— Мы ничего о ней не знаем. Ты ничего о ней не знаешь… — Он повысил голос в конце предложения, так что оно прозвучало как вопрос.

— Нет, па, не знаю.

Отец вздохнул — типичный вздох Майкла Феллера — и повозил ложечкой в растаявшем мороженом.

— Что, по-твоему, нам нужно сделать?

«То есть что я должна сделать?»

— Ты созвонился с ее бывшими бойфрендами? Правда, это должно занять неделю-другую, — заметила Роуз.

Отец ничего не ответил, и Роуз уловила нечто вроде упрека в его молчании.

— А на сотовый звонил?

— Конечно. Я оставлял сообщения. Но она не перезвонила.

Роуз закатила глаза, но отец сделал вид, что не замечает.

— Я в самом деле волнуюсь. Так надолго она ни разу не исчезала. Что, если…

Майкл осекся.

— Что, если она мертва? — закончила Роуз. — Сомневаюсь, что нам так повезет.

— Роуз!

— Прости, — буркнула он не слишком искренне. Ей действительно плевать, жива Мэгги или нет! Хотя…

Роуз схватила целую горсть салфеток. Все же это неправда. Она не хотела, чтобы эта дрянь умерла, но была бы на седьмом небе, если бы до конца жизни ей не пришлось встречаться с Мэгги.

— Роуз, меня беспокоишь и ты.

— Обо мне можешь не беспокоиться, — фыркнула Роуз, принимаясь складывать одну из салфеток гармошкой. — Все в порядке.

Отец недоверчиво приподнял седые брови:

— Уверена? У тебя ничего…

— Ты о чем?

Отец замялся. Роуз терпеливо ждала.

— Ты о чем? — повторила она наконец.

— У тебя ничего не случилось? Какие-то неприятности? Не хочешь… э… поговорить или еще что?

— Я не спятила, если именно это ты имеешь в виду, — отрезала Роуз. — На этот счет можешь не волноваться.

Отец беспомощно воздел руки к небу. Вид у него был расстроенный и несчастный.

— Роуз, я не это хотел сказать…

Именно это! Отец никогда не говорил о подобных вещах, но Роуз знала, что он всегда боялся, особенно за Мэгги.

«Вы сходите с ума, теряете рассудок, дурные гены дают о себе знать, и вы тоже собираетесь прибавить скорости перед крутым поворотом на скользкой дороге?»

— Я в полном порядке, — твердо повторила Роуз. — Просто мне не слишком нравилась именно эта фирма, и требуется время, чтобы решить, что делать дальше. Обычное дело.

— Ну… если ты уверена, — протянул отец, возвращаясь к мороженому: редкая роскошь в этом доме, поскольку Сидел с начала девяностых годов не допускала в меню ничего более калорийного, чем замороженное молоко и десерт «То-футти».

— Поверь, расстраиваться нет причин. За меня можешь быть спокойным.

Роуз подчеркнула слово «меня», давая понять, кому следовало бы уделить внимание.

— Не могла бы ты ей позвонить? — спросил Майкл.

— И что сказать?

— Она не хочет говорить со мной, — печально признался он. — Может, тебе ответит.

— А вот мне с ней говорить не о чем.

— Роуз! Пожалуйста!

— Ладно, — уступила она.

Вечером поставила будильник на час ночи и, когда он зазвонил, нашарила в темноте телефон и набрала номер сотового Мэгги.

Один звонок. Два. Голос сестры. Громкий и жизнерадостный:

— Алло? Иисусе!

Роуз презрительно фыркнула. Из трубки доносились звуки шумной вечеринки: музыка, чьи-то голоса…

— Алло! — снова сказала Мэгги. — Кто это?

Роуз повесила трубку. Ее сестрица — просто мерзкая неваляшка! Покачнется, пригнется к земле и снова встанет! И при этом нагадит всем, кому сумеет, украдет твои туфли, деньги и парня, но никогда, никогда не упадет. А если и упадет, то, как кошка, на четыре лапы!

Наутро, после первого раунда прогулок с собаками, Роуз позвонила отцу на работу.

— Мэгги жива, — коротко бросила она.

— Слава Богу! — воскликнул он с совершенно абсурдным, по мнению Роуз, облегчением. — Где она? Что сказала?

— Я с ней не говорила. Услышала ее голос, и все. Блудная дочь жива и здорова и дожила до вчерашней вечеринки.

