— Понятия не имею, какой-нибудь зверь из леса.

— А, может, это кошка?

— Вполне…

Наше поместье — просто сказка. Оно расположено очень уединенно и занимает около гектара земли. Вокруг только поля, луга и лес. Ближайшие соседи почти в километре от нас. Когда я пять лет назад его покупала, мы были еще вместе, Янни и я. В этом доме мы прожили вместе еще год, потом разошлись. Янни тяжело переживал потерю, видимо, для него это было больше, чем дом; это было его пристанище, его очаг, его приют. Он сам его выбрал, он же уговорил меня рискнуть и сделать покупку. Я была напугана размерами владения и долго не решалась на этот шаг, а без него так бы и не решилась.

Такое громадное хозяйство требует заботы, личного участия и изрядных денежных вложений, не говоря уж о найме людей для помощи по дому и в саду. Только под давлением Янни я согласилась на эту покупку. И когда мы расстались, ответственность за дом, легшая теперь на меня одну, поначалу показалась мне чрезмерной. И вот, спустя три года, я постепенно начала вникать во все эти проблемы, пристраивать, достраивать, перестраивать, что-то ремонтировать, подновлять — после долгой внутренней борьбы, я все-таки окончательно решилась оставить поместье себе, несмотря на то что рядом уже не было Янни. Мне нужно было самой справиться с этим.

Бени и я идем дальше. Он выудил из пруда какое-то вьющееся растение и теперь крутит его между пальцев.

— Я вырвал с грядок все сорняки, целых три часа полол. Еще когда Нонни у нас была; она видела… Мне что-нибудь за это будет?

— Ну, конечно, ты получишь деньги, я же обещала. Будь умницей!

Мы обошли весь сад и были уже почти у самого дома.

Сад весь стоял в цвету. Огромные пихты и ели вокруг зеленых лужаек, террасы и дорожки выложены булыжником; и тем не менее это был дикий сад. Теплица, павильон и огороженный гриль были лишь островками в нем. Пели птицы, в траве шнырял заяц, проносились мимо косули, а перед домом дремали кошки.

Идиллия, какая может только во сне присниться. Цветут деревья и кустарники, солнце льет свет на золотые шары, на ветру легонько колышутся три березы, под которыми лежит каменная лягушка. Она будит сладкие воспоминания, и я не противлюсь этому. Эта толстая лягушка из светлого камня лежит на спине, кверху большим животом, подложив лапки под голову. Березы, павильон, гриль, парник — во всем этом Симон, он в любом уголке сада, куда бы я ни взглянула. В дом вложена моя энергия; в саду живет Симон, бог природы, мой фавн…

— Интересно, что кошкам никогда не становится скучно, при том, что они так много спят…

Бени взял на руки толстого кота и гладит ему живот.

— Я сейчас пойду на улицу и нарисую свободолюбивую кошку для тебя, мама!

— Да, Бени, это замечательно.

Прошло четыре недели.

Отгремело празднование дня моего рождения. Костюмированная вакханалия с музыкой, факелами, играми и шестьюдесятью участниками. На вертеле жарилась свинья, были откупорены две громадные бочки с пивом, а друзья приехали ко мне даже из Кельна. Я люблю свой дом, особенно летом, когда все напоминает самые счастливые дни детства.

В саду я забываю о своем одиночестве. Так же, как и в сказках.

Мир гномов всегда был мне ближе, чем реальный мир. А в этом огромном, уходящем вдаль саду танцуют все герои мифов и сказок: цверги и эльфы, феи и фавны, нимфы и гномы, ночные духи и тролли. Это мой сон в летнюю ночь.

Наступила осень.

Деревья растеряли свои пестрые листья, первый туман лег на поля, опустели дороги. Феи, зябко поежившись, упорхнули обратно в лес, эльфы растворились в воздухе, леший спрятался в дупло, а цверги, взявшись за руки, побрели в горы, чтобы проспать там всю зиму.

А когда на оконном стекле распустился первый ледяной цветок, Снежная королева, проносясь мимо в своем развевающемся белом плаще, крикнула мне через окно нежным, мелодичным голосом:

— Когда сердце одно, оно так одиноко в этой уютной комнате; сколь горяч огонь в камине, и сколь холодно в душе!..

