— А Степке, пожалуй, и впрямь надо деньги вернуть. С прошлого года ждет. Такое стоическое терпение достойно награды. Конечно, не все четыреста, а двести переведу в первую же получку.

Но приходил день зарплаты, и Мотовилов решал:

— Жирно ему двести. Хватит и ста на первый случай, продержится.

И отправлял перевод с поцелуями и приветами, с красноречивым заверением выслать остальную сумму «на днях».

Вероятно, чувствуя неприязнь Нины, Мотовилов никогда не отпускал по ее адресу тех вольных шуточек, за которыми не лез в карман, разговаривая с Аней или Наточкой.

Был еще один человек в экспедиции, присутствие которого постоянно чувствовала Нина. Она никогда не вспоминала об этом человеке, если его не было рядом, но стоило лишь ему появиться, как в ней просыпались далекие воспоминания. Открытое лицо Бекетова, его умный прямой взгляд и всегда отдающая добродушием улыбка сильного, здорового человека не могли вызвать недоброжелательства. Но большие синие глаза смотрели с плохо скрытой тоской.

С Игорем Бекетовым Нина вместе поступала в институт и вместе защищала диплом. На третьем курсе он ухаживал за ней, приглашал в кино, в театр. Но он ни разу не попытался объясниться в любви, был только учтив и предупредителен во время их нечастых совместных прогулок и смотрел на нее взглядом, полным восхищения… Когда Нина вышла замуж за Сергея Мочалова, Бекетов неделю не приходил в институт на занятия. В радостной суете первых дней она не обратила на это внимания. Когда Игорь появился в институте, он был сдержанным и серьезным, только некоторая бледность могла навлечь на мысль, что он был не совсем здоров. И в самом деле, Бекетов принес справку от врача, что болел ангиной. А на следующей неделе институт облетела новость: Игорь женится на Ире Шпаковой, студентке второго курса, худенькой, робкой девушке, с маленьким болезненным личиком. Многие не верили и обращались к Бекетову за подтверждением, и тогда он резко встряхивал головой и, вызывающе поджимая губы, говорил:

— Да, женюсь. В четверг приглашаем на свадьбу. Будем с Ириной рады…

Злые языки стали говорить о Бекетове: «Это он не на Ирке, а на ее трехкомнатной московской квартире женится, да на заслугах покойного папы. Вот посмотрите, останется в главке, и дело с концом. Карьерист».

После смерти отца у Иры действительно осталась в центре Москвы трехкомнатная квартира со всеми удобствами… Но Бекетов опроверг эти предсказания. Защитив на «отлично» дипломный проект, он уехал на север в самый далекий, труднодоступный район. Ира осталась в Москве и родила сына. Два года спустя Бекетов был зачислен в экспедицию профессора Хлебникова, в ту самую экспедицию, с которой выехала и Нина. Они встретились в Москве, оба повзрослевшие, начавшие самостоятельную жизнь.

— Здравствуйте, Игорь Николаевич, как здоровье Иры? — первая заговорила Нина. Но Бекетов отвечал неохотно, и Нина сразу почувствовала, что ему неприятны эти расспросы.

Так было перед отъездом из Москвы. Здесь же, в затерянном горном лагере, Нина все чаще и чаще стала замечать на себе его пристальный внимательный и, как ей казалось, тяжелый взгляд.

Подполковник Мочалов читал это письмо, стоя на твердых плитах бетонированной дорожки аэродрома невдалеке от стартового командного пункта. За его спиной сновали техники и механики, проносились керосинозаправщики, в будке СКП звонили телефоны. А он стоял, отвернувшись от суетящихся людей, с таким видом, словно до всего этого ему не было ровным счетом никакого дела.

Время от времени к Сергею подходил то один, то другой офицер, коротко рапортовал, получал указания и быстро отходил.

Низкий гудок автомашины отвлек Мочалова от письма. Сергей Степанович поднял голову. Прямо на него мчался коричневый «Зим». Мочалов торопливо сунул письмо в карман. «Зим» замер напротив, качнувшись на тормозах. Из него вышел генерал Зернов.