Отец немного помолчал.

— Нужно попробовать ее найти, — изрек он наконец.

— Желаю удачи. Передай ей привет, когда отыщешь, — съязвила Роуз. Пусть отец старается. Пусть Майкл и Сидел сами уламывают ее вернуться. Пусть Мэгги Феллер хотя бы раз станет их проблемой!

Роуз вышла из дома в мир, который обнаружила совсем недавно, сбежав из офиса, где проводила целые дни. Она бродила по городским улицам, зачастую с целым букетом поводков в руках. Город с девяти утра до пяти вечера везде не был тем призрачным мегаполисом, который она себе представляла. Его населяли странные, интересные создания, и Роуз впервые увидела другое, до сих пор бывшее для нее тайным лицо города: матерей с младенцами, идущих со смены рабочих, студентов и рассыльных, пенсионеров и безработных, возникающих на углах и в переулках, о существовании которых Роуз раньше не подозревала, несмотря на несколько лет учебы и работы в Филадельфии. Да и откуда ей, молодому адвокату, незамужней женщине, знать о парке Трех Медведей или о детской площадке между Спрус и Пайн-стрит? Откуда женщине, каждый день спешащей на работу одним и тем же маршрутом, знать, что в пятисотом квартале Делэнси на домах не найти двух похожих флагов? Могла ли она подозревать, что все магазины и бакалейные лавки в час дня обычно бывают забиты до отказа мужчинами в брюках хаки и свитерах и среди них не найти ни одного в деловом костюме и с портфелем? Кто мог предположить, что теперь она легко может заполнить все свое время вещами, на которые раньше уходили считанные минуты?

День начинался с собак. У нее был свой ключ от «Элегант по», и каждое утро, в час, когда Роуз обычно покупала большую чашку черного кофе и ехала в офис, она открывала дверь заведения, брала на поводки трех-четырех собак, набивала карманы собачьими галетами и пластиковыми пакетиками для фекалий и шла к Риттенхаус-сквер, где проводила сорок пять минут в окружении магазинов одежды, книжных лавчонок, модных ресторанов и пятиэтажных многоквартирных домов, пока подопечные обнюхивали кусты, скамейки и других собак. Потом бегала по поручениям: зайти в аптеку, взять вещи из химчистки. Спешила с карманами, полными чужих ключей, открывая двери декораторам, ландшафтным дизайнерам, шеф-поварам, перевозчикам мебели и даже трубочистам.

Днем она снова брала собак и возвращалась на Риттенхаус-сквер, на ежедневную встречу с маленькой девочкой, пятнистой собачкой и сопровождавшей их женщиной.

Ее все больше интересовали Джой, Нифкин и женщина — по-видимому, мать девочки. Они приходили в парк каждый день, между четырьмя и половиной пятого. Роуз проводила этот час, швыряя собакам теннисный мячик и сочиняя про себя сказку о жизни этой троицы. Представляла мужа дамы, красивого, высокого, с типичной внешностью человека обеспеченного и образованного. Она наделила семейство большим домом с каминами и яркими ткаными коврами, деревянным сундуком, набитым плюшевыми игрушками для малышки. Посылала их в поездки на побережье и пешие походы. Представляла, как они выходят из самолета: отец везет большой чемодан на колесиках, мать тянет средний, а девочка тащит свой рюкзачок: папа Медведь, мама Медведица и маленький Мишка, — а за ними бодро трусит собачка. В ее воображении они вели спокойную счастливую жизнь: хорошая работа, достаточно денег, домашние ужины втроем, когда родители заставляют ребенка пить молоко, а девочка тайком скармливает овощи псу по кличке Нифкин.

Роуз уже перешла от кивка к приветствиям и надеялась, что со временем дело дойдет и до задушевных бесед. Но пока что Джой гонялась за песиком вокруг фонтана, а мать, высокая широкоплечая женщина с тяжелыми бедрами, говорила по сотовому:

— Нет, я не люблю ливерные колбаски. Это Люси их любит. Помнишь? Твоя вторая дочь. — И, закатив глаза к небу, одними губами прошептала: — Мама.

Роуз ответила, как ей представлялось, понимающим кивком и взмахом руки.

— Нет, не думаю, что Джой любит ливерные колбаски, ма. И Питер тоже. Понимаешь, я вообще не знаю такого человека, который бы их любил. И не понимаю, почему их еще кто-то делает.