«Князь Василий хоть и молод, но первейший лукавец на Москве. Оставлю грамотки при себе, сгодятся при случае».

В Китай-городе на Ильинке, в богатых хоромах Шуйского высказал князю Василию то, о чем писал в грамотке. И с той поры стали недругами.

Сторожевые разъезды донесли вскоре государю, что крымцы вот-вот приблизятся к Москве. Царь Иван Васильевич, не мешкая, отозвал воевод из Ливонии. Русская рать спешила занять берега Оки, но не успела. Хан Дев-лет-Гирей сумел обойти ее и окружным путем подступил к Серпухову, где был сам государь с опричниками. До царя дошли слухи об измене воевод. И государь бежал. Бежал в Коломну, оттуда в Александровскую слободу, а затем, миновав Москву, в Ростов Великий.

Князь Андрей Телятевский призывал воевод Вельского, Мстиславского, Воротынского и Шереметева отойти от Оки и встретить хана в поле. Князья не решились столкнуть русскую рать с крымской ордой, укрылись в Москве, и без того переполненной десятками тысяч беженцев.

Князь Иван Вельский с Большим полком стал на Вар-ламовской улице, Шереметев и Мстиславский – на Яки-мовской, Воротынский и Татев – на Таганском лугу против Крутиц, Темкин с дружиною опричников – за рекой Неглинной.

Хан подступил к Москве в душное жаркое майское утро, в праздник вознесения. Ратники приготовились к битве, но Девлет-Гирей на приступ идти не посмел. Зато улусникам удалось поджечь стольный город.

Высоко вздымая в синее безоблачное небо огненные языки и дымы пожаров, заполыхала Москва. С шумом и ревом огненное море вскоре разлилось из конца в конец города, пожирая избы ремесленного люда, нарядные рубленые боярские терема и хоромы, вековые деревянные часовни и храмы.

Залить водой и растащить баграми быстро и жарко полыхавшие срубы уже было невозможно. Ратники, ремесленные люди и крестьяне, задыхаясь от нестерпимого зноя и въедливого дыма, валившего густыми, черными клубами из дверей и окон, метались в кривых и узких переулках, давили в тесноте друг друга, гибли под развалинами полыхающих домов. Многие москвитяне, гонимые жарким пламенем, бросались в Москву-реку, Яузу, Неглинную и тонули десятками тысяч.

Хан Девлет-Гирей, устрашившись невиданного пожара, удалился на Воробьевы горы. Грабить уже было нечего, а воевать некого.

Уцелел один государев Кремль, где в церкви Успенья Богоматери отсиделись ряд воевод с митрополитом Кириллом и князьями Шуйскими.

Начальный воевода князь Иван Вельский задохнулся в погребе на своем дворе. Князья Телятевский и Темкин с десятком опричников успели перебраться через Неглинную и спастись от огненного смерча за высокими каменными стенами Моисеевского монастыря. Когда вышли из иноческой кельи, князья ужаснулись увиденному. На улицах и переулках лежали груды обгорелых трупов, человеческих и конских. Кишела утопленниками Неглинная, Яуза, Москва-река.

Хан со своей ордой два дня стоял на Воробьевых горах, не решаясь вступить в мертвый город и осадить Кремль. На третий день Девлет-Гирея известили, что к Москве приближается властитель Эзеля, принц датский Магнус с великим войском. Хан знал, что государь всея Руси Иван IV назвал принца своим братом, обещая женить его на своей племяннице Евфимии.

Девлет-Гирей повернул свои полчища в родные южные степи. По пути разорил и разграбил многие городки, погосты и села, увел в далекий полон более ста тысяч пленников.

Опустошили крымские улусники и вотчину князя Андрея Телятевского. Убили старого и больного князя, управителя, челядинцев, свели в полон юную темноволосую красавицу Ксению.

Оставшаяся в живых, старая мамка Дорофея потом рассказывала молодому князю:

«Басурманы набежали утром, окружили хоромы и принялись ворота выбивать. Княжна Ксения кинулась в моленную, ларец из-за божницы взяла и в сад побежала».

А больше Дорофея ничего не помнила. Сама отсиделась в погребе, а когда к вечеру выбралась из него, то среди зарубленных челядинцев Ксению не обнаружила.

