Мэгги не сразу заметила, что никто из парней не приходит к ней домой, не приглашает на танцы и даже не здоровается, встречая в коридорах. Когда до нее это дошло, она стала плакать по ночам — Роуз спала, никто ее не слышал. А потом решила, что больше не будет плакать. Никто из них не стоил ее слез. И все они еще пожалеют… лет через десять, когда она будет знаменитой, а они так и останутся ничтожествами, застрявшими в этом дерьмовом городишке, жирными, уродливыми, никому не известными олухами.

Вот такими были годы учебы. И Мэгги жалась в стороне от бывших друзей, как выброшенный на улицу пес, все еще цепляясь за воспоминания о тех днях, когда ее хвалили и ласкали. Вечеринки по выходным в тех домах, где родители уезжали на уик-энд. Пиво и вино, косячки и таблетки… Все напивались, и Мэгги в конце концов рассудила, что будет легче, если она тоже станет напиваться, все происходящее затягивает чем-то вроде дымки, и комната расплывается, и она может воображать, будто видит в их глазах все, что хотела бы увидеть.

А Роуз… что ж, Роуз не претерпела никаких превращений, о которых пишут в романах. Это когда девушка снимает очки, делает модную прическу, и в нее тут же влюбляется капитан футбольной команды и самый завидный парень в школе. Зато в ней произошло немало мелких перемен. Прежде всего она избавилась от перхоти благодаря не слишком тонкой уловке Мэгги, оставлявшей в ванной комнате огромные флаконы «Хед энд шоулдерс». Правда, носила очки и по-прежнему одевалась как деревенщина, но, как ни странно, обзавелась подругой, Эми, которая, по мнению Мэгги, была такой же чудачкой, как сама Роуз: плевать хотела на то, что хорошенькие девчонки смеялись над ней, игнорировали и даже обзывали «Холли Хобби». Зато Роуз училась по программе для отличников. Роуз получала одни пятерки. Мэгги отмахнулась бы от всего этого как от очередного подтверждения несостоятельности сестры в обществе, если бы эти достижения неожиданно не приобрели новый смысл.

— Принстон, — потрясенно повторяла Сидел, когда Роуз оканчивала школу и в почте оказалось письмо из Принстона с уведомлением о ее приеме. — Да, Роуз, вот это успех.

И, о чудо, даже приготовила на ужин любимые блюда Роуз: жареного цыпленка и лепешки с медом — и не сказала ни слова, когда старшая падчерица потянулась за добавкой.

— Мэгги, ты должна очень гордиться сестрой, — заявила Сидел, но та лишь красноречиво закатила глаза. Подумаешь, Принстон! Большое дело! Можно подумать, Роуз — единственная, кто добился успеха, несмотря на раннюю кончину матери! У Мэгги тоже мать умерла, но какие преимущества она получила? Да никаких! Только бесконечные вопросы. Соседей. Учителей. Всякого, кто знал сестру.

— Можно ли ожидать великих деяний и от тебя?

«Да черта с два!» — думала Мэгги, обводя красным кружком объявление о наборе официанток в «большой процветающий ресторан в центре города». Что ж, у нее тело, у Роуз мозги, и теперь оказалось, что мозги ценятся больше.

Пока Роуз оканчивала Принстон, Мэгги кое-как одолела несколько семестров в местном колледже. Роуз поступила в юридическую школу. Мэгги трудилась официанткой в пиццерии, сидела с чужими детьми, убирала чужие дома, вылетела из училища барменов, когда врезала инструктору — тот после лекции по мартини попытался сунуть язык ей в ухо. Роуз была некрасивой, толстой, неуклюжей, и до сегодняшнего утра Мэгги не видела ни одного ее бой-френда, и все же именно у нее имелись шикарная квартира (точнее, эта квартира была бы шикарной, позволь она Мэгги обставить комнаты), деньги и друзья, то есть люди, смотревшие на нее с уважением. Да еще и этот тип, Джим Как-там-его. Морда хоть и тупая, но смотрится неплохо, и черт побери, наверняка богат.

Нет, какая несправедливость! Несправедливо, что умерла мать. Несправедливо, что все лучшие годы пришлись на младшую среднюю школу, а теперь она живет в тени сестры, обреченная видеть, как та получает все, о чем мечтала Мэгги, а у самой Мэгги ничего нет.

