— Галина Сергеевна, — назвала она себя.

— Для учеников шестого класса вы, конечно, Галина Сергеевна, — сказал Кузьма, — а для меня просто Галина. Я так и буду вас звать, хоть сердитесь, хоть не сердитесь.

Через год они отпраздновали свадьбу. Они очень подходили друг другу — оба красивые, рослые. Покладистый, но временами бурный Кузьма так часто нуждался в ласковом спокойствии Галины. За все годы совместной жизни у них не произошло ни одной серьезной размолвки. Рос сын Вовка. Семья была здоровая, дружная. Кузьма вспомнил, как упрекала его Галина за то, что он мало читает, не учится.

Мысли тотчас же повернули к другому — к недавней ссоре с Сергеем Мочаловым. «Медведь я! — выругал себя Ефимков. — Что я сделал за четыре послевоенных года, кроме того, что закончил среднее образование? Ноль целых, ноль десятых. Нет, дудки, теперь все пошло по-иному. Пойдет или уже пошло? — спросил он самого себя и удовлетворенно ответил: — Да, пошло!.. Позавчера я лучше всех сдал зачет по новой навигационной аппаратуре. Подполковник Земцов сам сказал это.»

Ефимков усмехнулся, подумав, что все дни после ссоры с Мочаловым он даже себе не признавался в том, что взялся всерьез за учебу. В учебный класс он приходил тайком, когда там никого не было. Обращаясь изредка с теоретическими вопросами к Скоробогатову, он упросил его об этом никому не рассказывать. Мысленно самому себе Ефимков говорил: «Дай я только с приборами разберусь, а потом баста. Ни в какие теоретические глубины не полезу. Хватит с меня. Как там говорил наш мудрец Мочалов: летчик теперь должен быть почти инженером. Ничего. Мне только в слепой посадке потренироваться, а там я всех инженеров за пояс заткну».

Но проходил день, и Ефимков обнаруживал вдруг, что слабо разбирается в радиолокации, что не все ему ясно в аэродинамике больших скоростей. И он снова брался за книги, не говоря об этом никому. Один лишь Оботов, заставший его за повторением расчета на слепую посадку, знал об этих изменениях. Но замполит после их последнего разговора тактично молчал.

Как-то Кузьма Петрович набросал тезисы доклада «О советской военной гордости», который должен был сделать по плану партийного бюро. Вечером Галина перечитала их, подчеркнула синим карандашом неудачные фразы:

— Ой, Кузя, — вздохнула она, — был бы ты моим учеником, честное слово, и тройку бы не поставила. Ты же лучше можешь!

Он изорвал тезисы, сел и написал все снова.

— А теперь?

— Теперь на четыре с минусом, — засмеялась жена, прочитав новый текст.

— Когда же пятерку поставишь, милая моя учительница-мучительница?

Она ладонью взъерошила его волосы, сказала обычным голосом, тихим и ласковым:

— Сразу пятерка не дается, милый мой ученик.

Сейчас Галина Сергеевна спала. На белой подушке выделялись ее черные распущенные волосы. Край одеяла съехал и оголил плечо, Ефимков неслышным движением поправил одеяло. Галина Сергеевна тотчас открыла глаза.

— Почему не спишь, Галю? — прошептал Кузьма.

— А ты почему?

— Ты спи, спи, я только на минутку проснулся.

— Ой, неправда!

Галина Сергеевна села в постели. Будто решив сбросить с себя остатки сонливости, потерла висок ладонью.

— Зачем меня обманываешь, родной? У тебя опять неприятности?

Голос ее звучал встревоженно. Кузьма вздохнул и тоже поднялся. Мягкая ладонь жены неслышно опустилась ему на лоб, потом осторожно прошлась по волосам, задержалась на затылке и упала на спину.

— Галю, не беспокойся. Ложись, спи. Я тебя прошу, голубка.

В соседней комнате стучал будильник, ритмически отсчитывая секунды. Галине почему-то показалось: стучит он очень громко.

— Зачем ты его завел, Кузя? Тебе же завтра никуда не лететь.

Кузьма Петрович наклонился, поцеловал ее в плечо, коротко сказал:

— Лететь!

Жена сделала порывистое движение рукой.

— Лететь? В такую погоду? Да ты вслушайся!

Ветер на улице надрывно выл: «дзиу-дзиу-дзиу». Где-то близко громыхнул железный лист кровли. Кузьма нащупал в темноте мягкую руку жены, сжал ее в своей.

