Осознание того, что случилось на самом деле, случилось непоправимо и бесповоротно обрушилось на девочку в тот момент, когда она вступила в холодное помещение ритуального зала и увидела усыпанный цветами скромный гроб и Наташу, еще недавно совсем такую живую в нем, теперь уже мертвую и умиротворенную. В это мгновение в Люсе проснулась угасшая жизнь, она вырвалась из державших ее рук и бросилась к гробу, схватила ледяную руку сестры, прижала к лицу, зарыдала, сползла на колени, завывая и всхлипывая.

В следующее минуты ее оттащили в сторону, усадили на стульчик, вытерли слезы, накормили валерианкой и стали усиленно гладить по волосам, повторяя всякие утешительные слова. А она все продолжала и продолжала плакать, пока глаза не стали сухими и не начали болеть. Тогда ее лицо кто-то вытер платочком, поправил беретку на ее голове, отряхнул пальто от слез и снова повел к гробу.

Наташу не отпевали в церкви, и даже здесь приглашенный священник не мог прочитать над ней заупокойной молитвы. Не смотря на все старания Антонины и Валентины, им так и не удалось провернуть смерть девочки как несчастный случай. Их попытки убедить в этом не только священников, врачей, но и Люсю также не увенчались успехом. Люся слишком хорошо знала Наташу, чтобы поверить в эту ложь… И все равно ей казалось, что сейчас Наташа откроет глаза и скажет ей «пожалуйста, давай уйдем отсюда».

Но девочка в гробу оставалась неподвижной. Люся, давясь слезами, поцеловала ее в лоб и долго прижималась лицом к холодным рукам, прежде чем ее отвели снова куда-то в сторону. И она провалилась обратно в забытье.

Через пелену слез, застилавшую ее глаза, мир казался мутным. Это было к лучшему, потому что ей больно было смотреть, как закрывается крышка гроба, как его несут четверо людей в небольшой старенький автобус, следом женщины несли цветы, которые лежали сверху гроба.

Она брела следом за процессией, потом забилась в самый дальний и незаметный угол ритуального автобуса, лишь бы только никто не трогал ее, не задавал лишних вопросов. Кругом было очень много людей, и большинство их казалось совершенно незнакомыми Люсе, каких-то из них она знала лишь отдаленно, каких-то видела во второй раз в жизни — первым были похороны мамы. Среди них были какие-то родственники, приехавшие из Архангельска.

Они казались Люсе совершенно чужими людьми. Они были совершенно чужими людьми. Впрочем, теперь родных людей у нее больше не было.

Она стояла среди толпы над свежей могилой, усыпанной цветами, в основном красными гвоздиками и белыми розами, и ей казалось, что рядом никого нет.

Только она одна, Наташино лицо на черно-белой фотографии овальной формы и этот дождь, медленно становившийся сильнее, холодный и промозглый.

Капли падали одна за другой на фотографию, на свежую землю, на ограду и цветастый забор соседней могилы, которую закидали грязью неаккуратные рабочие, пока закапывали в землю Наташин гроб. Какие странные и страшные слова… Наташин… гроб…

Когда некоторое время назад Люсе пришлось похоронить маму и она стояла на этом же кладбище, замерзшая и рыдающая, рядом с ней была сестра, которая обнимала ее крепко и нежно, гладила по мокрым волосам. «Не плачь, маленькая», — сказала она тогда, — «мама теперь на небесах… а я с тобой… я всегда буду с тобой! Всегда!»

Люсе очень хотелось смахнуть капли дождя с Наташиной фотографии.

Неужели такое может быть? — шептал разум, продолжая отчаянно противостоять правде, бороться с неизбежностью, которую трудно принять.

Неужели это она? Это не может быть она! Это какая-то ошибка.

Но Люся своими глазами видела сестру в гробу, она там выглядела такой чистой и красивой, словно белый цветок лилии, вырванный из воды и брошенный на землю, цепляющийся стеблями за нее и задыхающийся на ненавистном воздухе.

«Я с тобой, я всегда буду с тобой…»

Думать об этом было невыносимо.

Люся все смотрела и смотрела на расплывающийся из-за слез или из-за дождя мир на фотографию сестры и ей так хотелось смахнуть проклятые капли.