Она смяла пустой стаканчик из-под мороженого, сложила газету и уже хотела отправить все это в мусорное ведро, когда какая-то строчка привлекла ее внимание. Магическое слово «пробы».

Мэгги уронила стаканчик и впилась глазами в газету.

«MTV устраивает пробы на замещение должности виджея», — прочла она.

Возбуждение росло в ней огромным воздушным шаром, и вместе с ним росла паника. Что, если она пропустила пробы?

Она наспех пробежала глазами текст.

1 декабря. Пробное прослушивание. В Нью-Йорке.

Она может успеть! Скажет Роуз, что у нее собеседование, что, в общем, не слишком далеко от правды, попросит одолжить денег на автобусный билет и одежду. Нужно новое платье, это главное. В ее гардеробе не найдется ничего даже отдаленно подходящего.

Мэгги снова сложила газету, на этот раз куда аккуратнее, и поспешила к шкафу посмотреть, какие туфли можно надеть для путешествия в Большое Яблоко.

Льюис Фелдман пригласил миссис Собел в свой кабинет, переоборудованный из чулана, с надписью на стекле «Голден-Эйкрс газет», и плотно прикрыл дверь.

— Спасибо, что пришли, — начал он, вынув из-за уха красный маркер и положив его на стол. Миссис Собел примостилась на краешке стула, скрестила ноги и сложила руки на коленях. Крошечная женщина с голубыми волосами, в голубом шерстяном кардигане и с голубыми венами, пульсирующими на руках…

Фелдман расплылся, как надеялся, в ободряющей улыбке. Она робко кивнула.

— Прежде всего позвольте сказать, как я благодарен вам за помощь. Мы попали в цейтнот.

Это была чистая правда: с тех пор как предыдущий кулинарный критик, пишущий под псевдонимом Пирующий Гурман, пораженный сердечным приступом, свалился лицом в омлет, Льюису приходилось перепечатывать старые рецензии, что раздражало читателей.

— Прекрасный дебют, — продолжал он, раскладывая сигнальный экземпляр на столе так, чтобы миссис Собел могла видеть, как выглядит ее обзор.

«Итальянский ресторан дразнит вкусовые рецепторы», — гласил заголовок под рисунком подмигивавшей птички, вероятно, той самой, из пословицы, с потешным червяком, зажатым в клюве.

— У меня лишь несколько поправок, — заметил Льюис, и миссис Собел ответила очередным нерешительным кивком.

Редактор собрался с духом — управлять магазинами не так сложно, как раз в две недели ублажать авторское самолюбие пожилой дамы, — и начал читать:

— «Итальянский ресторан «Манджьям» находится в торговом центре на Пауэрлайн-роуд, рядом с тем местом, где когда-то располагался «Маршалл», напротив магазина замороженных йогуртов. На первый взгляд добраться до него очень легко, но моему мужу Ирвину с огромным трудом удалось сделать левый поворот».

Миссис Собел в очередной раз, уже гораздо увереннее, кивнула. Льюис продолжал читать:

— «Внутри довольно уютно: красный ковер, белые скатерти и небольшие свечки на столах. Но кондиционер включен на полную мощность, так что посетителям не мешает захватить с собой свитера. Суп-минестроне приготовлен совсем не так, как у меня дома. В него почему-то положили фасоль, которую ни я, ни Ирвин обычно не едим. Салат «Цезарь» был хорош, но в нем были анчоусы, так что если у вас аллергия на рыбу, лучше взять домашний салат».

Миссис Собел подалась вперед, кивая и повторяя едва слышным шепотом каждое слово.

— «На второе Ирвин заказал цыплят с соусом пармезан, но от сыра ему делается плохо, так что я попросила спагетти с фрикадельками, надеясь, что Ирвин сможет это съесть. Так оно и вышло: цыплята оказались для него чересчур жесткими. Поэтому он ел мои фрикадельки, которые были мягкими».

Льюис снова прервался и взглянул на миссис Собел, глаза которой азартно сверкали.

— Понимаете, в этом все дело, — заметил он, гадая, сталкивались ли с подобными проблемами Бен Бредли и Уильям Шон [13]. — Наша главная цель — быть объективными.

— Объективными, — повторила миссис Собел.