Их брак превратился в простую бартерную схему: ты мне, я тебе. Когда Лидии было важно добиться чего-то от мужа, она позволяла ему делать что вздумается. Но даже тогда заниматься любовью с Лидией по накалу чувств было равносильно раскладыванию пасьянса.

И всё это время, пока Адам превращался в ледяную глыбу рядом с женой, Анджела Белл была совсем близко, за соседней дверью — горячая, манящая, пряная, как экзотическое блюдо. Анджеле не исполнилось еще и двадцати, но ее внутренний подогрев работал на полную катушку. Если в девичестве она была просто очаровательной, то, повзрослев, превратилась в гибельную для путников сирену. Перед ее чарами было чертовски трудно устоять.

Каждую ночь толпы молодых мужчин будто «случайно оказывались по соседству» и пытались «заглянуть на огонек». По субботам на подъездной дорожке за воротами и на близлежащей улице выстраивались цепочки автомобилей. Адаму со своего крыльца удобно было наблюдать за вечеринками. Иногда он даже набирался смелости и присоединялся к гостям. Вереницы машин не слишком его беспокоили, хуже было, когда к дому Анджелы подъезжал какой-нибудь одинокий автомобиль. Мысль о том, что Анджела в эту минуту уединилась с другим мужчиной, доводила Адама до белого каления. Тот факт, что под боком мирно спит законная супруга, ничуть его не смущал.

— Почему бы ему просто не пометить территорию вокруг нашего дома, как делают все коты? — хмыкнула Шарлотта при виде Адама, снова прильнувшего к живой изгороди, разделявшей участки.

— Чем он тебе не угодил? — томно поинтересовалась Анджела, обвив руками колонну крыльца, словно диковинная лиана.

— Он еще не сделал ничего, чтобы угодить.

— Может, однажды сделает.

— Я бы не поставила на это и ломанного гроша, — заявила Шарлотта.

Адам разрывался надвое. От шеи и выше он хотел обладать Лидией. Но остальная его часть страстно желала Анджелу. Когда он оказывался возле нее, сердце его колотилось как сумасшедшее, а всё тело горело огнем. Лежа в постели с Лидией, он боялся заснуть: а вдруг, проснувшись, он обнаружит, что его гениталии скованы цепями и посажены под замок?

По мнению Лидии, секс был чем-то грязным и грубым, а женщины, получавшие от него удовольствие, ничем не лучше вопящих мартовских котов. Дама из высшего света должна быть выше страстей и плотских желаний. Поскольку Анджела Белл не отвечала этим условиям, Лидия сделала вывод. Анджела — потаскушка.

Так что можете себе представить, в какой ужас пришла Лидия, обнаружив, что ее гости из Бостона расположились отдохнуть на веранде у Беллов.

— Ну-ну, дорогая, — успокаивающе произнесла миссис Джексон и похлопала дочку по ладони, — не слетай с катушек.

— С катушек? — скривилась Лидия. Она знала только одно место в городе, где ее мать могла нахвататься таких слов, — на веранде у Беллов.

Лидия посвятила собственную жизнь (а также деньги мужа) тому, чтобы сделать свой дом «идеальным». Она воображала, как величественно проплывает по комнатам, в которых собрались сливки общества со всего Восточного побережья, как поражает гостей чудесами континентальной кухни, бесценными предметами искусства и антиквариатом, и, конечно, богатствами собственной коллекции вин. Они будут расхаживать по ее саду и восхищаться ею, сотворившей среди южной пустыни такой очаг культуры и хорошего вкуса.

На деле же каждый вечер заканчивался так: Лидия наблюдала, как ее гости постепенно перебираются к Беллам, и там наслаждаются такими истинно южными прелестями, как самогон, разлитый по банкам, скабрезные разговорчики и пирог с патокой.

Вместе с разочарованием в Лидии зрела и злость. А чем злее она становилась, тем реже Адам появлялся дома. Он уходил на работу с утра пораньше и задерживался там допоздна. Если они и встречались, то только проходя друг мимо друга в гостиной, при этом Адам устремлял взгляд долу и вжимался в стену, чтобы ненароком не дотронуться до Лидии — а то еще, чего доброго, глаза выцарапает.

