В большой светлой комнате за обеденным столом сидел полусонный сын Ефимкова Вовка и равнодушно тыкал вилкой в остывшую котлету.

— А я вот сына кормлю, — певуче говорила Галина Сергеевна, по привычке слегка растягивая слова по слогам, — беда с ним. Совсем выбился парень из режима. Узнали бы родители моих учеников, как преподаватель Ефимкова собственного сына растит, — досталось бы мне на орехи.

— Тетя Нина! — внезапно очнувшись от дремы, закричал Вовка, вскакивая со стула. — Вы из Москвы? А папу видели?

— Нет, малыш, — улыбнулась Нина, — они с дядей Сережей теперь далеко. Мы только в пути с ними встретились.

— Неужели правда? — вся просияв, спросила Ефимкова и придвинулась к ней с радостно заблестевшими глазами.

— Правда, Галя, — подтвердила Нина, — они меня под Ростовом встретили. Посадку там сделали, узнали, во сколько поезд проходит, — и сразу на вокзал. Оба в пылище, усталые… На, малыш, — протянула Нина коробку конфет. Вовка взял конфеты неторопливо, с достоинством, смущенно бормотнул: «Спасибо, тетя Нина», и отошел от стола.

— Мам, я котлетку завтра доем, ладно, а сейчас можно конфетку?

— Бери, только ложись поскорее, — прикрикнула на него Галина Сергеевна.

Уложив сына, она вскипятила чай, нарезала колбасу, сыр, разогрела остывшие котлеты и усадила Нину за ужин. Медленными глоточками прихлебывая горячий чай, хозяйка добродушно говорила:

— Рада я вашему приезду, Ниночка. Глухо сейчас у нас в Энске стало. Кругом пусто, лишь несколько техников осталось. Даже в домах многие окна по вечерам без света. Мы иной раз соберемся с Валерией Николаевной Цыганковой, посудачим немного и опять по домам. Мне хоть Вовка, сорванец, заботы доставляет, а ей одной очень скучно без Григория.

— Как сейчас у них? — поинтересовалась Нина, вспомнив, что много слышала всяких пересудов о семейной жизни Цыганковых.

— Ничего, работает в нашей полковой санчасти. Довольны ею. А как у них дома — не знаю. Раньше ссорились часто, а теперь как будто нет. У нас, Нина, сами знаете, какой есть показатель. Если в военторговском ларьке не судачат, значит все в порядке, — засмеялась Галина Сергеевна, и на ее круглых щеках обозначились ямочки.

— А сама она не рассказывает?

— Нет, Валерия на рассказы о себе скупа. Мне кажется, что когда ваш Сережа со Спицыным в горах вынужденную посадку потерпели, Валерия другими глазами стала на своего мужа смотреть, поняла, что иной судьбы ей искать нечего, рядом эта судьба, с трудностями своими и радостями. Теперь ребенка ждет. Значит — любовь… А сложно это все. Мой отец, например, любитель пофилософствовать, так он говорит: «Счастливый брак — это выигрышный лотерейный билет. Один из тысячи его вытаскивает». А я смеюсь над этим изречением. Смеюсь потому, что очень уж у нас с Кузьмой все хорошо. Правда, Валерия думает, что мы с ним очень ровные характерами. Ну так что же… зачем нам африканские страсти какие-то. Берите варенье, Ниночка. Вот это вишневое, собственное, даже Кузьма участвовал в варке.

Нина взяла розетку и рассеянно положила в нее несколько ягод. Ее бледноватое лицо приняло задумчивое выражение.

— Да, Галя, — вздохнула она, — но не у всех сразу получается. Мы вот любим друг друга с Сережей, крепко любим, а семью построить никак не можем, хотя уже четвертый год как поженились.

— Кто же виноват? — тихо спросила Галина.

Нина пожала плечами.

— Только не он, только не он. У меня душа болит, когда я об этом думаю. Он хороший, добрый, простой. Вот встретились мы в пути на несколько минут, а теперь опять врозь на целый месяц. Иногда мысль появляется — бросить все к черту… и диссертацию, и экспедицию, и профессию геолога вообще.

— Так нельзя, — возразила Галина, и брови ее упрямо сдвинулись. — Это легче легкого.

— Вот и я думаю, — обрадовалась Нина, и лицо ее порозовело. — Слишком уж глубоко сидит во мне несносная потребность что-то делать. Помню, маленькой была, отец все говорил: «Человек в жизни свою линию должен искать, дочка. Есть линия — есть человек. Нет линии — нет человека!» Я в ранней юности еще стала искать эту линию. Нашла, кажется. Люблю изыскания, геодезию, геологию, могу сутками не чувствуя усталости бродить по горам, обрабатывать данные топографических съемок или бурения. О научной работе мечтаю, тему избрала. Но ведь все это требует разлук. Да что разлук — это я слишком мягко выразилась. Пожертвовать надо личной жизнью.

