Роуз обняла Эллу и протянула руки сестре.
— Спасибо за платье. Просто невероятно! Никогда не видела ничего прекраснее.
— Мы очень рады, — кивнула Элла.
— О, не за что, — ухмыльнулась Мэгги.
— Идем, ребята? — спросила Роуз. Женщины кивнули. Официант распахнул двери, а гости дружно заулыбались. Засверкали вспышки камер. Миссис Лефковиц шмыгнула носом. Отец поднял вуаль Роуз.
— Ты настоящая красавица, — прошептал он. — Я так горжусь тобой.
— Я тебя люблю, — выдохнула Роуз и повернулась.
В конце прохода стоял сияющий Саймон: добрые голубые глаза блестели, на коротко остриженных рыжих локонах ловко сидела кипа. Рядом стояли счастливые родители. Элла крепко сжала руку Мэгги.
— Ты молодец, девочка.
Мэгги прикрыла глаза.
Ну вот, теперь все хорошо.
«Мы любим тебя», — мысленно сказала Элла Роуз, всем сердцем желая внучке счастья, и тут случилось маленькое чудо: Роуз посмотрела на них сквозь вуаль и улыбнулась в ответ.
— А теперь, — произнес раввин, — Мэгги Феллер, сестра новобрачной, прочтет стихи.
Мэгги, натянутая как струна, выступила вперед, одернула платье (цвета шалфея, без рукавов, без разреза на боку и выреза до пупка, чего так боялась ее сестра) и откашлялась. Отец и Сидел наверняка ожидали, что она пробормочет нечто вроде: «Жила-была девчонка из Нантакета». То-то она их удивит!
— Я так счастлива за сестру, — начала она. — В детстве Роуз всегда заботилась обо мне. Делала все, чтобы защитить и уберечь меня, и желала только добра. Повторяю, я счастлива, потому что знаю: отныне Саймон будет делать для нее то же самое, и мы никогда не потеряем друг друга. Наша любовь, любовь двух сестер, не пройдет и не состарится. На то мы и сестры. Роуз, это для тебя.
Она глубоко вздохнула, и хотя сотни раз репетировала стихотворение, по спине прошел нервный озноб.
Элла вскинула подбородок точно тем жестом, как иногда Роуз и Мэгги, и Чарлз улыбнулся ей со своего места в глубине комнаты. Мэгги выдохнула, кивнула бабушке, устремила взгляд на Роуз в ослепительном платье и начала:
Я сердце твое в своем сердце ношу,
и в сердце моем твое сердце живет,
куда ни пойду я, за что ни возьмусь,
всегда и везде ты со мной, ты во мне,
во всем ты со мной, дорогая.
Я судьбы не боюсь — ведь судьба моя ты,
и не жажду миров — ты мой мир, ты мой свет,
лунный блеск на воде, солнца песнь — это ты, —
ты во всем и везде, дорогая.
И тут у нее перехватило горло. Но Льюис ободряюще кивал, и Элла улыбалась сквозь слезы, и отец, подняв очки на лоб, неловко вытирал глаза, а гости смотрели на нее выжидательно. У Роуз дрожали губы. Мэгги вдруг показалось, что в заднем ряду маячит призрак матери: знакомая красная помада на губах, золотые серьги… Наверное, мать тоже любовалась дочерьми, зная, что, несмотря на все несчастья, они выросли умными, храбрыми, красивыми и очень дружными. Что Роуз всегда будет желать добра Мэгги, а Мэгги всегда будет желать добра Роуз.
«Дыши», — велела себе Мэгги и продолжила:
Это тайна всех тайн, всех бутонов бутон,
корень дерева жизни и небо небес,
сердцевина всех почек, надежда надежд,
самой дерзостной мысли стремительный бег,
что всегда ты со мной, ты во всем и везде, дорогая.
Это чудо, что звездам упасть не дает,
то, что в сердце моем твое сердце живет.
Мэгги улыбнулась собравшимся, улыбнулась сестре, и на миг ей словно открылось будущее: дом, дети, которые родятся у Роуз и Саймона, летние месяцы, когда они будут гостить у нее и Эллы во Флориде, где будут купаться все вместе: Роуз, Мэгги, Элла, Саймон и дети — в большом голубом бассейне, под ярким солнцем, а по ночам будут сворачиваться калачиком на постели Эммы, все трое, рядом, бок о бок, пока не уснут.
— Каммингс, — заключила она, твердо зная, что сумела, смогла, что гости не сводят с нее глаз и что каждое слово было произнесено именно так, как следовало. Что она, Мэгги Феллер, сделала все как надо.
