Люк почувствовал, что его маленькое тельце будто стало еще меньше.

Мать сказала:

– Давай иди, покончи с собой. Проверь, не наплевать ли мне.

Он заревел. Ему стало одиноко и холодно; он еще был в пижаме «Бэтмен», потому что наотрез отказался одеваться. Мать указала на дверь черного хода. Рука ее дрожала. Она заговорила снова, но слова застряли в горле, и она тоже расплакалась. Люк не хотел ее расстраивать; на самом деле он ждал объятий, а не ссоры. Но теперь он не мог отступить. Он скорее бы умер, чем позволил матери победить и вечно властвовать над ним. Люк почувствовал себя маленьким и больным, точно стремительно съеживался. Нужно срочно что-то делать, пока он совсем не исчез. Он понял, что для него наступил миг вечности. Ничто не имело значения, кроме этого мига, – ни прошлое, ни будущее, ни его жизнь, ни еще чья. Люк смутно припомнил, каким был мир секунду назад, ему захотелось туда вернуться – но он не мог. И съежился еще сильнее. Предметы угрожающе надвинулись на него. Люк повернулся и бросился к двери.

Сначала она не желала открываться. Он потянул за ручку и пнул дверь изо всех сил.

Наверное, именно в этот момент мать осознала, что Люк действительно собирается выйти, потому что она закричала: «Не-е-ет!» и устремилась к нему. Не успела она схватить сына, как дверь распахнулась и Люк, споткнувшись, выскочил на весеннюю улицу, в интригующе холодный свежий воздух, на дорожку, щебень обжег голые ступни. Мать вцепилась в него, оба упали. Напоследок Люк увидел поразительную голубизну – он и не думал, что у неба такой чистый цвет.

Полчаса он провалялся без сознания. А когда очнулся у себя в спальне, там уже был доктор.

Дерьмово, когда тебе семь и хочется выйти наружу, исследовать мир, завести друзей, а ты безвылазно торчишь в темном и душном доме. Единственным приятелем Люка мог считаться (и то с натяжкой, потому что они друг другу не очень-то нравились) Марк Дэйвис из дома напротив. Иногда Марк с папашей приходили в гости. Пока Люкова мама и Марков папа болтали в гостиной на первом этаже, дети развлекались игрушками, которые принес Марк, – в основном моделями машин и грузовиков. Марк фантазировал о том, как у него будет настоящий «скейлекст-рикс», и наводил на Люка тоску, хотя и не такую, как «нормальная» жизнь. Так что Люк поддакивал его фантазиям, превращался в Робина, когда Марк был Бэтменом, и вновь и вновь объяснял, почему не выходит на улицу.

Люк часто ходил голышом, особенно долгим душным летом, какие часто случались в начале восьмидесятых, летом, когда дома были только он и мать – не только в будни, но и в выходные, если Билл работал. Мать раздражал такой нудизм (Люк и заголялся, чтобы ее позлить, хотя не только поэтому), но она не часто осмеливалась ему перечить после того инцидента с дверью. Люк ненавидел свои шмотки из нейлона и полиэстера, хотя они интересно искрили в темноте. Впрочем, эти искры порой щипались.

Люк хотел только книг и журналов. Он нуждался в тоннах чтива, обычно проглатывая по шесть книжек в день, но так как он не мог ходить в библиотеку, ему приходилось объяснять матери, что нужно купить – и если она ошибалась, Люк закатывал истерики. Он стал дьявольски изобретательным. В шесть лет выяснил, как заказывать по телефону каталоги детских издательств, так что по крайней мере знал, какие книги они выпускают. Иногда он говорил тем, кто брал трубку (в основном это были любезные тетки), что ему нельзя выходить на улицу, и несколько раз ему присылали книги бесплатно, что было просто зашибись. Мать не верила, что Люк читает так быстро, но ему было наплевать: пусть думает как хочет.

