– Поплывешь не один, а с государевыми стругами. Повелел Федор Иванович отправить хлеб городовым казакам. Охранять насады будут двести стрельцов.

– Тогда пущусь смело.

– В Царицыне сидят без хлеба. На торгу будут рады и по рублю за четь взять. Разумеешь, Евстигней?

– Разумею, батюшка. Велик барыш намечается.

– Надеюсь на тебя, Евстигней. Коль продашь выгодно и деньги привезешь – быть тебе в первых купцах московских.

– Не подведу, милостивец.

Казаки выехали на крутой яр, и перед ними распахнулась величавая, сияющая в лучах теплого ласкового солнца, полноводная, раздольная Волга.

– Лепота-то какая! – ахнул Нечайка Бобыль, сдвигая на кудлатый затылок шапку.

– Лепота! – поддакнули казаки.

Левобережье золотилось песчаными плесами и отмеля-

ми, с бесчисленными зелеными островками, над которыми носились крикливые чайки. Болотников глядел на синие воды, на заливные луга с тихими, сверкающими на солнце озерами, на голубые заволжские дали и думал с каким-то приподнятым, бодрящим душу упоением:

«Велика ты, Волга-матушка! Раздольна… Сесть бы сейчас в стружок и плыть-тешиться на край света. И ничего-то бы не ведать – ни горя, ни печали… Ох, велика да раздольна!»

Долго любовались казаки матушкой Волгой, долго не отрывали глаз от безбрежных заречных просторов.

– Дошли к сестрице донской, – тепло молвил дед Гаруня. – Почитай, лет двадцать Волги не видел. И красна ж ты, матушка!

Когда собирались в далекий поход, деда Гаруню брать ‹ не хотели. Но тот так заершился, так вскипел сердцем, что казаки смирились.

– Ладно, дед, возьмем. Но пеняй на себя.

– А пошто мне пенять, вражьи дети! Да я любого хлопца за пояс заткну. И глаз востер, и рука крепка, и в седле молодцом! – шумел Гаруня.

Дед и впрямь оказался молодцом. Не ведал он ни устали, ни кручины, даже в сечи ходил. Но в битвах его оберегали пуще отца родного, заслоняя от неприятельских ударов.

На волжской круче донцы сделали привал. Болотников созвал начальных людей на совет. То были казаки, возглавлявшие сотни.

– Войску нужны струги, – молвил Болотников. – Где и как будем добывать?

Старшина призадумалась.

– Встанем тут да караван подождем. Самая пора купчишкам плыть, – высказался Степан Нетяга.

– Караваны-то пойдут, но как их взять, Степан?- спросил Нагиба.

– Ночью. Как пристанут к берегу, так и возьмем. Лишь бы выследить.

– Плохо ты знаешь купцов, – усмехнулся Болотников. – Спроси у Васюты, что это за люди. Видел ты когда-нибудь, Шестак, чтоб купцы к берегу приставали?

– Чать, они не дураки. Ночами купцы на воде стоят. Волга – самая разбойная река. Вылезут ли гости на берег?

– Вестимо, друже, – кивнул Болотников. – Купцов врасплох не возьмешь.

– Как же быть, атаман? – развел руками Нагиба.

– Без челнов на Волге, как без рук. Не вплавь же на купцов бросаться, – сказал Нечайка.

– А може, на Саратов двинем? – предложил Васюта. – Там судов завсегда вдоволь. Купчишек в воду, а сами за весла.

– А что, батько, дело гутарит Васька, – одобрил Нечайка. – Ужель не отобьем струги?

– Можем и не отбить.

– Так мы наскоком, батько. Враз стрельца одолеем!- загорелся Нечайка.

– Ишь, какой ловкий, – вновь усмехнулся Болотников. – Поедешь пировать, да как бы не пришлось горевать. Стрелец ноне тоже ученый.

Но как казаки ни думали, как ни гадали, так ни к чему и не пришли. Правда, у Болотникова зрела одна задумка, но вначале ему захотелось потолковать с дедом Гаруней.

– Гутаришь, бывал здесь, дедко?

– Бывал, – степенно кивнул Гаруня, покуривая люльку. – Мы тут с Ермаком Тимофевичем всю Волгу облазили. Гарный был атаман!

– А есть тут на берегах деревеньки?

– В те года, почитай, и не было. Опасливо тут деревеньки рубить, ногаи под боком. Народ к городам жмется.

– Тогда и вовсе худо.

– А пошто те посельники, атаман?

– Посельники на реке без челнов не живут. Плыли мы с Васютой, видели. Но то было до Тетюшей.

