И все же его влюбленность очень мне льстила.
— Какой красивый мужчина! — сказала девушка, помогавшая мне по хозяйству, и внутри меня забил маленький фонтанчик тщеславия. Так же я охотно демонстрировала его, когда мы вместе выбирались куда-нибудь пообедать. Причем делала это часто и с удовольствием. Он так же явно был горд, показывая меня, в свою очередь, в своем кругу, — и мое желание отстаивать свою свободу и независимость слабело с каждым днем. Когда он однажды пообещал прийти на мое выступление и не пришел, у меня от огорчения разболелся живот, как у ребенка.
Моя жизненная идеология дала первую трещину и уже не действовала. Может быть, мне следовало быть тверже и настойчивее? Я чувствовала себя опустошенной и ничего не могла этому противопоставить — ни ненависти, ни остроты, ни силы.
— Можно настолько подчинить женщину чувству, что она просто поглупеет от этого, — говорила я ему как-то раз, уже позднее.
Моя душа все удобнее чувствовала себя в его объятиях. Он был участлив, выказывал много нежных чувств; все свои финансовые дела держал в полном порядке. Достаточно деловой человек, он имел «чувство денег» и материального порядка.
Каждый раз, когда он снова появлялся передо мной, у меня возникало ощущение, что этот человек — прототип всех тех сильных героев из приключенческих романов, когда-либо прочитанных мною, — Робинзона Крузо, Синдбада-морехода, Геркулеса и Тарзана, вместе взятых. Мое сердце начинало колотиться, как у девочки-подростка, и горячая волна нежности проходила по всему телу, с головы до ног.
Мудрые женщины, мудрые мужчины, простите меня, я знаю, что была ребячлива, но это было так здорово! Я была не замужем, свободна и счастлива — и влюблена по самые уши! При этом я чувствовала себя как принцесса со своим конюхом: интеллектуально я намного превосходила его, по части риторики он тоже не имел никаких шансов против меня, его мыслительные возможности выглядели так, как будто он ими никогда в жизни не пользовался, уровень социальной активности приближался к нулю. Вообще его активность распространялась лишь на сферу денег, престижа, внешнего впечатления и — женщин. Женщин и их уважения. Он хотел их покорять и удовлетворять, а им полагалось стремиться к нему.
Нас обоих тянула друг к другу какая-то магнетическая сила притяжения. У каждого было что-то такое, чего не было у другого, и один из нас воплощал в себе то, чем хотелось бы быть другому.
Моя эротическая сила притяжения была в некоторой степени искусственным продуктом — энергичность моя была чисто внешняя, а внутри я была довольно-таки робка, — он чувствен, приземлен, похотлив и плутоват. Он был совратитель, похититель сердец, донжуан, плут, ветрогон; у меня был живой ум, красноречие, находчивость, острота в восприятии связей и отношений. Он был глубоко интуитивен и скорее чувствовал вещи, чем познавал их рационально, и всегда приводил их к своему, как правило, упрощенному, но неизменно верному общему знаменателю, в то время как я находила удовольствие в изысканной, отточенной словесной акробатике. Он был такой мужчина, которого я никак не могла привязать к себе надолго, а он, в свою очередь, тоже не встречал еще женщины, равной мне ни по социальному статусу, ни по способности так свободно высказывать соображения по поводу секса и своего к нему отношения.
Он привлекал, и я была привлекательна.
В один прекрасный день мы впервые довольно серьезно поговорили о нашей жизненной ситуации. Мы сидели на земле позади моего дома, весеннее солнце посылало первые теплые лучи и, согревая, светило прямо в лицо. Мы сидели близко друг к другу, плечом к плечу, и он подтвердил твердое желание связать со мной свою дальнейшую жизнь.
— Я хочу к тебе! — сказал он. — Все хочет к тебе, мое сердце, мой мозг, мое тело, все мое существо хочет к тебе. Я хочу жить с тобой. Я хочу покончить со своей прежней жизнью, я вырос из нее, она мала мне! На меня наводит тоску как этот цветочный бизнес, так и моя жена. Я не знаю, о чем с ней говорить. Каждый день мы бок о бок работаем в своем магазине. Я не могу этого выдерживать. Она просто болезненно ревнива и, как охотничья собака, делает стойку на каждую покупательницу, которая выглядит старше пятнадцати. Меня нервируют этот постоянный прессинг и ее дурацкие взгляды, — если только они у нее вообще есть. И беседовать я с ней тоже больше не могу. Она никогда ни о чем не размышляет. А я уже успел привыкнуть к другому, ты понимаешь меня?
