Словно обогрели его эти думы. Борис ощутил новый прилив сил. В кабине было тесно, неудобно и холодно. Он вылез из самолета и быстро заходил по земле, стараясь размять закоченевшие ноги…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Наступил новый день. Утром летчики опять сидели у сложенных оградой камней. Стараясь развлечь больного Мочалова, Спицын наизусть читал ему стихи, какие только помнил. Случалось, что он сбивался, и тогда майор со слабой улыбкой поправлял его. Лицо у Мочалова осунулось, глаза запали. Спицын слышал тяжелое, сиплое дыхание Мочалова.
— Вам бы поспать, товарищ командир, — посоветовал лейтенант.
Ничего не отвечая, Сергей кивнул головой и закрыл глаза.
Спицын встал и медленно пошел вперед по каменистой площадке. Ветер почти стих. Свинцовые тучи поредели, вдали смутным силуэтом обозначились очертания самой высокой гряды хребта. Если бы тогда хватило горючего еще на несколько минут, они набрали бы недостававшие сотни метров высоты и свободно спланировали бы на один из ближайших от Энска аэродромов. И не было бы ни мучительного одиночества, ни холода, ни голода. Захваченный этой мыслью, Спицын не сразу понял, какое изменение внезапно произошло в природе. Облака раздвинулись, и в просвете их показалось солнце. Солнце, по которому так долго тосковали их глаза!
— Вот так штука! — воскликнул радостно Борис, подбегая к майору. — Солнце!
Мочалов раскрыл глаза и посмотрел на восток. Да, над синеватой гривой хребта светило солнце. Диск его был багрово-красным, предвещавшим перемену погоды. Мочалов протянул к нему ослабевшие руки и радостно вздохнул:
— Хо-ро-шо!
Но потом взгляд его опустился вниз. Вровень с краями площадки по-прежнему было беспросветно, плыли кудлатые облака. Скалы поднимались из этой серой кипени, как могильные памятники на кладбище. Улыбка на лице Сергея Степановича погасла.
— Мало хорошего в таком солнце, юноша, — сказал он, помолчав. — На земле небось снегопад и никакой видимости.
— Вероятно, — утратив веселость, согласился с этим предположением Борис. Вдруг он уловил на лице майора какое-то резкое движение. Губы Мочалова зашевелились, серые, воспаленные жаром глаза открылись шире, взгляд их стал тревожным и напряженным. Тяжело и медленно майор начал подниматься. Сначала оперся о землю ладонями и привстал на корточки, как спортсмен перед стартом, затем с усилием разогнулся и встал на ноги. Пошатываясь, он сделал несколько шагов к скале и стоявшим около нее истребителям. Защищая глаза от солнца, он приложил к виску ладонь.
— Неужели померещилось? — с нарастающим волнении заговорил Сергей. — Да нет же… Нет! Спицын, слушайте!
Борис сдвинул с правого уха черный кружок шлемофона и уловил в воздухе хорошо знакомый плавный гул авиационного мотора.
— Отсюда, со стороны главного хребта!
Летчики торопливо подошли к скале и устремили в лохматое небо взгляды, полные радости и смутной надежды. Глаза Мочалова видели синеватую линию главного хребта, озаренную солнечным светом. Она была такой же, как обычно, строго-холодной, безрадостной. Внезапно со стороны солнца из самой низкой тучи вынырнул тонкий остроносый самолет. Они видели, как накренился он с крыла на крыло. Вероятно, летчик пытливо рассматривал в эти секунды скалистую горную гряду.
— Спицын, ракету! — скомандовал Сергей Степанович.
У них еще оставались три сигнальные ракеты. Один за другим ушли в небо два зеленых огня. Самолет резко изменил направление полета и пошел прямо на них. Вот он описал круг, снижаясь и оглушая ущелье и горы ревом мотора, пронесся над самой площадкой. На фюзеляже Мочалов и Спицын увидели красную «двойку». Майор сорвал с головы шлемофон и в безотчетном возбуждении замахал им навстречу вновь развернувшемуся истребителю. Разве мог он когда-нибудь забыть, чья сильная рука поднимает в небо эту машину с «двойкой» на хвосте и фюзеляже!
— Кузьма, родной! На-а-шел! — Мочалову казалось, что кричит он громко, на самом деле с пересохших губ слетал лишь хриплый шепот.
На этот раз истребитель снизился еще больше. Чуть не цепляясь за острые скалы, он промчался над летчиками. Когда Ефимков планировал, от машины отделился тюк и полетел на площадку, глухо плюхнулся на ее каменистую поверхность.
Спицын подбежал, ножом вспорол мешковину. На большом листе бумаги рукой Кузьмы было выведено:
«Ребята, держитесь, помощь близка. Вами гордится вся часть».
