Что ему еще оставалось, кроме как броситься за ней следом?
Ожидания Люси не оправдались. Посетила ее замерзшая и промокшая до нитки Таня, вода стекала с ее волос, по лицу, по плечам, по одежде и оставляла следы на кафеле.
— Ты?… — вымолвила Люся, сделала шаг назад, пропуская подругу в квартиру, помогла ей раздеться, — что-то случилось?
— Ничего, — пробормотала Таня, тряхнула волосами, а потом отбросила их назад, чтобы вода не капала на глаза, — ни-че-го… — она не знала, зачем повторила это по слогам, — а у тебя?
— Наташа снова ушла… — совсем тихо сказала Людмила и вдруг не смогла больше держать себя в руках, бросилась к ней, обняла и, уткнувшись в ее промокшую куртку лицом зарыдала. Таня немного растерялась, потом стала осторожно гладить ее по голове.
— Тише… тише… — проговорила она, хотя ей и самой сейчас хотелось плакать, — все будет хорошо, она вернется… она одумается, она поймет, как была неправа…
— А если нет… Он ведь не любит ее, не любит… Он убьет ее этим… боже… — Люся слегка отстранилась, посмотрела на нее мутными из-за слез глазами, но, продолжала обнимать. В этом взгляде, которым они обменялись с Таней читалась робкая просьба остаться.
Она дала Тане Наташин свитер и джинсы, чтобы та сняла с себя все мокрое, и долгое время они просто сидели в тишине обнявшись и не говоря не слова. Таня в эти мгновения вдруг, совершенно неожиданно почувствовала себя самым счастливым человеком на свете, ее переполняла светлая тихая нежность к этой хрупкой девочке, а вместе с ней еще какое-то чувство. В конце концов она вдруг не сдержалась и нарушила священную тишину.
— Люсь… а Люсь… а о чем ты думаешь? — спросила она осторожно.
— Честно? — вопросом на вопрос ответила девочка, — о том, что мне очень хочется умереть под шум дождя… — голос дрогнул, и все иллюзорное спокойствие рухнуло в один момент. Таня чуть-чуть отстранилась и заметила, что по лицу ее подруги медленно стекают слезы, и она продолжает плакать, только очень тихо. Хорошо здесь было только ей, потому что рядом был один из самых любимых в мире людей. Потому что времени до рассвета было еще много, а до утра она никуда не пойдет, не будет думать о том, что делать теперь, точнее, о возвращении домой. Иного выхода у нее не было.
— Люсенька… — вырвалось у Тани, эти слова ударили ее как мокрая холодная плеть по только начавшей согреваться в чужом свитере спине. Свитер хранил запах Наташи, все в этой квартире напоминало о ее присутствии… Точнее теперь — о ее отсутствии. Но она же вернется, она же не может бросить сестру ради… Или может? Таня не знала.
— Не говори так, — попросила Таня, — все еще будет хорошо…
— Не будет! Не будет уже ничего хорошо! — вдруг сорвалась Люся, — все уже не будет как прежде, назад дороги нет, нет… я не хочу так жить, я отказываюсь так жить, я лучше умру… я… — Таня осторожно погладила ее по щеке, удивляясь тому, какая у нее нежная кожа, аккуратно убрала спутанные волосы в этом освящении казавшиеся черными.
— Все будет хорошо… — зачем-то повторила она, не зная кому, пытается это внушить — себе или все-таки Люсе, ибо девочка отчаянно отказывалась ее слушать, снова помотала головой.
— Плевать она на меня хотела… плевать все на меня хотели! — продолжала Люся, — никто меня не любит и она не любила никогда… если бы любила, не бросила бы…
— Я тебя люблю, — совсем тихо и хрипло сказала Таня, и они обе замолчали, Люся удивленно уставилась на нее, — я всегда буду с тобой… — и, поддавшись минутному порыву она подтянула ошарашенную девочку к себе и аккуратно коснулась губами ее губ. Это прикосновение не длилось больше нескольких секунд, потому что Люся резко оттолкнула ее и вскочила с дивана. Ее щеки пылали, а глаза бешено сияли.
— Что ты… — пробормотала она, — убирайся, слышишь!? Убирайся!
Тане стало очень больно, так больно ей не было никогда, даже когда отчим издевался над ней, пользуясь ее беспомощностью и гордостью, не позволявшей рассказать кому бы то ни было об этом. Она встала на подкашивающихся ногах, сделала шаг к ней, но Люся попятилась от нее.