Я понимала. Конечно, я все понимала. И снова почувствовала себя польщенной. Все же я, ради приличия, сказала ему то, что полагалось в такой ситуации:
— Ты должен сам решить свои проблемы с женой. Не нужно бежать от нее, нужно постараться найти выход из этого тупика и, прежде всего, обсудить все с ней.
Ее внешняя инертность может быть просто проявлением внутренних, душевных проблем, подумала я тогда, но ничего не сказала. Я хотела оставаться до конца честной и все время старалась удерживаться от непродуманных выводов.
Сегодня я имела «беседу на высшем уровне», — записала я в тот вечер в своем дневнике. — Я всегда априорно предполагаю в человеке, что он хочет развиваться, что он знает свои обязанности и исполняет их, что он гуманен и социален, — равным образом я предполагаю в обществе открытость и добрую волю по отношению к этому человеку.
Я нуждаюсь в активности и движении, разнообразных душевных побуждениях и обмене мнениями. Это означает, что мой партнер должен самостоятельно искать информацию и, уж как минимум, читать. А Симон был весьма далек от всего этого.
Впрочем, я никогда не была полностью довольна ни людьми, ни своими собственными успехами — меня всегда обуревали жажда славы, поиск успеха, стремление к совершенствованию. Я предъявляла слишком высокие требования и к себе, и к окружающим меня людям.
«Будь умереннее! — звучало во мне. — Не заносись!»
Терапевт, доктор Эберт, знавший Симона уже лет десять и бывший в курсе наших с ним отношений, сказал:
— Симон очень добр, он сама любовь. Но он всего лишь большой мальчишка, Лена. Ему нужна твердая рука. У вас все получится, если ты будешь его вести.
Ничего из этого не получится, потому что, когда женщина видит в своем мужчине принца на белом коне, она не может его вести. Да и, кроме всего прочего, Симон очень редко позволял вести себя. Он всегда был слишком строптив, даже в те моменты, когда, свернувшись, как большой кот, лежал у меня на коленях. Он оставался, как и кот, своенравным. Такое поведение спровоцировал его отец — всей силой своего авторитета и телесными наказаниями. Всякое действие вызывает противодействие.
Он отрастил себе невероятно толстую шкуру, защищавшую его от ударов, нападений и оскорблений. По сравнению с ним я была голой, у меня не было такой защиты. И, вследствие своей влюбленности, я чувствовала дополнительную неуверенность.
Симон не оставлял в покое идею нашего совместного будущего. Он начал строить планы и выдвигать проекты.
— Знаешь что? Я сделаю из твоего поместья конфетку, вот увидишь. Это будет здорово. Я продам свое дело и весь буду в твоем распоряжении. Это же просто сказка — быть крестьянином, разъезжать на тракторе по своему собственному владению, быть все время на свежем воздухе, слышать птиц, чувствовать ветер и подставлять тело солнцу.
Это был «природный» человек. Когда начиналась гроза, он полуголый, в одних штанах, выбегал на улицу и кричал:
— Лена, иди сюда, взгляни на это! Это же просто какое-то безумие — цвет неба и воздух — ах, как хорошо!
Он запрокидывал голову и глубоко вдыхал свежий воздух. Ах Симон, никогда не забыть мне твой взгляд, когда, стоя на улице, ты наслаждался игрой природы, ты, сам бывший частью природы, бог лугов и лесов, сам как будто вышедший из них.
Симон любил запахи. У него был необычайно острый нюх, и когда он не мог определить что-нибудь рационально, то просто нюхал это и сразу знал, нравится оно ему или нет. Он любил необычные цвета, и взгляд, брошенный на как-то по-особенному освещенное небо, вызывал у него восхищенный возглас. Очень часто я сидела вместе с ним на скамье перед теплицей, и мы слушали кваканье лягушек или наблюдали за дикими зверями, забредшими в сад из леса.