— А еще что? — взволнованно спросил подоспевший Мочалов.
— Товарищ командир, да тут целый продсклад! — Спицын стал проворно извлекать пакеты с продуктами, теплые спальные мешки, аптечку в деревянном ящике.
А в эту минуту, пробивая облачность, радостно взволнованный Кузьма Петрович Ефимков радировал на командный пункт части:
— Я «Чибис-два», я «Чибис-два», слушай меня, «Родина». Мочалов и Спицын находятся на высоте четыре тысячи двести, квадрат номер шестнадцать. Площадка геологов. Передайте альпинистам, чтобы шли скорее!
Эту ночь Мочалов и Спицын спали в настоящем тепле. Уже под утро они были разбужены гулкими выстрелами. Борис первым выполз из спального мешка. Ему показалось, что стреляют отовсюду. Горное эхо размножало каждый выстрел. Схватив ракетницу, Борис добежал до середины площадки и оттуда пустил в небо последнюю сигнальную ракету. Описав в воздухе кривую, она медленно распалась на мелкие огоньки. С пистолетом-ракетницей Борис остановился у обрывистого края. Снизу донесся отдаленный многоголосый крик спешивших к ним на помощь пограничников.
— Э-ге-гей!.
Борису показалось, что даже горы, седые, тысячелетние, безразличные ко всему живому, на этот раз вздохнули радостно и облегченно:
— Э-ге-гей!
Летчики жадно прислушивались к приближавшимся голосам, напряженно вглядываясь в предутренний мрак.
В маленькой уютной палате санитарной части жарко натоплено. Окно под тюлевой занавеской выходит на аэродром. Занавеска отдернута. На стеклах причудливые зигзагообразные листики, искусно выведенные морозом. Две кровати. Тумбочка, на ней книги, газеты, шахматная доска.
Ни к чему из этого Мочалов еще не притрагивался. Три дня подряд он метался в бреду. Всю дорогу от места вынужденной посадки пограничники несли его на носилках. В санчасти подполковник медицинской службы Мерлушкин, седой, худощавый, определил у Мочалова воспаление легких.
— Собьем болезнь, — утвердительно ответил он в телефонную трубку генералу Зернову. — Сердце у майора здоровое, организм крепкий.
Борис Спицын, которому врач предложил отлежаться для восстановления сил две недели, наотрез отказался от отдельной палаты.
— Только с командиром, — категорически заявил он. Пришлось ставить в тесной комнатке две кровати.
Сегодня утром Мочалову стало значительно легче. Температура спала до тридцати восьми. Но он снова временами впадал в забытье. Приходя в сознание, хриплым шепотом спрашивал:
— Это меня куда несут? В Энск? А самолеты? Кто остался у машин?
— Спите, товарищ командир, — успокаивал Спицын, — полный порядок. У машин выставлен пост, в полку решают вопрос об их эвакуации.
Когда Мочалов окончательно пришел в себя, ему принесли целую пачку писем. Сергей читал:
«Родной мой, я зачеркиваю дни в календаре, и с каждым из них наша встреча становится все ближе и ближе. Их уже осталось двадцать пять. Многое изменилось, и я смогу приехать раньше, чем собиралась. Сегодня 20 февраля, а 16 марта я защищаю диплом — и сразу же к тебе. Эти последние дни, как назло, самые длинные. Соседский мальчик Витька подходит к календарю и, когда я начинаю объяснять, что через двадцать пять дней уеду к тебе, говорит: «Тетя Нина, давай я оборву все эти листки до шестнадцатого марта, и ты сразу поедешь к дяде Сереже». С проектом у меня все хорошо. Декан намекнул, что есть возможность остаться в Москве в Главном управлении. Ты сам понимаешь, что для меня такое предложение отнюдь не заманчиво, и я отказалась. Нет, мое место не в Москве, не в проектном бюро. Я неуемная, и тянет меня простор.
Пока шумит молодость, хочется пробовать свои силы в трудных экспедициях, искать и находить новое, даже о диссертации стала мечтать. А для нее нужен живой, а не книжный материал.
Короче говоря, я уже выпросила себе подходящую должность. Не делай удивленные глаза, это не означает новую разлуку. Где-то по соседству с вами на горном перевале геологи начали вести сложную разведку и уже подготовили площадки. Я напросилась в эту экспедицию. Мы будем вместе, Сережа!
Мне кажется, ты не станешь упрекать свою Нину за то, что она будет временами исчезать от тебя на неделю-полторы в горы. После этой разведки я останусь там же, рядом с тобой, на строительстве новой гидростанции. Что же может быть лучше?»
