Зернов, заложив руки за спину, прошелся по комнате.

— И учить в академии нужно сейчас честно. Каждую операцию правдиво анализировать, не бояться говорить об ошибках. И врага не изображать слабым. Мы должны быть готовы защищать Родину от самого сильного противника. Слабый на нее не посягнет.

Зернов посмотрел на Кузьму Петровича и улыбнулся:

— А этот ваш старший преподаватель — талмудист законченный. Так ему и скажите от моего имени.

— И скажу, если случай представится, — подхватил обрадованно Ефимков.

Зернов снова устроился в кресле и повеселевшими глазами посмотрел на собеседников.

— Порадовали вы меня сегодня, майор Ефимков, по-настоящему порадовали.

Генерал ободряюще улыбнулся. И вдруг он хитровато прищурился и заговорщицки подмигнул сидевшему поблизости Мочалову:

— А у меня тоже для вас новость. Я ведь отцом стал, дорогие товарищи офицеры… Да, да, самым настоящим папашей, вот и сияю, как медный самовар, своей радостью.

Мочалов и Ефимков удивленно переглянулись.

— Что? Не верите? — захохотал от удовольствия генерал, — аргументов хотите! Маша! — закричал он. — Мария Андреевна, выходи к нам! Да не одна, а с ним, с аргументом!

— Сейчас, — послышался за дверью негромкий голос, и в кабинет вошла поседевшая жена Зернова. Она была в голубом шерстяном платье, на запястье поблескивала золотая цепочка часов. Следом за ней, обеими ручонками уцепившись за подол ее платья, шагал пухлый смугловатый мальчик в белоснежной матроске с голубым воротничком. Из-под уже помятой бескозырки с надписью «Варяг» торчал непокорный чубчик. На вид мальчику было меньше трех лет. Он остановился и стал пытливо рассматривать незнакомых людей раскосыми глазами, потом бесцеремонно ткнул ручонкой в Мочалова и спросил:

— Ти кто… летчик?

— Летчик, — с недоумевающим видом ответил Сергей.

Мальчик, не переставая улыбаться, подошел к Кузьме и, зажмурив от беспричинного удовольствия глазенки, повторил:

— Ти кто… летчик?

— Видите, он какой! — усмехнулся генерал, явно наслаждаясь замешательством своих гостей. — С пеленок командует нами всеми… а спрашивает как властно! Знакомьтесь, друзья. Это Зернов-младший… Пак Алексеевич Зернов.

— Пак, подай дядям ручку, — сказала жена генерала и, видя, что он пятится от Кузьмы к коленям мужа, улыбнулась тоже. — Мы еще не успели научиться хорошим манерам, извините нас… а сейчас мы с Паком пойдем накрывать на стол… Алеша, крепкие напитки подавать?

— Да, да, Маша, ради такой встречи по рюмочке коньяку мы пропустим. — Генерал с удовольствием посмотрел вслед малышу, который на толстых ножках протопал за его женой.

— Хорош?

— Хорош, — охотно подтвердил Ефимков, — глазенки особенно. Так и бушует интерес к белому свету.

— Вот и молодею ради него. Пак — кореец, — пояснил генерал, — я под Вонсаном взял, в детском доме, и усыновил.

— Вы разве были в Корее? — спросил Сергей.

Зернов утвердительно кивнул головой:

— Четыре месяца… После заключения перемирия пришлось выполнять одно поручение. Дали мне трофейный «виллис». Бороздил горные дороги. Картина не из веселых. Едешь по шоссе и не находишь отмеченных на карте населенных пунктов.

