Господь Бог. Именно поэтому у нас по два яйца.
— Но только по одному члену. Почему бы это?
— Я и сам часто задаюсь тем же вопросом.
— Я тоже.
Теперь по ходу дела полагалось, чтобы он спросил, почему меня все это интересует. Но он не спросил, а вместо этого сказал:
— Ну хорошо, спасибо, что заехали. И еще раз — мне очень жаль этого… извините, как его звали?
— Харри Маллер.
— Да-да. В здешних лесах следует соблюдать осторожность.
— Понятное дело.
— Что-нибудь еще?
— Я, пожалуй, отниму у вас еще несколько минут.
Он вежливо улыбнулся и напомнил:
— То же самое вы говорили и в прошлый раз, однако пробыли здесь довольно долго.
Это я проигнорировал и отошел от окна, окинув взглядом кабинет. Это было большое помещение, стены отделаны светлой сосной, мебель дубовая. На полу — восточный ковер.
Над письменным столом Мэдокса висела фотография в рамке — нефтяной танкер с логотипом «ГОКО» на носу. На другой фотографии было горящее нефтяное месторождение.
— Война в Заливе, — пояснил Мэдокс. — Или уже нужно говорить Первая война в Заливе? Крайне неприятно, когда впустую сгорает отличная нефть, особенно если мне никто за это не платит.
Я не ответил.
Обычно моя манера быстрых коротких вопросов и еще более коротких ответов довольно скоро сбивает спесь с подозреваемых, но этот парень оставался спокоен и холоден, как заледенелый труп. Однако же я чувствовал в его поведении некоторую неуверенность. Беспокойство. Вот, например, он закурил сигарету, но на сей раз не выпустил ни единого колечка дыма.
Мы помолчали, и я прошел к стене, увешанной всякими дипломами и аттестатами в рамочках.
Все это были военные дела — награды, выписки из приказов, удостоверение о почетной отставке, патент на звание младшего лейтенанта, приказы о присвоении очередных званий и прочее плюс некоторое количество фотографий, в основном самого Мэдокса в различных мундирах. С полдюжины сделаны во Вьетнаме.
Я рассмотрел одну из них — его лицо крупным планом. Кожа вымазана камуфляжной боевой раскраской, к тому же грязная, над правым глазом свежий порез, из которого сочится кровь. Лицо блестит от пота, глаза пялятся из этой почерневшей маски — взгляд пронзительный, как у ястреба.
— Эти фотографии напоминают, как мне повезло, что я оказался здесь, — произнес он.
«Что ж, — подумал я, — мы еще посмотрим, как тебе повезло».
— Я вижу тут три «Пурпурных сердца», — заметил я.
— Да. Два легких ранения, но третье «Сердце» я получил почти посмертно.
Я не стал выспрашивать подробности, да он и сам не собирался мне их излагать, только сказал:
— Пуля из «АК-47», сквозное ранение в грудь.
По-видимому, она не задела жизненно важных органов, но вполне могла вызвать отток крови от мозга.
— Это была моя третья командировка, и я, наверное, несколько перестарался, искушая судьбу.
— Верно. — Харри вот повезло меньше.
— Но знаете? Я бы снова туда пошел.
Невредно было бы ему напомнить, что определение «безумец» означает повторение одних и тех же ошибок в надежде получить иной результат.
Но странная вещь: как уже предположила мисс Мэйфилд, мы с мистером Мэдоксом были очень похожи, и если бы он не убил моего друга — а убил его, видимо, все же он — и не намеревался захватить всю планету или устроить на ней какую-то траханую катастрофу, то вполне пришелся бы мне по нраву. Даже мог понравиться. Он и в деле вел себя так же, как я, несмотря на мои навязчивые вопросы. Только вот я-то не убивал никого из его друзей и пока еще не раздолбал его планы устроить ядерную бойню или что он там задумал. Так что у него не было причин считать меня плохим парнем.
Пока я изучал остальные фото, он спросил:
— Вы когда-нибудь были ранены при исполнении служебных обязанностей?
— Был.
— В армии или в полиции?
— В полиции.
— Тогда вам, видимо, известно, что это серьезно травмирует человека. Это настолько далеко от нормальной повседневной жизни — вы сперва даже не сознаете, что с вами произошло.
— Кажется, я это понимаю.
— Если это происходит в бою — или на службе в полиции, — то вы знаете, что можете быть ранены или убиты, и думаете, будто готовы к этому. Но когда это происходит в действительности, вы сперва не верите, что это и впрямь случилось с вами. У вас ведь была именно такая реакция?
— Нет. Я сразу понял, что́ произошло.
— Правда? Что ж, видимо, каждый реагирует на это по-своему. — И продолжил развивать ту же тему: — Уже потом, когда осознаешь, что случилось, у тебя возникает совершенно другое состояние, другой образ мыслей. Если перефразировать Уинстона Черчилля, нет ничего более замечательного, чем быть раненным и выжить.
— Верно. Альтернатива — быть раненным и умереть.
— В этом-то все и дело! Опыт пребывания вблизи от смерти. И если ты выжил, ты уже совсем не тот, каким был прежде. Это я в положительном смысле. Чувствуешь себя в такой… эйфории… таким всемогущим. Почти бессмертным. У вас возникало подобное ощущение?