Вечер прошел просто блестяще. Я была в лучшей форме и в прекрасном настроении. Симон стоял за кулисами, облокотясь о стул, и с удовольствием выслушивал мое жонглирование ругательствами и словесную акробатику.

— Сегодня мне очень понравилось, — сказал он мне после представления.

А пока он смотрел, усмехаясь, на публику там, в зале, которая смеялась во весь голос над моими остротами. Где были эти сдержанные гамбуржцы, которые обычно так отстраняются от всего? Я не могла разглядеть ни одного. Зрители визжали от удовольствия и долго аплодировали после каждой третьей фразы, так что вечер продлился на двадцать минут дольше обычного.

После представления ко мне подошла одна дама, около пятидесяти, с решительным выражением нежного, хорошо вылепленного лица и сказала:

— Чувствуется, что вы знаете, о чем говорите. Это не манная каша — здесь видна настоящая жизнь, пропущенная через себя!

Я ничего не ответила, а только кивнула в знак согласия. Она пожала мою руку и сказала:

— Всегда кому-то приходится прорубать просеку в нехоженом лесу…

Я разволновалась и не заметила, как Симон подошел и встал позади меня. Он приобнял меня за плечи и заглянул в глаза.

— Ты была великолепна, — сказал он, — ты такая сильная… гораздо сильнее, чем я. Ты нужна мне. Ты самый важный человек в моей жизни… кроме, разве что, моего ребенка. Но ты стоишь с ним на одном уровне.

После представления пришли Андреас и Фрида, оба тоже связанные с гамбургской сценой. У Фриды волосы были длиной со спичку, и у Андреаса точно такие же, и оба они были затянуты в черную кожу. Пит и Джей нашли это классным, все были в приподнятом настроении, каждый со своими детскими фантазиями в голове. Симон был не особенно разговорчив, но точно так же наслаждался царящей атмосферой фривольности. Фрида держала магазин, торгующий всякими эротическими аксессуарами, и пригласила нас посетить его на следующий день. Андреас предложил поводить нас по Гамбургу и показать кое-какие кабаки, которых мы, вероятно, еще не знаем. Мы договорились на пять часов следующего вечера.

На следующий день мы все собрались, чтобы пойти в магазин к Фриде. Все взволнованно болтали между собой, обязательно собираясь привести сюда своих друзей и подружек. Я добрый час примеряла и рассматривала всякие лакированные и резиновые штучки, необычное белье и постоянно подзывала Симона к кабинке, чтобы спросить его совета. Его глаза между тем начали блестеть каким-то незнакомым светом.

А я купила плетку. Я не имела в виду ничего конкретного, думала только, что, может быть, она пригодится в каком-нибудь сценическом номере. Этой ночью мы по дороге зашли не менее чем в десяток различных кабаков, музыканты скакали по Гербертштрассе, и Джей просто не знал, куда деваться от предложений, что, впрочем, его только воодушевляло. Андреас тоже сделал мне недвусмысленное предложение. По его черным глазам я не смогла понять, какая роль мне отводится в предстоящих отношениях. Симон наблюдал за происходящим, однако ничего не говорил. Это был прекрасный, насыщенный вечер, и когда мы вернулись в отель, то были все еще бодры. И все хотели еще раз, уже последний, чего-нибудь выпить.