— А как Сергей?

— Молчит, — тихо ответила Нина, и горестные морщинки легли в углах ее рта. — Со всем соглашается. Но я-то вижу как ему тяжело. У него большое доброе сердце, Галя. Скорее бы он приезжал, — Нина шумно вздохнула, усталым движением руки поправила волосы. Галина Сергеевна тепло посмотрела на свою гостью: как хорошо она понимала ее сейчас и как не хотелось тратить пустые слова на утешение.

— Ниночка, не надо раскисать, — улыбнулась Ефимкова, — все наладится.

— Конечно, наладится. Подлейте мне чаю… Ваше варенье и на самом деле очень вкусное.

Запыленный «газик» карабкался вверх по узкой извилистой горной дороге, открывающей на каждом повороте далекую перспективу горных ледников. Буйная зелень, покрывавшая горы внизу, на время уступила место серому цвету скал и стремнин. Альпийские луга, радующие глаз пышным покровом трав, остались где-то справа. Высовываясь из кабины, Нина видела над своей головой одну только каменную скалистую стену с острыми зазубринами, из которых кое-где торчали пучки пожелтевшего на солнце мха.

Мотор «газика» начинал сдавать на крутых подъемах. Из радиатора валил белесый пар. Тогда водитель, Гриша Оганесян, останавливал машину и доливал воды. Нина помогала ему доставать из кузова тяжелое брезентовое ведро. Налив воды, Оганесян снова садился за руль. Веселый, простодушный парень, он постоянно что-нибудь напевал. Гриша недавно вернулся из армии и свои родные армянские песни пел вперемежку со строевыми или русскими лирическими, которым научился будучи солдатом. В партии изыскателей он совмещал две должности: шофера и проводника. Никто лучше его не знал горных тропок, не умел проложить более безопасного пути к трудной высоте, организовать хороший ночлег на живописной полянке. Гриша Оганесян мог быстро настроить рацию и поймать трансляцию футбольного матча со стадиона «Динамо», подстрелить молодого джейрана или клыкастого кабана, руками изловить ядовитую змею в скалистых расщелинах.

— Ты веселый, Гриша, — щурясь от бьющего в глаза солнца, сказала Нина. Он польщенно улыбнулся, не отрывая взгляда от извилистой дороги.

— Правильно говоришь, Нина Павловна, — согласился он, — Гриша действительно веселый.

— Значит, жить долго будешь.

— Опять правильно, — захохотал он. — У Гриши прадед Вартапет до ста пятидесяти одного года жил, дед Арам до ста сорока шести. Хочешь, я тебе веселую историю про деда Арама расскажу? Хочешь?

Гриша говорил по-русски неплохо, но все-таки вместо «е» у него сплошь и рядом, особенно если он начинал волноваться, прорывалось характерное для кавказского акцента «э».

— Слушай, Нина-джан, — весело говорил Гриша, стараясь заглушить голосом шум мотора, — мой дедушка Арам жил недалеко от озера Севан, на втором этаже дома. А на первом этаже со своей семьей обитал его брат Аршак. Узнали в Академии наук, что дедушке Аршаку исполнилось сто двадцать лет, и послали к нему экспедицию научную изучать причины долголетия. Приехали два старых профессора и одна такая же, как ты, белая-белая барышня, которую даже солнце нашей Армении не берет. Профессора вопросы дедушке Аршаку задают, а белая барышня ученый протокол пишет. «Дедушка Аршак, — спрашивает один профессор, — это правда, что вам на прошлой неделе сто двадцать лет исполнилось?» — «Такая же правда, как и то, что мы сейчас с вами разговариваем, почтенный профессор», — отвечает дедушка Аршак. — «Хорошо, — говорит профессор, — объясните нам, ученым людям, каким образом вы сумели так хорошо сохранить здоровье? Вы курили?» — «О нет, никогда», — отвечает дедушка Аршак. — «Вино пили?» — «Никогда». — «Пишите, товарищ секретарь, — говорит профессор девушке, — все ответы этого мудрого старца пишите». Не успела девушка обмакнуть ручку в чернила, как на втором этаже раздался стук, потом еще и еще. С потолка кусок штукатурки упал прямо в чернильницу. «Скажите, чтобы на втором этаже перестали безобразничать, — зашумел профессор, — они нам мешают работать! Что там происходит?» — «Не волнуйся, профессор-джан, — говорит тогда дедушка Аршак, — это мой старший брат, дедушка Арам, шумит. Никак его не перевоспитаю. С самой молодости и табак курит, и вино пьет». — «А сколько же ему лет?» — «Да уже сто сорок первый пошел, он на двадцать один год меня старше».