– Далече, атаман, – дед Гаруня, окутывая старшину клубами едкого дыма, подумал малость и молвил. – Есть посельники, хлопцы.

Все уставились на деда, а тот выбил из трубки пепел и продолжал:

– И челны у них были. Живут в лесах дремучих, на Скрытне-реке. Верст сто отсель. То плыть вверх по Волге, до Большого Иргиза. Река та в Волгу впадает. А супротив, на правом берегу – горы да леса. Глухомань! Вот туда-то и сунемся, дети, там и струги добудем.

– В глухомани?.. Околесицу несешь, дед, – фыркнул Нетяга.

– Околесицу? – осерчал Гаруня. – Нет, вы слышали, дети? Сбрехал я хоть раз?

– Не сбрехал, дедко.

– Гутарь дале!

– Гутарю, дети… Там, средь глухомани, речонка бежит. Неприметная речонка. Версты две по ней проплыть – и крепостица откроется.

– Чья, дедко?

– Экой ты будоражка, Нечайка… Крепостица та русская. Мужики в ней от бояр укрылись. Чертов угол, трущоба. Туды не токмо стрелец, но и медведь забоится ступить.

– Как же ты там с Ермаком очутился? – полюбопытствовал Васюта.

– Э, хлопец. Ермак и не в такие края забирался. Али не слышал, что он Сибирь покорил?

– Как не слышать, дедко. О том и стар и мал наслышан. Велик Ермак!

– Велик, хлопец. Не было на Дону славней казака. Его ноне вся Русь почитает. Царь Иван Грозный соболью шубу со своих плеч пожаловал.

– Но ты-то как с ним очутился? – продолжал выспрашивать Васюта.

– С Ермаком? – дед вновь не спеша набил трубку, раскурил от уголька, глубоко затянулся. Лицо его, иссеченное сабельными шрамами, как-то вдруг разом разгладилось и помолодело. – Не видел я достойнее мужа, дети. То всем казакам казак. Лицом красен, душой светел, телом могуч. Родом он из станицы Качалинской, вспоил да вскормил его Дон-батюшка, силой напитали степи ковыльные. Допрежь он по Дикому Полю гулял, с татарами да ногаями бился. Тут я к Ермаку и пристал, полюбился мне смелый атаман. А потом он на Волгу пошел. И были с Ермаком славные есаулы Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан да Матвей Мещеряк. Храбрые были казаки! Никого не пужались – ни царя, ни бояр, ни войска басурманского. На Волге-то лихо погуляли. Зорили не токмо заморских послов да купчишек, но струги государевы. Царь прогневался, воевод из Москвы послал, а Ермак – не будь плох – на Скрытню подался. Вот там и повстречались мы с русскими посельниками… Дай-ка, дети, баклажку, в моей сухо.

Бывалому казаку протянули несколько баклажек.

– Благодарствую, дети, – дед отпил немного, пожевал кусок вяленой баранины и надолго замолчал.

– А что ж дале, дедко?

– Дале? – протяжно крякнув, переспросил Гаруня и почему-то вдруг малость смутился. – А дале ничего веселого, дети… Промашка вышла.

– С Ермаком?

– Кабы с Ермаком, – вздохнул дед и улегся на траву, свернувшись калачом. – Сосну я, дети.

Казаки переглянулись: что-то в поведении деда показалось им странным. Гаруня средь бела дня никогда спать не ложился.

– Ты че темнишь, дедко? Коль зачал сказ, так договаривай, – подтолкнул старика Васюта.

– Сосну я, дети. Потом доскажу, – позевывая, молвил Гаруня и смежил очи.

– Э, нет, дедко, у казаков так не водится, – принялся тормошить старика Нечайка. – А ну, подымайся!

Бобыль ухватился за кушак и поднял Гаруню на вытянутые руки.

– Досказывай, дед!

– Досказывай! – повелели казаки.

– Отпусти, вражий сын… Доскажу, – не посмел ослушаться Гаруня и вновь повел свой рассказ. – Прибыли мы с Ермаком на Скрытню-реку. Атаман надумал с московскими воеводами разминуться. Те вниз по Волге пошли, а мы на Скрытню свернули. Атаман о той реке и ране знал. Воеводы нас токмо и видели. Плывем по Скрыт-не, а глухомань округ такая, что на душе тошно. Берега высокие, лес подымается до небес, а солнце будто в чувал укутали – темь средь бела дня. Лешачьи места! А Ермак сидит да посмеивается.

«Чего носы повесили, атаманы-молодцы? Несвычно после степей? Привыкайте. Придет час – и не в такой дремуч край заберемся…»