По выходным, когда отец возвращался домой, Люк садился к нему на колени и рассказывал о мирах, в которых побывал за неделю, – о Дальнем Дереве, Нарнии, Острове Киррин [15]и так далее. В этом возрасте легко было путешествовать по вымышленным странам детских книжек – трудности появились, когда книги стали реалистичней. Впрочем, к тому времени, как были изобретены книжные серии «для подростков», Люк больше смотрел ящик, чем читал. Он взялся было за пару книжек, присланных одним издательством, но не смог проникнуться ни разбитыми семьями, ни школами, где полно хулиганов, ни вообще книжными человеческими горестями. Но когда Люку было семь, таких книг не существовало в природе, а телевизором он еще не обзавелся. Его мир был полон магии.

По вечерам в пятницу Люков отец опрокидывал один-другой стаканчик шотландского виски, и чем больше темно-янтарной жидкости он поглощал, тем интереснее ему становились Люковы иные миры.

– Ты прошел сквозь платяной шкаф? – говорил он. – Хе-хе. Как тебе, Джин?

Джин вздыхала и спрашивала, готов ли Билл поужинать.

Остаток выходных Люк почти не видел своего отца: тот постоянно был занят – чинил машину, возился со всякими штуками во дворе или ходил вместе с Джин по магазинам.

– Возможно, с возрастом это пройдет, – сказал доктор.

– По-моему, «экс-пи» не проходит с возрастом, – сказала Джин.

– Это не обязательно «экс-пи», – заметил доктор. – Помните, мы об этом говорили?

Люк прислушивался к разговору, плотно зажмурившись, притворяясь, что еще не пришел в себя. Ему не хотелось открывать глаза и утратить невероятное голубое небо, мелькнувшее над ним.

– Да, но… – Джин запнулась.

– Нам надо просто набраться терпения. Может, это всего лишь детские аллергии.

Он больше никогда не видел этого доктора, но долгие годы лелеял надежду, что доктор был прав: в один прекрасный день Люк сможет выйти на улицу. Следующий доктор, пришедший осмотреть Люка, когда тому было лет одиннадцать, оказался другом его родителей. Доктор Маккей. Видать, он был рад, что у него есть пациент с «экс-пи», и написал о Люке целую статью, которую, вопреки ожиданиям, не взял ни один медицинский или научный журнал.

Доктор Маккей еще проводил тесты на аллергические реакции, когда стала приходить миссис Мюррей, социальный работник. Люку она запомнилась: доброжелательная тетка, вся какая-то кислая – он потом понял, что у нее просто не было чувства юмора. Она расспрашивала Люка про его друзей, его репетитора и его увлечения, и Люк отвечал, что все зашибись, потому что вбил себе в голову: если будет жаловаться, его отправят в детдом. В конце концов доктор и миссис Мюррей прекратили его навещать, уверившись, что Люкова болезнь неизлечима, что он обеспечен всем необходимым и – самое важное для социального работника – что Люк вряд ли спятит или покончит с собой.

Когда Люку исполнилось шестнадцать, доктор нанес еще один визит и, бегло просмотрев медицинские записи, подписал какие-то «формы», означавшие, что Люк будет получать пособие по болезни – что за пособие, Люк так и не понял. Его мать обратилась куда нужно и по сей день получает деньги, половину которых кладет в банк для Люка; остальное идет на квартплату, еду и оплату счетов. Время от времени она просит Люка подписать «формы» – они всегда приходят в одинаковых коричневых конвертах формата А5.

Люк не видел отца уже несколько лет. Люк даже не знает толком, что произошло между родителями; ему известно лишь, что однажды вечером в воскресенье отец двинул в Йоркшир, и лишь через несколько месяцев всем стало ясно: возвращаться он не собирается.

Если не считать «экс-пи» и пары легких простуд, Люк ни разу в жизни ничем не болел.

Мыши.

Восемь стеклянных камер – два ряда по четыре штуки – стоят в витрине зоомагазина. Тот находится на Главной улице, через пару домов от магазина одежды «Зум», где Джули через пять минут встретится с Дэвидом. Он уговорил ее взглянуть на куртку, которую планирует купить. Работу они закончили рано, и Джули никак не могла отвертеться, сказать, что у нее другие планы, потому что прямо сейчас, по идее, должна выставлять на столики пиццу «Страсти пепперони» и стирать с пластиковых скатерок жирные капли салатной приправы. А чем еще заняться? В это время дня Люк всегда спит, а кроме него, друзей у Джули нет.