Известный киновед Айвор Монтегю в своей краткой энциклопедии кино «Мир фильма» решительно заявил: «Фильмы никогда не снимаются в порядке следования событий. Только изредка по требованию кинозвезды или в тех случаях, когда режиссер полагает, что можно добиться лучшей игры от неопытных актеров, съемки проводятся приблизительно в той же последовательности, в какой развивается сюжет». еще одно подтверждение вреда поспешных утверждений. Ни под один названный им случай «Мечта» не подходит.

Все в этом фильме Михаил Ильич подчинил актерам. Помимо Раневской, основные роли исполняли М. Астангов, Р. Плятт, М. Болдуман, А. Войцик, Е. Кузьмина. Озабоченный ликвидацией «наиболее отсталого участка режиссерской культуры», Ромм стремился создать максимум удобств для актерского творчества.

— Может быть, поэтому мне, театральной актрисе, было так легко работать с Михаилом Ильичом? — говорит Ф. Г. — Это один из немногих режиссеров, встречу с которым я могу назвать необыкновенной удачей. Не часто мне так везло. Во времена «Пышки» мы оба были учениками, в «Мечте» он стал учителем. Он научился распознавать характер не только персонажа, но и того, кто его исполнял. По-моему, к каждому актеру Михаил Ильич нашел свой подход.

Он никогда ничего категорически не требовал—это вам не Пырьев! Обычно Ромм предлагал:

— А что, если нам попробовать это сделать по-другому.

Не помню случая, чтобы актер отказался от его предложения. Очевидно, так случалось потому, что Ромм никогда не давал нелепых, непродуманных советов. Он мне многое подсказал в Розе Скороход. В одной из начальных сцен, рассердившись на прислугу, я зло, с криком уличала ее в недобросовестности .

— Попробуйте по-другому, — попросил меня Михаил Ильич. — Розе Скороход не надо так открыто демонстрировать свой гнев служанке — «дряни», «подлой девке». Попробуйте уличить ее с улыбкой.

Я попробовала — получилось не только зло, но и страшно!

Этот прием «от противного» я использовала во многих эпизодах. По существу, он стал одним из основных моих средств. Помните сцену, где Роза узнает о большой радости, которую она ждала уже не один год, — принят проект ее сына. Она хочет сообщить об этом своим постояльцам. И вот я говорю о ней — я обращаюсь к ним, но не с радостью — нет! — я говорю о ней как об обычной рядовой новости, в которую не очень-то и верится. Здесь тот же метод «от противного», но подтекст другой — опасно явно радоваться; упаси бог «сглазить» удачу. К тому же это типично для еврейки, хотя национальность Розы Скороход Михаил Ильич нигде не подчеркивал.

К сожалению, М. И. Ромм, прочитав пьесу, отказался от постановки.

«Уступи место» взялся ставить А. Эфрос, режиссер трудной творческой биографии. Пожалуй, ни один его спектакль не находил всеобщего признания. Не только критики и официоза, но и зрителей.

Меня восхитил его «День свадьбы» и оттолкнул «Мольер», который доказал, что Булгаков не создан для «модернового» прочтения — трюкачество, вроде беседы с болтающимся на шесте камзолом Короля-солнца (у Булгакова эта сцена — диалог, подлинный, реальный, каким реальным является и сам Людовик), превратило и трагедию Мольера в игру, эффектно представленную на сцене.

Мы спорили с Ф. Г. и о «Счастливых днях несчастливого человека» — спектакле, в котором Раневскую многое раздражало, а меня, напротив, привело в восторг, о «Трех сестрах», которых Ф. Г. не приняла целиком, хотя и не могла не согласиться, что талант Эфроса проявился и здесь.

Начались репетиции.

— Он очень внимателен, — говорила Ф. Г., — и хорошо работает. Жаль только, что дела по своему театру часто заставляют его прерывать репетицию в самом ее разгаре. Анатолий Васильевич смотрит на часы, вздыхает и прощается с нами. Оттого так медленно движемся.

Как-то Ф. Г. предложила: — Хотите, я прочту вам свою роль? Она села к письменному столу:

— Куда делись мои очки для чтения?! Нет, эти для дали. Они только что здесь были!

