Нерешительность и слабый характер Симона, его ветреность и безответственность в житейских делах, его аморальность и инстинктивность, пожалуй, нуждались в такого рода маленькой, бездуховной, ограниченной, достаточно продувной бабенке, в этом пауке, который, как он говорил, хочет опутать его с головы до ног. А его подсознательный протест выливался в формы супружеской неверности со мной.

Я и дотоле была уверена, что он во всем этом нуждается, но не отдает себе в этом отчет. В любом случае он смутно, неясно подозревал, что, несмотря на все ее недостатки, именно здесь, возле нее, должно быть его место.

Я позволила себе быть нескромной и поинтересовалась, не было ли между ними близости за последнее время. Она ответила очень уклончиво, в том духе, что не мог же ребенок появиться сам по себе.

— Он клялся мне небом и землей, что между вами ничего не было в последнее время, — сказала я. — И я просто хочу выяснить, не наврал ли он в очередной раз. У меня ведь тоже есть терпение, и я чувствую, скоро упадет та капля, которая переполнит чашу.

Я испытующе посмотрела на нее. Она сидела и загадочно улыбалась. Я не вытянула из нее ни того, исполняет ли он еще свои супружеские обязанности, ни того, согласна ли она, чтобы он ушел ко мне.

— Он заботится сейчас обо мне так, как никогда прежде, — упрямо произнесла она и уставилась в одну точку перед собой. — Он каждый день звонит мне по два-три раза и радуется нашему ребенку не меньше меня! Я знаю, что мой муж не бросит меня на произвол судьбы! На все остальное мне наплевать! Я не хочу нервничать и потерять ребенка. А ты можешь не надеяться, что я просто так, без борьбы, расстанусь со своим мужем!

Я спросила у нее, почему же тогда вот уже год, как он собирается уйти от нее? Он ведь сам мне часто говорил, что у них нет ничего общего, что в доме никогда ничего не происходит, что они только и делают, что спят или смотрят телевизор. Что их совместная жизнь кажется ему пустой и застоявшейся, как болото. И что он не видит в ней перспектив развития.

— У нас никогда не бывает скучно! — упрямо повторила она, по меньшей мере, три раза.

— Мы очень многие вещи делаем вместе, занимаемся спортом. У нас всегда что-нибудь происходит!

Она немного помолчала, затем тихо сказала:

— Но если в столь недолгом супружестве уже появилось такое чувство, то тогда действительно все это не имеет, пожалуй, никакого смысла…

Я села в машину и уехала. Как фурия я неслась через маленький городок.

Сначала я искала Симона у себя дома. Потом в итальянском ресторане, потом в греческом. Затем снова у себя дома, где оставила ему записку, чтобы, не застав меня там, он ни в коем случае не уезжал, а дождался бы меня. Потом я позвонила его жене, но никто не снял трубку. Тогда я поехала к ней сама. Очевидно, она не подошла к телефону, окончательно исключив меня из своего умиротворенного приемом гостей сознания. Но дома никого не было.

Я ринулась назад. И тут вдруг увидела его, звонившего из телефона-автомата. Когда он увидел меня, у него был такой вид, будто он хочет запереть дверь телефонной будки. Я ворвалась к нему. Я орала на него, я била его, я несколько раз заехала ему в пах, пиная ногами. Он пытался удержать меня. В его глазах метался страх. Он всегда так заботился о своей репутации!

— Да успокойся же ты! — повторял он снова и снова.

Ему было страшно стыдно — ведь все происходило прямо на улице его родного городка. Я знала, что больше всего ему сейчас хочется хорошенько отхлестать меня по щекам, чтобы привести в чувство, но он боится это сделать. А я продолжала колотить его и сквернословить на всю улицу.

— Ты почему уехал? — орала я на него. — Для каких таких важных переговоров? Почему ты тут же кинулся звонить своей жене? Где ты был? Я тебя везде искала!

— Я поехал в гольф-клуб и позвонил тебе через десять минут оттуда. Но тебя уже не было дома. Я знал, что ты полетишь к Бритте, потому и позвонил туда. Я подумал, что, может быть, вам и правда стоит поговорить друг с другом!

