— Выходите за меня замуж, — предложил Томас, стоя рядом с Шарлоттой у свежей могилы.

— Что?! — фыркнула Шарлотта. — Чтобы я погубила свою репутацию?!

Вскоре паства прониклась к Томасу симпатией. Его вера оказалась заразительна. Его надежда вселяла надежду в них. Не говоря уж о том, что, если верить часам на здании муниципалитета, он всякий раз заканчивал проповедь на пять минут раньше положенного. Каждое воскресенье он отпускал свою паству с одним и тем же напутствием:

— Для того, кто любит Господа, нет ничего невозможного! — восклицал он таким тоном, будто это было обещание.

Томаса словно расплющили кузнечным молотом, а потом прокалили на огне. И человек, восставший из пепла, горел желанием добиться своего.

Его проповедям явно не доставало адского огня и запаха серы, церковные старосты даже засомневались, не сторонник ли он унитарной церкви, маскирующийся под протестанта. Но сумма пожертвований выросла на четверть, так что они решили подставить другую щеку.

К концу года, чтобы послушать преподобного Джонса, народ съезжался уже со всего округа. Количество прихожан удвоилось и продолжало расти. Старосты решили ввести дополнительную службу в десять часов утра — до тех пор, пока не построят храм побольше.

В воскресные вечера все новые горожане стекались на берег реки, ожидая крещения. Люди стояли в мокрых белых рубахах, облепивших тела, с закрытыми глазами и молитвенно сложенными руками. Томас снова загонял их в воду, а к тому времени, как разрешал вылезти, они уже хватали ртом воздух, будто их жизнь действительно только что была спасена.

— Идите в мир и любите Господа! — повелевал им Томас.

Они так и поступали.

Когда Бун Диксон сошел с поезда на перрон Липерс-Форка, уже стемнело. Город погрузился в сон. Носильщик передал ему сумку из ворсистой шерсти, Бун закинул ее на плечо.

— Должно быть, это ад, — не удержался носильщик, разглядывая пустой рукав рубашки, закатанный и приколотый на уровне локтя.

Бун не знал, что именно тот имел в виду: то ли войну, то ли год в госпитале для ветеранов, то ли возвращение в Липерс-Форк.

— Да уж, — ответил он на всё разом.

Бун не выходил из запоя уже третий месяц, но однажды на ухабистую и грязную дорогу, ведущую к его дому, повернула машина Шарлотты с мистером Нэллсом за рулем. Верх автомобиля был откинут. Шарлотта была в шляпе с широкими полями, вокруг тульи повязан шелковый шарфик, солнечные очки закрывали пол-лица.

— Вы ошиблись адресом? — поинтересовался Бун, когда дама взошла на крыльцо.

— Я никогда не ошибаюсь, — отрезала она.

Когда Шарлотта уселась в кресло-качалку его матери, Бун слегка оцепенел. Кресло было элегантно в своей простоте, равно как и его мать. Он много думал о ней с тех пор, как вернулся домой. Один раз ему даже привиделось, как мать раскачивается в кресле и шелушит бобы. Он слышал ритмичное поскрипывание кресла и постукивание ее ноги. Бун не сомневался — это всё белая горячка.

— Красота увядает, мужчины теряют интерес к женщинам, деньги приходят и уходят, — промолвила Шарлотта, отталкиваясь ногой, — а вот кресло-качалка найдется всегда и везде, стоит только пожелать.

Бун бы уверен, что Шарлотте никогда в жизни не приходилось шелушить бобы.

— Надо полагать, ваш ремонтный бизнес идет так бойко, что вам некогда обиходить собственный дом, — заметила Шарлотта, обмахиваясь шляпой.

Бун проследил за ее взглядом — она смотрела то на полуоторванную шторку на стеклянной двери, то на картонку, вставленную в окно вместо разбитого стекла.

— Это что, плановый осмотр городской недвижимости? — осведомился он.

— Я ищу того, кто помог бы мне управляться с моими землями, — ответила она. — Думаю, вы как раз подходите для этой роли.

Взявшись за пивную бутылку двумя пальцами, он отставил ее подальше.

— Мне нужен энергичный человек, который займется развитием.

— Развитием? — недоуменно скривился Бун.

— Вы заправляете людьми, я заправляю деньгами.

Глядя с крыльца в даль, Бун машинально потер ладонью ногу. На том месте, где штанину прошило шрапнелью, ощущался бугристый шрам.

