Во времена Великой депрессии мистер Вэр едва не пошел ко дну, когда банк неожиданно потребовал вернуть ссуду. Чтобы спасти бизнес, ему пришлось продать почти все имущество. Банкиром, который едва его не разорил, был не кто иной, как Джадж Лестер. Он оказался столь любезен, что согласился купить пожитки Вэров за гроши. Самой горькой для семейства оказалась потеря столового серебра, доставшегося в наследство от предков.

Потом началась война. Состояние мистера Вэра не просто вернулось, а умножилось. Короче говоря, его не волновало, каким образом Миле досталось его серебро, поскольку он считал его украденным уже давно. Он дал Миле вдвое больше реальной стоимости и отпустил ее с миром.

— Такая уйма денег, — вспоминая о тех днях, Мила покачала головой. — Столько у меня еще никогда не было. Они манили меня. Я могла думать только об одном: что куплю на них. Новое платье, золотые браслеты, французские духи…

Она уже готова была пустить деньги на ветер, как снова почувствовала камень в груди.

Мила снова спросила себя: «А что бы на моем месте сделала эта богачка, Шарлотта Белл?»

Она ссудила деньги человеку, разводившему лошадей, чтобы тот мог купить нового жеребца. Кто-то может подумать, что одалживать деньги цыгану, торгующему лошадьми, — рискованное предприятие. Мила пообещала ему, что если он нарушит условия сделки, то вскоре будет играть в кости с Эмилем Мазурским.

Лошадник вернул ей деньги, причем с процентами. И тогда Мила открыла первое правило богатых. Деньги приносят деньги.

Она продолжила ссужать, и вскоре ее кумпаниястала процветающей. Другие таборы стали замечать, что пока они, как встарь, трясутся в деревянных повозках, род Милы перебрался на грузовики. Вскоре люди из соседних племен стали приходить к ней с деловыми предложениями. Так и пошло.

Цыганка-воровка сделалась банкиршей. Естественная эволюция.

— А как же золотые браслеты? Ты их все-таки купила? — поинтересовалась Шарлотта.

— По правде говоря, — пожала плечами Мила, — я потеряла интерес к побрякушкам.

Шарлотта открыла хьюмидор и протянула его Миле, потом выбрала сигару для себя.

— А ты как? — спросила цыганка, поводив сигарой под носом. — Нашла своего спасателя?

— Ты не предупредила меня, что он священник.

— Ха, — ухмыльнулась Мила. — Чего стоила бы жизнь без сюрпризов?

Она зажгла спичку, раскурила сигару и внимательно поглядела на собеседницу.

— Он завладел твоим сердцем, — промолвила цыганка и затушила спичку.

— Я никогда не буду ничьей женой, — твердо заявила Шарлотта.

— Ты такая, какая есть, — сказала Мила, — пока не решишь измениться.

В тот день, когда табор покинул город, Энн Лестер нашла у себя на крыльце сверток. Внутри лежал кожаный футляр с бархатной подкладкой, в котором было столовое серебро. Такое роскошное, что руки Энн, водившей по выгравированной на рукоятках букве «Л» дрожали.

Разорвав прилагавшийся конверт, она вцепилась в открытку.

— Кинтала, — только и было написано там. — Услуга за услугу.

Людей разделяют многие вещи. В Липерс-Форке такую роль играл рельеф. Те, кто жил на возвышении, принадлежали к высшему обществу. А в низине, у реки, соответственно, обитали низшие классы.

А потом построили дамбу. Не то чтобы она прекратила ежегодные наводнения, как обещал Инженерный совет, зато они стали происходить реже — раз в два года. Внезапно земля у реки выросла в цене. Это дало мэру Джо Пеграму и его строительной компании возможность поделить землю на участки и распродать их раньше, чем хозяева обнаружат, что каждые два года по весне у них в подвалах можно ловить лягушек сетями.

Дом самого Пеграма напоминал товарный вагон с окнами. Три спальни, одна ванная и бетонное крылечко пять на пять футов, на котором едва могли разместиться двое свидетелей Иеговы, норовящих заманить тебя в секту, пока ты прячешься от них в прихожей, в шкафу.