Галина слегка отодвинулась, резко повернула голову. Прядь распущенных волос скользнула по лицу Кузьмы. Как они хорошо пахли, эти дорогие волосы! Словно черпая воду, он набрал их в ладонь, поднес к губам, глазам, щеке.

— Родной, что случилось? — еще больше обеспокоилась Галина. — Почему тебя посылают в такую погоду? Я жена летчика и знаю, что значит вылет, если и завтра так, — она выразительно показала рукой на окно. — Кузьма, неужели ты мне не доверяешь? Я никому ни одного словечка, только объясни, отчего ты полетишь в такой опасный день?

— Всего не могу.

Вся охваченная беспокойством, Галина Сергеевна потянулась к мужу.

— Но хоть что-нибудь ты скажешь?

Ефимков кивнул головой.

— Тебе, Галю, да! Ты самый мне близкий человек…

Она слушала и, улыбаясь, думала о том, как потеплел вдруг его грубоватый голос.

— Галю, — донесся как издалека шепот Кузьмы и оборвался неловким смешком. — Вопрос у меня к тебе… По существу, как говорят. Давно хотел спросить, да все как-то стыдно было.

— О чем же, родной?

— Мне иногда казалось… Вот мы повздорили с Сергеем. Я, может быть, допустил ошибку в жизни, отстал от товарищей… И только опомнился, когда вышло это… с полетом наперехват. И я себя спрашивал, могла бы ты меня вот за все это… ну, за то, что стал я неучем и прочее… разлюбить? Ну, если даже не совсем, так наполовину?..

Галина Сергеевна покачала головой и тихо засмеялась:

— Кузьма, и как ты мог подумать такое! Или я для тебя в беде не первый друг!

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Спасибо, Галю. Я так и думал, что ты это скажешь. Ты у меня в жизни как радиокомпас: из любого тумана на верный путь выведешь, — пошутил он. — А за себя я взялся. На чем споткнулся, с того и начал поправляться. И теорию и практику по слепой посадке сдал на «отлично». И завтра меня выпускают в такой полет, в какой редко кого пустят.

Она опять настороженно притихла, выжидающе всматриваясь в его глаза.

— У нас несчастье, Галю! — доверчиво продолжал Ефимков. — Сережа Мочалов сел на вынужденную в районе главного хребта.

Галина Сергеевна вздрогнула.

— Кузьма, неужели правда?! — И один нетерпеливый вопрос вырвался у нее. — Жив?

Кузьма Петрович угрюмо наклонил голову.

— Неизвестно…

— А есть ли надежда, хоть какая-нибудь надежда, Кузя?

— Есть. Там три посадочные площадки. Но они разбросаны друг от друга на десятки километров. Если бы он сразу одну из них нашел, если бы смог на нее спланировать, если бы эта площадка не была под снегом… Видишь, сколько этих «если бы», Галю! Сплошная теория вероятностей, как видишь.

Они долго молчали. Будильник стучал сухо, однообразно.

— Ты полетишь на розыски? — наконец спросила Галина, хотя теперь это было ясно и так.

— Да, — отрывисто бросил Кузьма и вдруг весь загорелся, придвинулся к ней, задышал в самое ухо. — Мы даже помириться не успели с Сережей. А с ним там еще и Спицын. Двое погибнуть могут. Галю, нужно ли тебе рассказывать, как мне сейчас тяжко. Да я всего себя наизнанку выверну, чтобы их спасти. От смерти мы с Сережей друг друга защищали, как братья были в войну. Как же я могу бояться погоды? Я сам выпросился на задание…

Она прервала:

— Полет опасный? Очень?

— Да, Галю, да. Нужно пробиваться чуть ли не до самой вершины хребта в тумане. Ни черта не увидишь, кроме приборной доски. Очень сложно.

— А ты в себя веришь?

— Верю.

Галина Сергеевна спрашивала быстро, отрывисто, не продумывая хорошо вопросы, не вслушиваясь как следует в ответы. Сейчас она собрала все это воедино, несколько минут молчала и заговорила спокойнее:

— Значит, ты полетишь. Что же я могу тебе сказать, Кузя, чем напутствовать? Ни одна женщина не имеет права удерживать в таких случаях самого родного человека. Но… — голос ее внезапно осекся. Она бросилась к нему на грудь, и он почувствовал, как горячи ее слезы.