Похоронив отца, Андрей Андреевич несколько дней искал потайной ларец среди пепелищ разграбленной и опустошенной усадьбы. Но, видимо, шкатулка сгорела вместе со всей княжьей утварью.

А чуть позднее Андрей Андреевич узнал, что вотчинные земли князей Шуйских остались крымскими улусни-ками нетронуты. По Москве поползли слухи, но уличить родовитых потомков великого суздальского князя было нечем. Тем более, сразу же после татарского набега Иван Петрович и Василий Иванович Шуйские одними из первых явились к царю и усердно клялись ему в своей верности и горячо предлагали государю помощь, чтобы наказать Девлет-Гирея за дерзкое нашествие.

На диво Москве боярский царь Иван Васильевич отпустил обоих князей с миром. Андрей Телятевский, посетив хоромы Василия Шуйского, уличил князя в измене. На что Шуйский, прознав, что его подметная грамотка затерялась, с присущим ему коварством ответил:

– О грамотке сей не вспоминай, князь Андрей. Сгорела грамотка, выходит, что ее и не было. А моего гонца искать не советую: пропал мой челядинец, должно, в Моск-ве-реке утонул. Так что ни тебя, ни крымского хана не ведаю и потайного столбца я не писал.

Обозвав князя воровским человеком и святотатцем, разгневанный Телятевский поехал к своему другу.

Потеряв отца и сестру, воочию увидев на своих глазах гибель десятков тысяч людей, опустошенную разбойным набегом Русь, молодой князь Андрей уже без колебаний, твердо высказывал Масальскому:

– Царь не зря на боярство серчает. Удельная правда, за кою князья цепляются, – державе урон. Крымцы нас уже не единожды били, а мы все особняком в своих вотчинах хотим отсидеться. Помыслы государя разумны, и отныне я ему и тем, кто хочет Русь единой видеть – буду другом верным.

Каждую неделю по пятницам приходила к княгине в молельную старая мамка Секлетея и принималась поучать ее семейному благочестию. И вот сегодня не забыла, явилась ко времени – в кубовом летнике и темном убрусе на голове. Маленькая, седенькая, строгая. Села напротив черноокой статной Елены, заговорила нудно и скрипуче:

– Приступим, матушка-боярыня. О чем это мы с тобой на прошлой седмице глаголили?

Молодая княгиня виновато глаза потупила.

– Запамятовала, Секлетея.

– Ох, грешно, матушка, – стукнув клюкой, сердито вымолвила старуха. – Так слушай же, государыня… Имей веру в бога, все упование возлагай на господа, заутрени не просыпай, обедни и вечерни не прогуливай. В церкви на молитве стоять со страхом, не глаголить и не озираться. В храмы приходи с милостынею и с приношениями. Нищих, убогих, скорбных и калик перехожих призывай в терем свой, напои, согрей и с добрыми словами до ворот проводи. Умей, матушка, сама и печь, и варить, всякую домашнюю порядню знать и женское рукоделье. С гостями не бывай пьяна, а веди беседы все о рукоделье, о законной христианской жизни и не пересмеивай, не переговаривай никого. В гостях и дома песней бесовских и всякого срамословия ни себе, ни слугам не позволяй, волхвов, кудесников и никакого чародейства не знай. Вставши и умывшись, укажи девкам сенным дневную работу. Всякое кушанье, мясное и рыбное, приспех скоромный и постный должна сама делать и служанок своих научить. Не допускай, матушка, чтобы слуги тебя будили, хозяйка сама должна будить слуг и пустых речей с ними не говорить. Во всяком деле и ежедеиь у мужа своего спрашивайся да советуйся о каждом обиходе. Знаться должна только с теми, государыня, с кем муж велит. Помни, матушка, что жена всегда повинуется своему мужу, как господу, ибо муж есть глава жены, как Христос глава церкви. Всегда остерегись хмельного питья. Тайком от мужа ни есть, ни пить не дозволено. Всякий день с мужем и домочадцами справляй на дому вечерню, повечерницу да полу-ношницу. В полночь поднимайся тайно и со слезами богу молись…

Елена скучно зевнула и молвила:

– Все запомнила, Секлетея. Пойду-ка я к девушкам. Уж ты не гневайся, в светлице за прялкой посижу.

– А «Благословение от благовещенского святого отца митрополита Сильвестра» когда же закончим, матушка?