Мы пришли в нашу комнату. Едва за нами закрылась дверь, как Симон обнял меня и стал целовать. «Покажи мне твой язычок, я хочу видеть его», — говорил он мне, — «давай, покажи его…» Я высунула свой язык и пошевелила им. «Да, вот так хорошо. А теперь подойди к кровати, подними юбку и ложись. Раздвинь ноги и лежи спокойно». Три, четыре легких удара по гениталиям. Я вздрогнула, вся кровь у меня прилила к низу живота, резко накатило возбуждение. «Тихо, лежи спокойно!» Серия легких ударов, затем более сильных, по груди, по лицу, по бедрам. «На колени! Спускайся вниз!» Он расстегнул свои брюки. «И теперь возьми его в рот, да, вот так». Эрегированный член между моих губ, до самого горла. Возбуждение. «Достаточно. Вставай. Возьми плетку и подай ее мне. А теперь ложись на живот». Снова удары, на этот раз кожаным ремнем, совсем легонько — по спине, по заду. Легкое жжение. Более сильные удары, «лежи спокойно, не двигайся! — это только кажется больно… это ведь приятно». Боль приятна, оживляюща, а удары становятся сильнее, жестче. «Мама!» — хочется закричать, но здесь никого нет. Только большой, сильный гладиатор, который приковывает меня к кровати и раскрывает мои силы! Я извиваюсь как змея, подаюсь ему навстречу всем телом, которое жаждет разрядки. И тут — новый удар! И еще один, еще, обжигающий как огонь, почти даже слишком сильный, но только почти… «Еще перевернись, теперь на колени, задницу наружу, а теперь ты получишь все, чего хотела!» — и втыкает сделанную в виде пениса рукоять плетки в мой анус, засовывает его глубоко внутрь, еще и еще, оставляет его во мне и говорит: «тихо, не двигайся…» — теперь я должна снова перевернуться на спину и задрать юбку до самого живота; он начал стимулировать кой клитор, гораздо лучше, чем я сама могла это делать, опытнейшими во всем мире пальцами он дотрагивался до моего центра наслаждения, пока я почти не… нет, он перестает… я извиваюсь. «Спускайся на пол, на все четыре, так, а теперь иди, вот так, на четвереньках», — легкий удар, толчок в направлении холодильника, что ему надо?.. «Дальше, совсем медленно». В любой момент я могла встать и сказать: «Все, конец игры, я больше не хочу», — но не делала этого. Я наслаждалась насилием, которое он учинял надо мной.

«Иди дальше… на четвереньках, как дикая кошка»… ради Бога. «Теперь по направлению к входной двери…», что мне там нужно? Он же не станет… теперь я в двух метрах от двери. «Дальше!..» — снова толчок, и его глубокий голос: «Иди». И тут он открывает дверь, между ней и косяком образовывается щель, достаточная, чтобы я смогла увидеть безлюдный в это время коридор. Три часа ночи. Он что, хочет меня выгнать, вытолкнуть туда? Но, Боже мой, неужели все так серьезно? Я испытала настоящий страх. Игра переставала быть веселой и безобидной — речь шла о моей репутации. «Представь себе, что стоишь голая в коридоре, перед дверью своей комнаты, — пронеслось в моей голове, — и тут открывается соседняя дверь и жилец оттуда спрашивает: «Фрау Лустиг, что вы тут делаете в таком виде?» Придется вот так, без одежды, идти к портье и как-то объяснять, почему я снаружи, а мой спутник внутри. На лбу выступил холодный пот. Секунды текли как минуты, а минуты как часы… «Смилуйся, пожалуйста, смилуйся надо мной, Симон, прошу тебя!..»

«На сегодня довольно», — сказал Симон сухо и прикрыл дверь. Я не без труда поднялась и склонилась ему на грудь. У меня кружилась голова… Это было подло… я облизывала его, целовала, вдыхала теплые, мужские испарения с его тела, пот с его кожи…

«Иди ко мне, иди скорее, ложись на кровать». Он взбил подушку, подложил мне под голову и лег рядом, обняв меня. И тут из моих глаз потекли слезы, медленно, тихо, из самой глубины, слезы унижения и боли от предательства, тоски, отчаяния и любви, которая предала себя воле господина, скуля от преданности… Не волчица — собачонка. Но я жду, что ты поплатишься, Симон… что тебе еще отольются мои слезы…

Я приподнялась, но он бросил меня на кровать, раздвинул мне колени и входил в меня сильными толчками до тех пор, пока я не начала вставать на дыбы, достигнув пика наслаждения — и тут он кончил на мой живот. Буря миновала…

Мы заснули, как новорожденные, и больше никогда не вспоминали об этой ночи.

Торак возбужденно возился и ворочался на кушетке так и сяк.

Он усмехнулся, приподняв уголки рта. Я посмотрела на него с вызовом.

— Сударыня!.. — вскричал он. — Сударыня!.. не заходите столь далеко! Или вы хотите, чтобы несчастный калека-карлик тоже попал в число ваших сексуальных жертв?..

Я рассмеялась, а Торак потер руки.

— Пока довольно! Итак, вы хотите сказать, что вы оба пошли путем маркиза де Сада?

— Да. Но основания для этого у нас были неизмеримо глубже, чем у него, хотя мы ограничились лишь краткой экскурсией в этот мир…