Марат взял Сулеймана под руку и повел в гостиную.

В гостиной на мягком диване сидел пожилой мужчина в темном костюме, белоснежной, будто крыло ангела, рубашке и шелковом галстуке изумрудного цвета. На голове незнакомца была мягкая, элегантная шляпа. Лицо его было смуглым, глаза — большими и внимательными, подбородок украшала небольшая черная бородка с проступившей сединой.

Кроме незнакомца в комнате находились еще семь или восемь человек. Всех их Сулейман знал — кого близко, а с кем просто здоровался. Все они были «братьями по оружию». В руках у худенького Рифата он заметил небольшую видеокамеру.

Марат что-то быстро затараторил на арабском языке, обращаясь к пожилому незнакомцу. Сулейман услышал свое имя и склонил голову в вежливом поклоне. Незнакомец внимательно посмотрел на Сулеймана и кивнул. Затем произнес несколько слов на арабском. Голос у незнакомца был тихим и вежливым.

— Учитель говорит, что рад с тобой познакомиться, Сулейман, — перевел Марат. — Проходи, садись.

Сулейман прошел в гостиную и, поскольку все кресла и стулья были заняты, сел прямо на пол, рядом с Иргали Гильмановым. Он уже понял, кем был загадочный гость, вернее — узнал его, хотя тот и был одет в обычную европейскую одежду. В последнее время его фотографии показывали по телевизору чуть ли не в каждой программе новостей.

Выдержав паузу, учитель возобновил прерванную речь. Говорил он по-прежнему тихо, но очень выразительно. Марат переводил его слова собравшимся (хотя некоторые из них и знали арабский язык). Он говорил о том, что пришло время наказать кяфиров, очистить ислам, вернуть ему былую славу и величие. Говорил о том, что современным людям необходимо жить по законам шариата, поскольку это самые истинные законы на земле и идут они от самого Аллаха. Местами перевод Марата был не очень точным, и парни, знающие арабский язык, недовольно морщились, однако из вежливости и почтения к гостю голоса не подавали. Общий смысл Марат передавал верно, и это было главное.

Наконец учитель перестал говорить. Выдержав почтительную паузу, парни сперва робко, затем все горячее и горячее стали задавать ему вопросы. Отвечал учитель твердо и уверенно, как это делает мулла в мечети.

Но тут у Сулеймана в кармане завибрировал мобильник. Сулейман вспомнил, что через двадцать минут ему нужно быть на тренировке. Это была последняя тренировка перед игрой, и опоздать, а тем более не прийти Сулейман не имел права.

Он извинился перед присутствующими, поклонился учителю и, стараясь ступать как можно тише, ретировался в прихожую. Здесь его поджидала Диля.

— Уходишь? — сурово спросила она.

— Да. Я не могу пропустить эту тренировку.

— Что ж, иди. Но никогда не забывай об этой встрече. Увидеть такого человека — большое счастье. Поблагодари за него Аллаха.

Сулейман пообещал поблагодарить, обулся, накинул куртку и, махнув Диле напоследок рукой, вышел из квартиры.

Лучше бы он опоздал на эту тренировку. Или не ходил бы на нее вовсе. Удар бутсы Патрика пришелся ему в центр голени. Табеев не слышал хруста сломанной кости, он просто почувствовал боль — острую, ни с чем не сравнимую. Голоса ребят и крики тренера слились в один тягостный гул. Сулейман упал на траву, желтая пелена повисла у него перед глазами, голова закружилась, но сознание он не потерял.

— Черт! — стонал он. — Черт бы тебя побрал, сволочь!

— Sorry! — жалобно причитал рядом с ним Патрик. — So sorry!

— Шайзе! — орал подбежавший тренер. — Швайн!

Сулейману было все равно, что они кричат. Он понимал только одно — играть завтра ему не придется. В сердце засела тупая заноза. По грязным щекам потекли слезы обиды.

— Ладно, — тихо и хрипло проговорил Сулейман. — Никто не виноват… Я сам… сам подставился. Правда, тренер. Не надо кричать.

Потом была долгая, невыносимо долгая дорога до больницы, люди в белых халатах, бегающие вокруг кушетки, на которой лежал Сулейман, обезболивающий укол, рентген, гипс. И, наконец, слова тренера, сказанные на плохом русском:

— Нет игра, Сулейман. Нет. Ты и игра — нет.