— Снова дождь, — вырвалось у кого-то с досадой.

Люди начали расходиться, медленно, словно огромные черные птицы, они бросали на землю свои букеты и растворялись в серых свинцовых небесах ее боли.

Люся все стояла и стояла, неподвижно, как каменный ангел на католическом кладбище. Они всегда нравились ей куда больше. Ее всегда очаровывали лики ангелов, потемневшие от времени, исполненные скорби. Они внушали ее душе какой-то трепет и восторг перед смертью и памятью прошедших лет, она вдыхала запах времени.

Здесь она чувствовала только горечь потерь.

И снова кто-то обнял ее за плечи, кто-то стал уводить ее по узким кладбищенским дорожкам между ровными участками чужих могил. С надгробий на нее смотрели фотографии разных людей, но с ее сестрой их объединяло то, что их тоже больше не было в живых.

Люсе совсем не хотелось идти в наполненную приезжими родственниками квартиру.

Ей хотелось остаться здесь, рядом с Наташей. Раскапывать ногтями рыхлую мокрую землю, стучаться в крышку гроба. А потом лечь с ней рядом, как часто они ложились раньше, обнять крепко-крепко и уснуть.

Пройдя десять шагов, она вырвалась из чужих рук и обернулась.

Он стоял у могилы Наташи, низко опустив голову, стоял на коленях, одну руку прижав к лицу, второй сжимая ограду. Люсе хотелось бежать туда, сбросить его омерзительные пальцы, прогнать его. Но в ней было слишком мало жизни даже для ненависти, в ней осталась только острая непереносимая боль.

Дождь усиливался, размывая очертания. Еще одна черная птица так и не торопилась отрываться от земли, возможно, она была ранена. Люсю вернули, повели к другим черным птицам, о чем-то говорили ей, но через мутную пелену отчуждения до нее не доносилось слов.

— Ты заслужил… — сказала она про себя черной фигуре на земле у ограды, — так наслаждайся!

— Я ее знаю… — пролепетала Антонина плохо слушающимися губами. Она отступила назад, почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Удивить ее видом трупа? Нет, пожалуй. Дело было в том шоке, который она пережила за те несколько мгновений, когда ее разум сыграл с ней злую шутку, представив на месте этой девочки Таню.

С Таней все хорошо, — сказала себе Антонина, — она спит дома. Ей сняться хорошие сны. Борис присматривает за ней… С ней ничего не случиться.

Она почувствовала острое желание скорее убежать домой и увидеть свою дочь, с которой встречалась так редко из-за постоянных ночных дежурств, постоянной работы и усталости, когда, придя, домой, она падала без сил и спала целыми сутками. Ей хватало того, что ее Танюша очень хорошо учится, во всем успевает, все умеет, замечательная девочка, предмет гордости и зависти. Но где гарантия, что однажды на ночном дежурстве она не увидит свою золотую девочку лежащей на асфальте с раскинутыми руками?

Антонина убрала упавшие на лицо светло-каштановые волосы и набрала в грудь побольше воздуха.

— Тонь? — мужчина уловил в ее глазах тот ужас, который она испытала несколько минут назад и начал строить самые страшные предположения.

— Нет, — на выдохе сказала Антонина, — это не моя дочь. Но это ее подруга.

Через некоторое время, когда закончилась череда ужасных процедур с милицией и экспертами и тело девочки увезли в районный морг, Антонина кое-как сбросила и скомкав положила в сумку свой рабочий халат, и быстрой походкой направилась к дому Люси и Наташи.

Погода стала ясной, светило солнце и его лучи сияли, отражаясь в глубоких лужах.

На сердце у Антонины было неспокойно, она понимала, что сейчас ей предстоит совершить очень важный поступок и взять на себя ответственность за него. Ей хотелось позвонить домой или вернуться туда, чтобы увидеть Таню, но она не имела права. Перед ее глазами стояла девочка на асфальте, ее разметанные волосы, ее маленькие руки, ее закрытые, как будто во сне, глаза. Все это было так больно, так невыносимо, словно на этом месте и в правду была ее дочь.