Этот феномен неизменно ставил Адама в тупик. Даже его трезвомыслящая медсестра, в извечных белых ортопедических ботинках и очках в роговой оправе во время визитов Буна Диксона вдруг вспоминала, что не мешало бы аккуратно разложить журналы и полить пальму в приемной.

По мнению Адама, в Буне не было ни единого качества, которое могло бы понравиться женщине. Он сидел на столе, ссутулившись, будто его массивная грудная клетка и ручищи весили больше, чем мог выдержать позвоночник, а густые черные волосы постоянно лезли в глаза. Если ему доводилось составить фразу из десяти слов, это было чудо. И усмешка у него была недобрая.

Но на женщин его опасный вид действовал как колдовские чары. Бун мог соблазнить любую скромницу, всего лишь облокотившись о кузов своего грузовичка и выкурив сигарету. Даже самые добропорядочные дамы в его присутствии вдруг понимали, что нервно водят пальцами вдоль шеи, облизывают губы и сучат коленками, как сверчки. Его невестки приносили ему еще горячих жареных кур, только что со сковородки, и свежеиспеченные пироги с кокосовой стружкой. А миссис Лайл, жена священника, шила для него стеганные одеяла с цитатами из библии, вышитыми вдоль края. Бун нравился всем, независимо от религиозной и расовой принадлежности.

— Для белого парня, — говаривала Кайенн Мерривезер, когда Бун заглядывал на тарелочку жаркого, — ты лакомый кусочек.

Кайенн повзрослела и расцвела. Как и ее тезка, кайеннский перец, она заставляла кожу прикасавшихся к ней мужчин гореть. Она была высокой, с шоколадной кожей и янтарными глазами. Стоило только мужчине взглянуть на нее, и ему чудился бой африканских барабанов. Под заляпанным соусом фартуком на ней почти ничего не было. Казалось, она может поджарить свиные ребрышки, всего лишь подув на них.

Как правило, Кайенн не связывалась с белыми мужчинами, но даже она не отказалась бы познакомиться с Буном поближе. Он был первым белым мужчиной, которому было позволено обедать в «Деревенском клубе бедняков». А куда Бун, туда и другие мужики.

Окунув длинный темный палец в острый соус, Кайенн перегибалась через стойку и размазывала красную гущу по губам Буна.

— Сладкий, если тебе кажется, что эта штука жжется, — мурлыкала она, — заходи как-нибудь ночью навестить меня — узнаешь, каковы на вкус настоящие пряности.

— Женщина, — отвечал Бун, обводя взглядом зал, битком набитый черными мужиками, косящимися на него поверх свиных ребрышек, — ты что, смерти моей хочешь?

Кайенн улыбалась. Ничто на свете не доставляло ей такого удовольствия, как щекотать нервы мужикам.

Мужчины, знавшие Буна получше, понимали: он не виноват в том, что их девушки прижимаются к нему в баре, обвивают руками его шею и шепчут на ухо пьяные глупости. Самые сообразительные мужчины даже умели пользоваться этим его качеством. Бун был закуска, от которой разыгрывается аппетит. Пятнадцать минут рядом с Буном, и любая женщина готова раздвинуть ноги.

Но мужчины, не знавшие Буна или сомневавшиеся в собственной способности покорить женщину, относились к нему не так благодушно. Ему приходилось отбиваться от желающих превратить его в котлету мужей с четырнадцати лет, когда сосед пришел домой после ночной смены на консервном заводе чуть раньше обычного и застал Буна в спальне — паренек игрался с молнией на платье жены. В тот день и час Бун накрепко усвоил: меньше всего в подобные моменты люди хотят услышать, что женщина сама начала.

В результате такой популярности Буну приходилось наведываться в клинику Адама довольно часто.

— Надо бы прикрыть этот «Деревенский клуб бедняков», пока там никого не пришили, — пробормотал Адам, накладывая швы.

— Если в окно влетает птаха, окно-то не виновато, — возразил Бун.

Бун в жизни не произносил ничего, кроме очевидных вещей. Но обычно это становилось очевидно уже после того, как он что-то произносил.

— И все равно, — не сдавался Адам, — даю вам совет как врач: держитесь подальше от этого заведения.

