– Подлей винца, Мокеюшка, доброму хозяину, – умильно проговорил Калистрат.

– У-у, дьявол! – зло воскликнул Капуста и, оттолкнув от себя тщедушного приказчика, приложился прямо к сулее.

«Век живу, а таких питухов не видывал. Горазд, однако, сердешный, до зелена винца», – подумал Калистрат, доедая калач на коровьем масле.

Осушив сулею, Митрий Флегонтыч смачно крякнул, сунул в рот соленый огурец и тяжело грохнулся на лавку; промычал в полусне:

– Ступайте прочь.

Калистрат и челядинцы перекрестились и встали из-за стола. По горнице разнесся густой богатырский храп. Над Капустой склонилась Фетинья, прикрыла пестрядинным ⁵⁸ кафтаном, участливо завздыхала:

– Умаялся, горемычный. Теперь уж до утра не поднимется. Намедни в буйство впал, дворню перепорол, девок изобидел. Натерпелись страху…

– Велика ли дворня у Митрия Флегонтыча? – полюбопытствовал приказчик.

– Какое там, батюшка. В холопах трое, две девки да я вот, раба старая.

Вышли во двор. Возле конюшни, надвинув дырявый колпак на глаза, дремал на куче соломы коротконогий рыжеватый мужик в пеньковых портах и без рубахи.

– Эгей, сердешный! – окликнул дворового приказчик.

Мужик смахнул колпак с головы и нехотя поднялся.

Переминаясь с ноги на ногу, позевывая, спросил, вглядываясь в сухощавого старичка в суконном кафтане:

– Чего надобно?

– Из холопей или мужик пашенный?

– Старожилец я безлошадный, – почесываясь, ответил мужик.

– Отчего не в поле, а у господина во дворе валяешься, сердешный?

– А чо мне в поле делать? Нет у меня ни сохи, ни жита. Надумал Митрию Флегонтычу челом ударить да в холопы записаться. Может, возьмет к себе за харчи, а я ему хоромы подновлю. Топором я поиграть любитель. Вот и жду. Да государь наш все во хмелю, недосуг ему меня принять.

– Из тяглых крестьян в холопы идти нельзя, сердешный. Кто же на государя оброк будет нести? Царь дозволил в холопы брать только вольных людишек, – строго вымолвил приказчик.

– Куда же мне деваться, батюшка? – развел руками мужик.

Приказчик приблизился к страднику, воровато оглянулся и молвил тихо:

– А ты, сердешный, к князю Андрею Андреевичу Те-лятевскому ступай. Князь до мужика милостив. Порядную грамотку ему напишешь, а он тебе два рубля отвалит да лошаденку даст. Заживешь вольготно.

– А как же Митрий Флегонтыч? За пожилое ⁵⁹ я ему задолжал. Господин наш лютый. Сыщет у твоего князя – усмерть забьет. Я ведь ему рубль да два алтына возвер-нуть должен.

– Не сыщет, сердешный. Ступай смело в княжью вотчину.

– Так ведь заповедные лета государь установил. Покуда нет выходу мужику, – засомневался крестьянин, скребя бороденку.

– А ты не робей, сердешный. Князь наш родом высок, будешь за ним, как за каменной стеной. А коли чего и пронюхает твой худородный государь, так наш Андрей Андреевич ему твои деньги за пожилое вернет, – заверил мужика приказчик.

– Коли так – можно и сойти от Митрия Флегонты-ча, – заявил старожилец.

– Приходи, голуба. Избенку те новую срубим, животину выделим. Справным крестьянином станешь, – улещал мужика Калистрат.

– Спаси тя христос, батюшка. Этой ночкой и тронемся. Да и другим мужичкам намекну, – перекрестившись, тихонько проговорил страдник.

– Вот и добро, голуба. Айда со двора, ребятушки.

Один из челядинцев бухнулся перед приказчиковым

жеребцом на четвереньки. Низкорослый Калистрат ступил ему на спину и взобрался на коня.

Выехали на улицу. Пустынно в деревеньке, мужики словно вымерли. И только возле самой крайней избы повстречали худого мужика в заплатанном армяке.

Мужичонка налаживал телегу возле двора. Завидев всадников с самопалами, страдник поспешно юркнул за двор. То был Карпушка.

«Уж не за мешком ли моим приехали. Мельник, поди, князю донес. Пропадай моя головушка», – в страхе закрестился селянин и бухнулся лицом в лопухи.

– Шальной, что ли? В бега ударился. Ну и деревенька, – буркнул Мокей, слезая с лошади.