Просто удивительно, каких химер может породить женский разум, дай только волю. День за днем Лидия бродила по своему пустому дому, замечая каждое пятнышко пыли, пропущенное домработницей миссис Микс, и каждый увядший лепесток, который упустил из виду садовник. Она передвигала фарфорового лебедя с левого края каминной полки на правый, отходила назад, оценивала общую картину, а потом возвращала статуэтку на место. Она подходила к большому, в полный рост, зеркалу и смотрелась в него так долго, что, казалось, видела, как стареет: уголки рта опускаются, мышцы шеи натягиваются, как струны скрипки.

До крыльца Лидии долетал смех дамочек Белл и их гостей. Она не сомневалась: они смеются над ней или, что еще хуже, жалеют ее. Ловя мечтательный взгляд мужа, устремленный на соседний дом, Лидия скисала. С ней и раньше-то было не сладко, а теперь она и вовсе превратилась в уксус.

К тому времени как Адам присоединился к сборищу на веранде у Беллов, уже стемнело. Внутри дома на лампы были наброшены шелковые шарфики с бахромой: кобальтово-синий, помадно-красный и тыквенно-золотистый — отчего окна походили на витражи. На ступеньках крыльца расположилась горстка юношей и девушек, в их бокалах мелодично позвякивали кубики льда, а кончики сигарет точками выделялись во мраке, будто красные светлячки. На лужайке горела пара-тройка светильников — ровно столько, чтобы никто не споткнулся и не свалился с крыльца, а на небольшом столике был устроен бар, и гости сами могли наливать и смешивать себе напитки.

Адам подошел посреди длинного повествования. Рассказчик, красивый молодой человек, обладал южным акцентом: растягивал гласные, говорил гладко и медленно, но время от времени вдруг непонятно с чего начинал тараторить.

— И оте-ец сказал: «Прости-ите, но собак мы не…»

Адам узнал его: это был сын директора похоронного бюро, приехал домой на весенние каникулы. Парень учился в Гарварде, как и Адам когда-то.

Рассказчик вдруг осекся, на губах застыло так и не законченное слово. Проследив его взгляд, собравшиеся увидели женщину, шагающую по двору. Серебристое шелковое платье переливалось, и казалось, будто дама облачена в лунный свет. Она словно бы парила в ночи, неподвластная силам тяготения и земным законам, тянувшим остальных вниз. Почувствовав на себе взгляды гостей, женщина обернулась. Даже с такого расстояния ее глаза пронзили их, у рассказчика совсем сперло дыхание, он больше не мог продолжать.

— Шарлотта! — окликнул ее один из собравшихся. — Идите к нам!

Заметив выражения их юных лиц, она рассмеялась. Этот смех заставил молодежь почувствовать, как мало они знают о жизни, но какие увлекательные открытия им еще предстоят. Кто-то прокашлялся, а юный рассказчик растерянно огляделся по сторонам.

— Простите, — промямлил он (кстати, его фамилия была Фостер), беспомощно вскинув руки, — я что-то совсем забыл, о чем рассказывал.

Все так и покатились от хохота.

— Так что сталось с собакой? — наконец спросил кто-то из гостей.

— А, ее похоронили вместе с покойником, — отхлебывая из бокала, Фостер следил взглядом, как Шарлотта движется по двору. — Положили сверху на гроб.

— Эй, полегче, док!

Бун Диксон сидел на смотровом столе в кабинете Адама. Грудь его белой футболки была заляпана кровью, на костяшках пальцев красовались свежие ссадины. Чтобы зашить порез над бровью, требовалось как минимум двенадцать швов.

— Бутылка из-под пива, — пояснил Бун. — Старина Дэнни Бейкер решил, что я заигрываю с его женой.

— А вы заигрывали? — поинтересовался Адам, бросая в поддон очередной окровавленный комок ваты.

Бун одарил Адама усталым взглядом, словно говорившим: «глупый вопрос». Ему не было нужды заигрывать с женщинами. Они сами постоянно искали с ним встреч. Если ты зовешься Буном Джексоном, готовься к тому, что дамы будут вешаться тебе на шею. Из-за этой его власти над прекрасным полом мужчины прозвали Буна Везунчиком. Большинство из них охотно отдало бы одно из яичек, чтобы только оказаться на его месте, то есть на водительском сиденье его пикапа, а сам Бун уже давно пресытился женским вниманием. Разумеется, это только делало его привлекательнее в глазах дам.