Мочалов вытянулся, шагнул навстречу:

— Товарищ генерал, — отрапортовал он, — полк готов к перелету. Летчики на самолетах. Технический состав занят последним осмотром.

— Добро, добро, — Зернов приветливо протянул руку. — Значит, все готово? Ну что же, еще раз справимся о погоде на маршруте, и можно будет выруливать на старт.

Генерал внимательно осматривал длинный ряд истребителей, подготовленных к перелету. Возле каждой машины сновали люди. Шел прием техники. Летчики заученными движениями по раз и навсегда намеченному маршруту ходили вокруг своих самолетов, производя внешний осмотр. Техники и механики еще раз проверяли агрегаты. Распахнув прозрачные колпаки кабин, летчики забрались в машины и стали проверять приборы, рули управления, настраивать радиостанции. Над дальней рощицей пронеслось нежное, розовеющее по краям облачко. Переливчато вскрикнул жаворонок.

— Хорош утром аэродром, а?

— Хорош, — улыбнулся Сергей Степанович, — и почему никто из художников не нарисовал всего этого?

— А машинки-то каковы! — сдвинул седые брови генерал. — Так и сияют. Понять не могу людей, что прослужили в авиации десяток лет и покинуть ее хотят.

— А разве бывают такие?

— Бывают, — проворчал Зернов и, не оборачиваясь, головой кивнул назад, в сторону «Зима». — Вон один из таких. Оверко!

Хлопнула дверца, и перед ними появился старшина сверхсрочной службы Оверко, старый шофер генерала. Чуть понурив голову, подошел он к генералу.

— Явился по вашему приказанию.

Зернов толкнул Мочалова в бок и сердито сказал:

— Вот этот из нашей авиации бежит. Подал заявление, чтобы в колхоз его отпустили. Он до войны там бригадиром был, так и сейчас задумал от меня бежать.

— Ни, товарищ генерал, — возразил Оверко, — тико не бежать. Да як можно от вас и бежать?..

— Оверко, — прервал его генерал, недовольно задвигав бровями, — кто у полковника Зернова в июле сорок первого года был воздушным стрелком на дальнем бомбардировщике и кто с полковником Зерновым в глубокий тыл немцев на Штеттин летал?

— Та я ж, товарищ генерал, — упавшим голосом сказал Оверко.

— А кто генерала Зернова, раненого, из-под обстрела на Висле вынес?

— Та я ж…

— Э-эх, ты! — укоризненно закончил Зернов, — а теперь в бега!

— Та ни… — смиренно протянул Оверко и посмотрел на Мочалова, — товарищ подполковник, як перед богом, я перед вами. Ни в какие бега ни собирався. А вот як прочел постановление нашего ЦК о сельском хозяйстве, так будто мени сказав хтось: «Чуешь, Оверко, це для тебе написано». Я ж у колхози до армии був. Своими руками урожаи собирав, та яки урожаи! Зернышко к зернышку. А теперь? Бегут уси из деревни. Тот в токари, тот в инженеры, тот в артисты. Этак чего доброго доживем до коммунизма, а хлеб вырастить да корову подоить нема кому будет. Правильно партия говорит, нужно укреплять на селе кадры. Вот и потянуло меня назад, на ридну батькивщину. Пойду под Запорожье хлеб растить. Тильки ось, товарищ генерал серчают на мене.

— Ладно, Оверко, иди в машину, я еще подумаю, — сердито сказал Зернов и, когда шофер удалился, опять подтолкнул локтем Мочалова, — видали, подполковник? Упрямый он у меня, этот Оверко. Жалко отпускать, да что поделаешь, не век ему баранку крутить. Пусть едет. Между нами говоря, хороший из него бригадир выйдет. Придется мне, старику, нового шофера искать. Жаль. Свыклись. — Генерал посмотрел на далекий горизонт. — Денек сегодня будет жаркий. Так что же, Мочалов, в добрый путь, до взлета осталось немного.