Адам сурово заглянул Буну в глаза, и тот, не мигая, встретил его взгляд. Глаза Буна напоминали бездонные черные омуты, в которых утонула не одна красотка. Когда он пересекался с кем-то взглядами, то смотрел скорее не на человека, а внутрь него. Поговаривали, что Бун действительно видит людей насквозь. Встреча с ним — не самое приятное впечатление для того, кто заботится только о своем внешнем облике и пренебрегает внутренним.

Адам торопливо отвел глаза, будто только что проиграл в гляделки. Наложив последний шов, он затянул узелок и обрезал нить.

— Сколько я вам должен, док? — спросил Бун, как только Адам бросил ножницы в лоток.

Бун зарабатывал тем, что исправлял чужие оплошности: латал протекающие крыши, чинил халтурно установленные розетки и сломанные стиральные машины. Когда на здании муниципалитета остановились часы, именно Бун заставил их заработать снова. На работу ушли целых две недели, но в итоге дело было сделано. Бун мог взобраться на колокольню, чтобы поправить покосившийся крест, или заползти под дом священника (где, кстати, водились змеи), чтобы укрепить проседающий фундамент. Когда одним прекрасным утром Реба Эрхарт открыла кран, и оттуда посыпались сверчки, она вызвала Буна. Он едва справлялся со всеми обрушивающимися на него заказами — особенно с ремонтом в старых, обшарпанных кварталах, на которые махнул рукой даже Джо Пеграм. Старая проводка, прогнившие трубы, плесень на стенах. Наблюдая, как Бун доделывает то, что Пеграм когда-то бросил на полпути, можно было освоить все секреты строительного мастерства.

— Вчера вечером я решил было разжечь огонь в камине, — сказал Адам, намыливая руки над раковиной, — но дым почему-то повалил не в трубу, а в комнату.

— Наверное, что-то с дымовой заслонкой, — предположил Бун, спрыгнув со стола. — Когда заглядываете в трубу, свет в конце видите?

Доктор тупо уставился на Буна. Другой работяга воспользовался бы этой возможностью, чтобы утереть богачу нос, но Бун до такого не опускался.

— Ладно, я этим займусь, — сказал он, сгреб свою рваную, заляпанную кровью футболку, свернул из нее шарик и бросил в мусорную корзину.

Бун стоял перед доктором полуголый. На груди курчавились мягкие черные волосы, полоска волос уходила под ремень штанов. В его мощных руках любая женщина чувствовала себя легкой, как шелковый шарфик. Живот у него был плоский, как гладильная доска, а повадки такие, что заставляли дам терять рассудок и накаляться на медленном огне. Благоразумный мужчина при одном появлении Буна запер бы свою жену на чердаке. Адаму это в голову не приходило.

Весть о том, что Бун придет чинить камин, вызвала у Лидии ничуть не больше энтузиазма, чем покупка домработницей новой мухобойки.

— Передайте ему, чтобы пользовался только задней дверью, — велела она миссис Микс, хотя Бун в эту минуту стоял прямо перед ней, — и пусть снимает и оставляет обувь на крыльце.

Как только Лидия покинула комнату, Бун быстренько выскочил через парадную дверь — нужно было принести чемоданчик с инструментами из пикапа. На обратном пути он нарочно задержался, чтобы вытереть грязные ботинки о дорогой ковер.

Обладая колоссальным опытом по части женщин, Бун с первого взгляда определил Лидии цену. Ослепительная красота и колючий, словно кактус, характер. Он даже пожалел доктора. Тот, кто влюбится в женщину вроде Лидии, — пропащий человек.

Буну доводилось работать во всех старых особняках города, а дом, где жили Монтгомери, он вообще знал как свои пять пальцев. Он укреплял полы в ванной на первом этаже — после того, как одна из ножек ванны, похожих на львиные лапы, провалилась сквозь прогнившую древесину. Устранил больше двадцати протечек в шиферной крыше и зафиксировал трубу кухонной вытяжки на наружной стене дома, прикрепив ее толстыми стальными прутьями.

Войдя в холл, Бун тут же деловито обследовал винтовую лестницу. Она уже не первое десятилетие отходила от стены. Прежний владелец был слишком прижимист, чтобы раскошелиться на должный ремонт. Он нанял плотника, чтобы тот выточил четырехдюймовую планку — прикрыть щель. Но теперь уже и эта планка отделилась от стены.