Пепел, остатки стен да разрушенные очаги. Кое-где печальные женские фигуры копаются в обломках, а вместе с тем, каким героизмом пропитан на этой земле каждый квадратный метр! И люди, мужественные! Под Вонсаном мы заночевали в одной деревне у заведующего детским домом. Этот пожилой кореец рассказал мне историю маленького Пака… У одного командира зенитного орудия рядом с батареей, в селении, жила семья. Корейский лейтенант из укрытия, где было замаскировано его орудие, даже видел крышу родного дома. Вы, конечно, можете представить, с какой яростью защищал он свой объект. Однажды двадцать штурмовиков налетели на селение и забросали его напалмовыми бомбами. Лейтенант видел, что огонь бушует над домиками. Но по счастливой случайности крыша его родного жилища осталась нетронутой. Девятнадцать вражеских самолетов легли на обратный курс. Только двадцатый задержался над целью, вероятно, чтобы сфотографировать результат. Снизившись, он прошелся над горящей улицей и сбросил фугаску на последний уцелевший дом. Зенитчик видел, как черный столб дыма встал на месте его жилища. Не помня себя от ярости, он вел огонь по штурмовику. Той машиной, как выяснилось впоследствии, управлял хваленый ас, некий подполковник Роджерс. Так вот этот Роджерс решил расправиться с дерзкой зениткой и дважды ее проштурмовал. Загорелись боеприпасы. Были убиты все номера расчета, а сам лейтенант смертельно ранен в грудь. Но он продолжал вести огонь и поймал самолет в прицел в ту минуту, когда тот подзавис, выходя из пикирования. Снаряд сделал свое дело. Штурмовик раскололся в воздухе. Это было последнее, что смог увидеть лейтенант.

— А семья? — спросил Ефимков.

— Погибла, — вздохнул Зернов, — только маленького Пака извлекли тогда живым из-под обломков хижины… Вырастет, я ему расскажу в свое время правду, а пока не стоит бередить детское сердце.

Генерал встал и, чуть наклонив голову, сказал:

— Что же, дорогие гости, прошу к столу.

Поздним вечером Нина Мочалова сошла с поезда на перрон маленькой южной станции. Инженер Бекетов пронес ее чемодан через зал ожидания на привокзальную площадь и торопливо попрощался. Дежурный по станции уже бил в древний, чудом сохранившийся на вокзальчике колокол. Крепко пожимая Нинину руку, Бекетов сказал:

— Поскорее возвращайтесь, Нина Павловна. Скучно без вас как-то…

— Обещаю, — весело ответила Нина.

Бекетов исчез.

Минуту спустя поезд проплыл мимо станции. Нина вздохнула и поправила на затылке тугой узел волос.

Впереди тянулись ровные строчки фонарей главной улицы города, берущей свое начало от широкой привокзальной площади. Электрические лампы отбрасывали на панель пятна колеблющегося света. Смутно чернели над крышами зданий тонкие трубы металлургического завода.

На площади Нина увидела зеленый огонек такси и, взяв тяжелый чемодан, направилась к машине. Машина тронулась в черноту прохладной ночи. Город проехали быстро. Было в нем все так же, как год назад, когда она проезжала тут в последний раз. Лишь на мосту через узкую бурливую горную речушку появились новые стального цвета перила.

Авиационный городок встретил ее огоньками знакомых корпусов. Шумели от ветерка кроны молодых лип на центральной аллее, в офицерском клубе играла радиола.

Расплатившись с шофером, Нина поднялась по лестнице на второй этаж. На ощупь открыла дверной замок. Комната обдала ее духотой и запахом пыли. Но это был жилой запах. Бродил легкий аромат табачного дыма, пахло тушью и кожей реглана. Нина щелкнула выключателем. Знакомые домашние вещи стояли сиротливо. На телефоне густым слоем осела пыль. «Скучно здесь будет», — подумала Нина и стала распаковывать чемодан.

Она вынула из чемодана разноцветные тенниски, одеколон, легкие летние брюки, воротнички к рубашкам и галстуки. Сейчас эти вещи никому не были нужны. Нина со вздохом уложила их в один из ящиков шкафа и вдруг подумала: «Может, к Гале Ефимковой сходить на чашку чаю». Она посмотрела на часы — половина одиннадцатого. Да, конечно же, Галя не спит. Достав из чемодана коробку шоколадных конфет, Нина вышла из комнаты.

Семья Ефимковых жила теперь в новой трехкомнатной квартире. После отъезда Земцова эту квартиру должен был занять Мочалов, но он наотрез отказался и передал ордер Кузьме: «Бери, у тебя чадо, а у меня пока одна Нина».

В окнах горел свет. Нина перебежала улицу и вошла в подъезд. На звонок вышла сама Ефимкова в простеньком домашнем халате и легких кавказских чувяках на босу ногу.

— Ниночка! — вскрикнула она. — Да вы как снег на голову! Ну проходите, проходите, буду ругать за то, что не прислала телеграммы, я бы встретила.

— Да что вы, Галя! — замахала руками Нина.