За исключением разных оттенков размазанной тонким слоем краски, все дома были одинаковы. Так что ничего странного, что некоторые работяги, оттрубив смену на мясоперерабатывающем заводе, сворачивали не на ту дорогу и понимали это, только когда дверь им открывала чужая жена в домашнем халате. Кое-кто поговаривал, что пеграмовские типовые дома — это начало упадка семейных ценностей.

А потом наступало время дождей и наводнений, и бедолаги, жившие в пеграмовских домах, наблюдали, как их заработанные праведным трудом пожитки уплывают к озеру.

Те, кому приходилось жить по шейку в воде, постоянно мечтали перебраться повыше. Вскоре пошла молва, что Бун Диксон построил первый дом, который выстоит в любую непогоду. Кухня в доме Диксона была настолько большой, что там действительно можно было есть, в ванной тоже было где развернуться, а на заднем дворе отец семейства спокойно мог погонять с сыном в футбол. В кухне над раковиной располагалось удобное окошко, а в гостиной нашлось место для камина. На крыльце можно было установить качели. И, что самое главное, в сезон дождей хозяину дома не требовалась лодка, чтобы добраться до работы.

Пеграм похвалялся, что может выстроить пяток домов, пока Диксон только будет вылезать из своего грузовичка.

— Не пройдет и двух лет, как он разорится, — предрекал мэр каждое утро в закусочной.

Однако на деле все вышло иначе. Бун Диксон ничего не смыслил в деньгах, зато Шарлотта Белл знала о них все.

— Деньги — это не то, что ты зарабатываешь, — говорила она Буну. — Это то, что ты откладываешь.

Бун получал немало, а Шарлотта учила его, как преумножить имеющиеся средства. За пять лет ему удалось разбогатеть. Разбогатеть настолько, что фирма «Стройматериалы Токера» посылала ему на Рождество в подарок лучшую ветчину от Ребы Эрхарт, а Джадж Лестер поджидал его после церковной службы, чтобы лично пожать ему руку и уговорить его взять у него, Лестера, кредит.

Хотя Бун мог теперь купить любой дом в Липерс-Форке или построить новый, он по-прежнему каждый вечер возвращался в материну развалюшку в Стрингтауне. Только это была уже совсем не развалюшка. После ремонта, произведенного его бригадой, от прежнего дома остался лишь полуслепой пес, дремлющий под качелями. И все-таки все в городе знали, что рано или поздно Бун переедет в верхнюю часть города.

Самой высокой точкой в Липерс-Форке, куда можно было добраться без воздушного шара, был холм Белл. А самой высокой точкой на холме Белл был дом Хиллиардов.

Этот дом взирал на город сверху вниз, как протестант на приверженца унитарной церкви. От дома за версту разило старой южной знатью, и Адам Монтгомери, только-только прибыв в город, пытался его купить. Но безуспешно.

— Этот дом принадлежит семье Хиллиардов вот уже пять поколений, — с порога заявила ему миссис Хиллиард. — И я позабочусь о том, чтобы он и дальше оставался в нашей собственности.

Однако со временем все изменилось. Дети начали потихоньку сбывать имущество еще при жизни миссис Хиллиард. А на следующий день после ее похорон на доме появилась табличка: «Продается».

Когда особняк приобрел не кто иной, как Бун Диксон, по городу поползли слухи. Кое-кто поговаривал, что он пытается примазаться к сословию потомственных богачей. Другие уверяли, что он собирается снести старый дом и построить новое поместье — из стекла и стали, как те ужасные сооружения, наводнившие Нью-Йорк.

Однако Бун не стал ничего менять. Только подстригал лужайку и красил рамы, да еще раз в месяц приходила женщина, стиравшая паутину по углам. Каждый вечер хозяин заезжал туда на пару часов. А в остальном дом оставался таким же, как прежде.

Внтури было прохладно, даже в августе. В былые времена обитатели выходили летом на крыльцо погреться.

В пустых комнатах пахло старой полиролью для мебели, свежей краской и мастикой для полов. А вот запах духов миссис Хиллиард улетучился навсегда. Из мебели сохранился только видавший виды кухонный стол — дети миссис Хиллиард отчаялись его продать, да еще один стул со спинкой из реечек, стоявший в спальне для гостей. Время от времени дверь открывалась сама собой и поскрипывали половицы. Приходящая уборщица божилась, что это старая миссис Хиллиард приходит искать свою мебель.