— Почему… — упавшим голосом спросила она, — почему?…
— Потому что ты не нужна мне, — холодно ответила Люся и указала на дверь, — мне нужна моя сестра. Уходи! Уходи сейчас же… а впрочем… — она вдруг смягчилась, опустила взгляд в пол, — можешь оставаться здесь до утра…
— Нет, я уж лучше уйду, — как могла спокойно возразила Таня, — и вещи могу тебе отдать…
— Нет… — прошептала Люся, — не надо… прости…
Таня кое-как добрела до прихожей, стала натягивать обувь и мокрую куртку, Люся все-таки открыла ей дверь, отводя взгляд и кусая губы.
Она слушала тяжелые шаги Тани, пока та спускалась вниз по лестнице, потом следила за ней из окна, за тем, как она растворяется в холодной промозглой темноте и пелене непрекращающегося дождя.
Она думала о том, что, поступает сейчас также, как тот самый проклятый любовник ее сестры, прогоняя нелюбимого человека. Но она оправдала себя и постепенно пришла к выводу, что поступает правильно. Нельзя держать его при себе и использовать любовь в личных целях, лучше оттолкнуть. Однажды и навсегда.
Пусть любовь сменится ненавистью, ведь стена между этими двумя понятиями слишком хрупка и может легко рассыпаться в множество сверкающих осколков.
А потом она быстро оделась и тоже убежала на улицу, постояла немного под дождем, не зная кого, собирается искать — Таню, Наташу или что-то другое, навсегда потерянное и исчезнувшее, и побрела куда-то в темноту, куда глаза глядят.
— Наташа, подожди! Умоляю тебя… — у подъезда ему удалось все-таки догнать девушку и схватить за руку, чтобы она не побежала дальше.
— Это совсем не то, о чем ты подумала! — каждый человек однажды в своей жизни, или может быть не однажды, но все-таки говорит кому-то эту фразу, и теперь настал его черед. Впервые в жизни он действительно был не виноват. Но как доказать это Наташе? Он понимал одно: если она сейчас убежит, случится что-то страшное, впрочем может быть даже не с ней. Этой дождливой, леденяще-холодной ночью обязательно случится что-то страшное.
— Да ладно!? — нервно рассмеялась девушка, тряхнула головой, отбрасывая назад длинные растрепанные волосы, — это, конечно же, твоя сестра, угу?! Я не хочу слушать этот бред! — закричала она, — избавь меня от этого, избавь! Не любишь — не мучай меня, отпусти меня, отстань… Я тебя ненавижу! Да чтобы ты сдох! — ей удалось вырвать руку, и она бросилась бежать, а Кир снова за ней.
— Да подожди же ты, черт побери! — крикнул он ей, но она не послушалась. Ему казалось, что дождь с каждой минутой становится сильнее и сильнее. Еще немного и они все потонут в этом сияющем море слез, пролившемся с немилосердных небес.
— Мне нужна только ты, эй…… — слова повисли в воздухе. В них было что-то отвратительное и противоестественное, но у Кира не было сил об этом думать.
Автобус, — пронеслось у него в голове, когда приблизился неожиданный конец их бессмысленной гонки. Наташа добежала до остановки и запрыгнула в автобус, а он, конечно же, не успел.
— Откройте двери, пожалуйста… — но водителю было толи все равно, толи он просто не слышал его голоса за шумом дождя и мотора. Кир некоторое время еще смотрел вслед, а потом без сил опустился на колени прямо, на мокрый, сияющий в свете фонарей асфальт, тяжело дыша, и закрыл лицо руками.
Теперь его ненавидят обе сестры.
«Зато все хотя бы справедливо» — решил он, потому что едва ли его есть за что любить, ненависть это именно то, чего он заслужил.
Особенно за эту последнюю ложь, за эти слова, которые едва ли были обращены к Наташе.
За эти слова, которые ему хотелось никогда в жизни не говорить, не знать вообще.
Не знать, как это стоять под дождем и смотреть в след уезжающему автобусу, чувствуя как внутри разрастается страшная безнадежная пустота. Не знать, что, значит, пожелать смерти… Навсегда остаться здесь под дождем, похолодеть, перестать дышать… Это ведь чувствовал его отец? Ну как упрекать его в чем-то после этого!