— Сам знаю, что нет, — хмуро отозвался Сулейман.

Тренер, силясь придать своему озлобленному лицу мягкое выражение, ободряюще похлопал его по плечу и вышел из палаты, не говоря больше ни слова.

Потом Сулейман лежал в своей квартире и смотрел в потолок. Рядом суетилась нанятая клубом сиделка — седовласая, сгорбленная фрау со смешной фамилией Кайденрайх. Она трясла перед носом у Сулеймана уткой и что-то лепетала по-немецки.

Вечером никто из клубных друзей к нему не пришел. Лишь Патрик позвонил и в очередной раз слезным голосом попросил прощения.

— И'к а11 га1§Ь1, — сказал ему Сулейман. — Гт Ппе. — И положил трубку.

Сулейман лежал в кровати и смотрел в потолок, пока не стемнело. А когда стемнело, в дверь позвонили. Фрау Кайденрайх, дремавшая на стуле с вязаньем в руках, вздрогнула и захлопала сонными глазами. Звонок повторился. Фрау Кайденрайх вскочила со стула, бросив свое вязанье, и, суетливо одернув фартук, побежала в прихожую открывать.

— Скверно получилось, — сказал Марат, окинув Сулеймана нахмуренным взглядом.

— Да уж, хорошего мало.

— Но футбол — это не главное и не лучшее, что есть в жизни.

— Правда? — ухмыльнулся Сулейман. — Вообще-то для кого как. Для тебя, может, и не главное, а для меня…

— Ладно-ладно. — Марат предостерегающе поднял ладонь. — Я не хочу с тобой спорить, Сулейман. Поверь мне, я понимаю, как ты себя сейчас чувствуешь.

— Откуда? Ты что, футболист?

— Я твой друг, — с укором сказал Марат. — К тому же я твой земляк. И я сделаю все, чтобы помочь тебе. Хочешь ты этого или нет.

Сулейману стало стыдно. Набросился на человека ни с того ни с сего. А ведь он пришел с лучшими намерениями. Поддержать, утешить…

— Извини, — тихо произнес Сулейман. — Правда, прости. Просто мне и в самом деле очень паршиво.

Марат понимающе покивал:

— Пойми, брат, я не призываю тебя относиться к этому легче. Но ничего уже не исправишь. Попробуй просто об этом не думать. Кстати, учитель узнал о твоей травме и велел передать тебе это…

Марат вынул из кармана сложенный вдвое листок бумаги и протянул Сулейману.

— Он еще здесь? — спросил Сулейман, разворачивая листок.

Марат уныло покачал головой:

— Нет. Ты же знаешь, ему опасно находиться в одном месте больше нескольких часов.

— Но он в Германии?

— Точно не знаю, но, скорей всего, нет. Мы проводили его до аэропорта, и он улетел. Куда — не знаю.

Сулейман поднес листок к глазам. Он был испещрен фиолетовыми арабскими завитушками.

— Здесь же по-арабски, — разочарованно протянул Сулейман.

— Я знаю, — кивнул Марат. — Здесь написано, чтобы ты не терял присутствия духа и поскорее поправлялся. Аллаху нужны такие люди, как ты. Ты избран.

— Так и написано? — с сомнением. спросил Сулейман.

— Да.

— Надо же… Прямо как в «Матрице». «Ты избранный, Нео, тебя ждет великий путь!»

— Так и есть! — засмеялся Марат. — Всех нас ждет великий путь, если мы не сдадимся и не выпустим меч из рук.

Сулейман горько улыбнулся, вздохнул и сказал:

— Не знаю, как насчет меча, Марат, но мяч я, кажется, уже потерял.

Марат взял из рук Сулеймана письмо, вынул из кармана зажигалку, высек язычок пламени и поднес его к письму. Бумага занялась сразу. Марат держал письмо до тех пор, пока огонь не поднялся до самых пальцев, затем бросил его на пол и растоптал.

— Ну что теперь? — спросил он Сулеймана.

Тот пожал плечами и ответил:

— Контракт будет аннулирован. Я поеду в Россию. Вот, собственно, и все.

Дверь Грязнову открыл высокий, худой старик с лицом, испещренным морщинами, и впалыми, красноватыми глазами, смотревшими на мир с каким-то затаенным испугом.