И рассмеялась звонким, серебристым, морозным смехом.

Снежинки за стеклом плавно падали одна за другой, кружась в воздухе, как во мне самой мои мысли… а сердце надрывно звало: Симон… Симон… Симон…

Шесть месяцев мы отчаянно пытались потерять друг друга из виду и вычеркнуть из памяти. Время от времени мы встречались на дороге, огражденные друг от друга своими автомобилями.

Только не соскользнуть снова в эту пропасть под названием Безнадежность!..

Пожалуйста, все добрые духи, не дайте мне позвонить ему!..

Нужно заняться чем-нибудь — сделать уборку, разобрать книги, рассортировать визитные карточки… что угодно, только не думать о нем… Что это?

ТОРАК НАМАДОВ — КЛОУН.

— «…когда понадоблюсь — звоните!..»

— Алло, Намадов слушает, добрый день.

У меня участилось дыхание.

— Алло, это… Лена Лустиг…

Небольшая пауза.

— Сударыня… какая честь! Вы все-таки вспомнили!.. Вы решили принять мое предложение?

— Я… э… да. Мне хотелось бы поговорить с вами, если это будет удобно.

Он рассмеялся.

— Понимаю. Это прекрасно… Я рад. Когда бы мы могли встретиться?

— Что если… может быть, сегодня?

— Почему бы и нет.

— Хорошо. — Я боялась, что наделаю глупостей, если не поговорю хоть с кем-нибудь. — В три часа подойдет?

— Разумеется, сударыня. Где?

— В «Кулисах», это такое…

— Я знаю «Кулисы», простите, что перебиваю. Итак, в три часа! Всего доброго, любовь моя!

— До встречи и… спасибо!

— О, пожалуйста, пожалуйста, не за что! Я действительно очень рад!

Уже в половине третьего я была на месте: несколько известных лиц из театральных кругов, солидная публика, много актеров. Ровно в три часа перед окном появилась примечательного вида голова.

Господи, какой же он маленький! Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я первый раз увидела его, и сейчас он показался мне еще ужасней, чем при первой встрече. Его фигура была искривлена настолько, что казалось непонятным, как он вообще может передвигаться — каждый шаг был победой над статикой собственного тела. Вся левая половина корпуса перекашивалась книзу, если он ступал левой ногой, а когда поднимал правую, то плечо почти упиралось ему в горло, огромный горб на спине делал уродство полным и абсолютным, усиливая впечатление гротеска. И только голова, которая была, пожалуй, слишком глубоко посажена в туловище, чем его сходство с цвергом еще больше усиливалось, голова была прекрасна. Такая голова могла бы принадлежать художнику — густые, черные волосы, тронутые сединой на висках, спутанными локонами обрамляли лоб, высокий лоб мыслителя; сильно изогнутый римский нос над чувственным и решительным ртом; подбородок, свидетельствующий о силе воли, и высокие скулы. У него были черные, необычайно длинные ресницы и столь же необычайно густые и кустистые брови, но самым выразительным были глаза, ясные и мерцающие как черный уголь. Эти глаза знали много, очень много…

Он улыбнулся мне сквозь оконное стекло и кивнул. Затем похромал ко входной двери. Ему стоило большого усилия открыть эту тяжеленную стеклянную дверь с ручкой, расположенной слишком высоко для его роста. Официант не успел подбежать и вовремя помочь ему, и теперь на его лице читались одновременно смущение и сострадание.

Торак подошел ко мне.

— Сударыня… я так рад вновь увидеть вас.

Он галантно поклонился. Люди вокруг поглядывали на нас, стараясь делать это незаметно, но Торака это, по-видимому, совершенно не задевало.

— Вы уверены, что хотите поговорить на глазах у всех? Боюсь, что здесь мы не найдем того покоя и уединения, какие необходимы для нашей беседы.

Мне стало неловко.

— Нет, вы не должны смущаться. Я живу с этим с самого рождения, — но не вы, любовь моя! Я бы хотел, чтобы вы чувствовали себя свободно. Это необходимое условие для нашего… скажем так — поиска.