— В моем ведении финансы, — продолжала Шарлотта, — в вашем — конкретная работа. Будем партнерами в равных долях.

Вытащив из-за уха сигарету, он вставил ее между губ. Зажег спичку о ноготь большого пальца и судорожно затянулся. Починка прогнившего пола или протекающей крыши не приносит больших барышей, но, по крайней мере, это ему неплохо удавалось. А что, если у него нет способностей к развитию? Это, кстати, весьма вероятно — он ведь даже не знает, что такое развитие.

— Мне это неинтересно, — сказал он.

Шарлотта поднялась с кресла.

— Что ж, значит наш бизнес закончился, так и не начавшись.

Глядя, как она шагает к своему автомобилю, Бун подумал, что до безобразия легко сдался. Так легко… А может, она как раз и явилась, чтобы услышать отказ?

— Не надо обращаться со мной как с калекой! — яростно крикнул Бен вслед отъезжающей машине.

— Тогда прекращайте вести себя как калека! — крикнула в ответ Шарлотта.

Около полуночи на дорожку перед его домом выехал грузовик. Бун, дремавший на крыльце в кресле-качалке, резко проснулся. Нащупав на полу дробовик и сощурившись, он пытался разглядеть, кто же это пожаловал. Дверца грузовика со скрипом распахнулась и вновь захлопнулась, но рассмотреть гостью мужчина смог, только когда она взошла на освещенное лампочкой крыльцо. Навстречу ему плыла высокая чернокожая женщина с корзинкой для пикников.

Кайенн Мерривезер прослышала, что Бун Диксон потерял на войне не только руку. Представший перед ней мужчина больше напоминал призрака. Щеки ввалились, а кожа приобрела мучнистый оттенок. Он еще дышал, но глаза были мертвы.

— Обойдусь без твоего сочувствия, — сказал он, когда Кайенн поднялась на крыльцо.

— Ну и отлично, — ответила Кайенн, — потому что как раз его-то я с собой и не захватила.

Она приехала прямо из «Бедняков». В декольте, в ложбинке между грудями виднелись капельки пота, а от кожи еще пахло пряностями и дымом. Кайенн опустилась на корточки и принялась рыться в корзинке, делая вид, что не замечает его взгляда.

Налив из термоса стакан чаю, она выжала туда лимон, облизала пальцы и уселась на пол возле кресла-качалки. Потом наполнила тарелку свиными ребрышками, ломтями хлеба, квашеной капустой и протянула Буну. Тот отвернулся, и она поставила тарелку ему на колени.

Потом, закинув руки за спинку качелей, Кайенн вытянула вперед длинные шоколадного цвета ноги. Она принялась раскачиваться, старые цепи заскрипели и застонали.

Женщины вечно жалуются, что мужчины неразговорчивы. Но это зачастую потому, что они сами не дают мужчинам и слово вставить. А вот Кайенн довольствовалась легким стуком жуков, задевающих в полете дверь, и стрекотанием кузнечиков.

— Шарлотта Белл заезжала, — наконец прервал паузу Бун. — Хочет, чтобы я включился в ее бизнес, занимался каким-то развитием. Но я же ни черта в этом не смыслю!

— Шарлотта не дала бы тебе десять центов, если бы не была уверена, что ты заработаешь доллар.

Кайенн не глядела на крыльцо, но знала, что взгляд Буна обращен на нее. Она медленно поводила голой ступней вверх и вниз по лодыжке другой ноги. Бун выпрямился в кресле.

— Не пойми меня неправильно, — промолвил он, взяв из тарелки ребрышко и уставившись на него. — Я, например, могу построить дом, да еще получше некоторых. Уж точно не чета тому, что напортачил Джо Пеграм. Этот придурок не знает даже, каким концом молотка бить по гвоздю.

Бун оторвал с косточки немножко мяса. Соус жег губы, словно жидкий огонь.

— Ходят слухи, что Пеграм не успевает строиться, чтобы обеспечить жильем всех возвращающихся с войны.

Он взял вилку и стал ковыряться в капусте.

— А я вот всегда подумывал, что на месте старой фермы Мэдисона можно прекрасно уместить несколько домиков, — продолжал он, жуя. — Оттуда отличный вид на реку, и при этом достаточно высоко — не затопит. Для земледелия слишком холмисто. И вообще нет ничего хуже, чем дома, понатыканные вплотную друг к другу, как кукурузные стебли на поле.