Начался дождь. Вода лилась с неба и текла по нашим рукам, глазам, волосам.

Как в фильме, подумалось мне. Я презирала его и, в то же время, любила.

— Пойдем, — сказал он. — Поехали к тебе.

— Я страшно хочу есть! У меня целый день во рту маковой росинки не было!

— У меня тоже, — сказал он.

Мы отправились обедать.

— Ты знаешь, почему я уехал?

— Нет.

— Я уехал, потому что ты была права — тебе действительно все время приходится меня ждать. Да еще с этим отпуском все так неудачно получилось.

Я промолчала.

— И случилось кое-что еще более неприятное, потому-то я и уехал… Дело в том, что я вообще никуда не могу сейчас поехать! В Розенау у нас серьезные проблемы с персоналом. А мой отец, с тех пор как узнал о наших отношениях, отказывается помогать мне. Раньше он бы обязательно помог. Но не сейчас.

Нет, никогда не нужно уступать этим людям там, где они этого требуют.

Моя жертва, на которую я пошла, отпустив Симона на отдых с женой, обеспечив себе самой каких-то несчастных пять дней совместного с ним отпуска, оказалась совершенно напрасной. Он послал к черту все наши с ним отношения, которые должны были стать «делом всей его жизни», из-за парочки клиентов, которые в этот выходной день могли вообще не появиться. Все это было нестерпимо унизительно. Почему я терплю эту гротескную несовместимость наших стилей жизни, точек зрения, ценностей, масштабов? Мы два совершенно разных мира, и я никак не могла понять, что же нужно сделать, чтобы изменить ситуацию. А, может, в этой несхожести и заключается та притягивающая нас друг к другу сила? В половине двенадцатого позвонила его жена; обменявшись с ней парой слов, Симон положил трубку.

— Она сказала: «Извини, что я тебе позвонила».

Он молча уставился перед собой в одну точку с ничего не выражающим лицом. Непрочность ситуации он пытался зацементировать ложью. И нехватка персонала в Розенау, как я уже поняла, тоже была очередной ложью. Он просто не хотел — или не мог — уехать со мной, оставив здесь Бритту.

— Почему ты все время врешь? — спросила я напрямик. — Почему не можешь найти в себе мужества хоть раз в жизни сказать правду, несмотря на то что тебе это неприятно?

— Я не привык к этому, — просто сказал он. — Когда в течение стольких лет врешь по любому поводу и тебе нужно это делать, чтобы, например, избежать затяжных супружеских ссор, то потом уже не можешь вот так вот взять и сразу измениться. Это просто не получается. Может быть, со временем…

Мы обессиленно повалились в кровать. Я снова выкурила сразу три сигареты. После пяти лет воздержания я опять начала курить, так как это приносило моим измученным нервам хоть какое-то облегчение.

Перспектива как провести следующий год с этим мужчиной, так и потерять его казалась мне одинаково удручающей. Ни первое, ни второе не казалось достойным выходом из ситуации.

На поддержку Янни я уже вряд ли могла рассчитывать, как в профессиональном отношении, так и в личном. Внутренне я стояла среди руин, а снаружи на меня непрерывно сыпались различные предложения. Пресса требовала интервью, телевидение просило об участии в ток-шоу, постоянно звонили журналисты и редакторы, предлагая совместные проекты, у всех были на меня свои виды. Все ожидали моего участия — и обманывались в своих ожиданиях. Вся моя энергия была направлена на личную жизнь; все, чего я достигла за последние годы, было поставлено на карту.

На следующий день позвонила мать Симона. Она тоже была в курсе наших дел.

И в ней я тоже почувствовала непонимание и враждебность. Она определяла ситуацию как катастрофическую и требовала от меня, как от зрелой и ответственной женщины, покончить со всем этим. Она подробно описала положение Бритты и ее чувствительность и то, как им едва не пришлось вызывать врача после моего вчерашнего визита.

— Зачем вы вообще к ней поехали? — как минимум три раза за разговор спросила она у меня высоким, страдальческий голосом.