Когда очки обнаружились, Ф. Г. начала. Это не было обычное чтение. Ф. Г. читала не только текст роли, но и свои пояснения к ней, которые определяли внутреннюю задачу, линию поведения героини в каждом эпизоде, иной раз подтекст одной фразы. «Я уберу со стола и вымою чашку» — написано, к примеру, в пьесе.

— Я привыкла всю жизнь работать и не хочу, чтобы в доме моего сына меня считали бездельницей, — объясняла Ф. Г. — Я хочу принять участие в жизни нового для меня дома, войти в нее, не хочу быть кому-нибудь в тягость.

В пьесе девять картин. Люси Купер действует в семи из них. Ф. Г. читала роль с одним антрактом. Отдохнув, она продолжала. И чем дальше, тем больше роль захватывала ее, и она уже почти не отвлекалась на объяснения.

И я еще раз присутствовал при труднообъяснимом явлении: реплики обретали плоть, рождался характер, бегло очерченный авторами и осязаемо сотворенный актрисой.

Раневская играла Люси сильной женщиной, человеком несломленным, хотя и не могущим понять, что же с ней произошло, что разладилось в налаженном механизме жизни.

В пятидесятилетнем супружестве Люси и Барта Куперов все определяла любовь. Ею и сильна Люси-Раневская. Для любимого человека она способна на все. Но на что, собственно, если тебе семьдесят лет? Если ты полностью зависишь от детей и даже на поездку к заболевшему мужу у тебя нет ни копейки?

И Раневская убеждает, что для любимого можно много сделать в любых обстоятельствах. Раневская пронизывает любовью к мужу всю сценическую жизнь Люси. Она скрывает от него свои горести, тоску. Ни на что не жалуясь, при последнем их свидании ведет себя так, как будто и это расставание временное, будто верит, что скорая встреча придет, и тщательно скрывает, что завтра она будет уже не в доме сына, а в богадельне.

Жизнь прожита, но «все пятьдесят лет, каждую минуту», Люси была счастлива, она любила, и это чувство никто не в силах отнять у нее.

Такой заставила меня Раневская увидеть свою героиню, ставшей фигурой значительной, сломавшей рамки камерной, частной истории, рассказанной в пьесе. Увидеть, когда работа над спектаклем только началась.

— Меня пригласила на свой день рождения Светлана, жена Майорова, ну, вы знаете: они живут надо мной, — рассказывала Ф. Г. — Публика — вроде бы все знают друг друга, а встречаются редко: Бондарчук, Ларионова с Рыбниковым, конечно чета Котовых, ну и так далее. И разговор не клеится. А стол! Ломится от закусок — одних салатов Светлана наготовила больше десятка. Пока рассказывала, с чем каждый из них, и гости наполняли свои тарелки, скованность не чувствовалась. А сказать первый тост никто не решается — за столом молчание.

— Друзья, предлагаю наполнить рюмки! — попросил хозяин.

Я налила себе боржому. И тут Бондарчук — он сидел напротив — посмотрел тяжелым взглядом на мой боржом и сказал сурово:

— Это не по правилам. За хозяйку хорошие люди воду не пьют.

Все принялись уговаривать меня, только Светлана нашла все-таки силы сообщить, что я не пью.

— Но одну рюмочку можно?! — предложил Рыбников. Чтобы попробовать скорее гусиной печенки, я не стала спорить и тут же осушила рюмку коньяку «за здоровье новорожденной».

Вы, надеюсь, знаете, как спиртное действует на непьющих? Так же, как на закоренелых пьяниц: от одной рюмки и те и другие мгновенно пьянеют. Голова моя закружилась, и я решила внести свежую струю в чуть тлеющий разговор.

— Между прочим, — сказала я, — когда устроили первый всесоюзный смотр художественной самодеятельности, заключительный концерт транслировали прямо из Большого театра. Я прильнула к приемнику, и вот эта диктор — с гнусавым голосом, она все только в нос говорит — объявляет: «Механизатор колхоза «Красный луч» Петр Морковкин. Соло на жалейке!»

Интересно, думаю, никогда жалейку не слышала. И насторожилась. Тишина. Потом странные звуки: «Ф-ф-у! Пф-пф-пф-пфу-у. Ух, еб твою мать!»

И все, тишина. Только диктор вдруг:

— Окончилась трансляция концерта из Большого театра Союза ССР.