Челядинец зашел за конюшню и вытянул мужичонку из лопухов. Карпушка съежился, бороденка задергалась. Мокей ухватил крестьянина за ворот армяка и вытащил к телеге.

– Чегой-то ты, сердешный, от нас за избу подался? – ласково спросил Калистрат.

– Телегу вот чиню, батюшка. Колеса рассохлись, ну, я и того, – залепетал, низко кланяясь, Карпушка, с опаской поглядывая на вершников и могутного Мокея.

Заслышав разговор, из избенки выскочили с десяток чумазых, полуголых, худеньких ребятишек и баба лет под сорок в посконном сарафане.

– Твои чада, голуба? Экие они у тебя заморенные. Невесело, знать, тебе живется?

– Помаленьку, батюшка. Видать, так богом указано.

– Ты домочадцев-то спровадь. Пущай побегают. А мы с тобой потолкуем малость.

Карпушка прикрикнул на ребятишек, и те, сверкая пятками, побежали со двора на улицу. Баба удалилась в избу.

Приказчик присел на завалинку и повел с Карпушкой неторопливый разговор…

Когда выехали из деревеньки, довольный Калистрат сказал:

– Дело сделано, Мокеюшка. Мужичкам деваться некуда – сойдут в вотчину. А те, что не придут, – силой возьмем. Нонче Митьке Капусте в господах не ходить, хе-хе. Пущай в дьячки подается.

Держа перед собой саблю, Кирьяк двинулся на Болотникова. Иванка зажал в руке топор, участливо поданный ему одним из посадских.

Увидев в руке парни топор, Кирьяк прикрикнул на земских ярыжек:

~~ Вяжите вора!

Служивые затоптались на месте: уж больно страшен чернокудрый детина с топором. Тогда Кирьяк выхватил из-за кушака пистоль.

– А ну погодь, черти! – вдруг зычно пронеслось над толпой.

Мужики обернулись и тотчас скинули шапки. На светло-гнедом коне сидел русобородый богатырь в суконном кафтане. Ездок сошел на землю – широкоплечий, ростом в добрую сажень.

– Отчего брань?

Кирьяк указал пальцем на Болотникова, сказал зло:

– Парень этот руку на меня поднял. Дозволь, Федор Савельич, наказать лиходея. Прикажи батогами пороть.

К Болотникову наклонился перепуганный Герасим, пояснил:

– Это набольший городовой мастер – Федор Конь ⁶⁰ . Сам строг, но человек праведный. Падай в ноги, Иванка, проси милости.

Федор Конь молча повернулся к Болотникову, положил тяжелую руку на плечо. Был он на целую голову выше рослого крестьянского сына. Глаза смотрели из-под широких кустистых бровей добродушно.

– Пошто Дорофея в реку кинул? Видел я с башни.

– Человек он недобрый. Старика хворь одолела, а он плетью дерется.

– Посадский, али из мужиков будешь?

– Страдник я. В Москву из вотчинного села наехал.

– Отчего ниву бросил, молодец?

– Нужда сюда привела, господин. Весна уходит, а засевать поле нечем. Послали мужики к князю за житом.

– Не господин я, а сын плотницкий. А теперь вот города на Руси возвожу. Люб ты мне, молодец. Зело силен и отважен. Пойдем ко мне в подмастерье. Обучу тебя каменному делу, добрым градостроителем сделаю. Будем вместе крепости на Руси ставить на диво иноземцу.

– Прости меня, Федор Савельич. Спасибо тебе за слова добрые. Одначе, пахарь я. Отпусти с миром. Дело у меня спешное.

Федор Конь хмыкнул в темно-русую бороду, постоял в недолгом раздумье и порешил:

– Будь по-твоему, ступай с богом.

– Да как же так, Федор Савельич? Дозволь смутьяна кнутом поучить, – недовольно молвил объезжий голова.

– Помолчи, Дорофей. Больно солощ до кнута.

Когда отъезжали от крепости, Афоня Шмоток, возбужденно охая и крутя головой, пространно ворчал:

– Не мыслил т^ебя, Иванка, и в живых видеть. Гляжу – народ к реке кинулся, ну и я туда. Как возвидел объезжего с саблей да пистолем, так и обомлел. Пропадет, думаю, нонче Иванка, не носить ему больше буйной головушки. Ох и нрав же у тебя, парень. Больно крутенек. Пошто драку затеял с государевым человеком? Тебя зачем в Москву мир послал? Спасибо мастеру Федору – отвел беду. Однако, ну и огромадный мастер.